Владимир Некляев - Лабух
— Хэй! — за руку, чтоб не лез целоваться, здоровается Марта, но я все же обнимаю ее и целую в щеку.
— Привет!.. А где Роберт?..
Имя для сына подбирала Марта такое, чтобы из общеевропейского контекста не выпадало. Хотя Роберт Романович — не каждый европеец выговорит, даже не картавый. Они там в своей Европе, чтоб лишнего не картавить, без имени отчества и обходятся.
— Звонил, попросил разрешения на двадцать минут опоздать.
На двадцать минут! Попросил разрешения!.. Кого же немчура эта из моего сына вылепит?..
Нина появляется с той стороны парка, где сидят Камила с Ли — Ли и Полем, идет неуверенно, как бы и не очень желая… Увидев Камилу с компанией, подходит к ним… Камила машет мне рукой: мол, подожди…
— Их там больше, — замечает Марта. — Может, и нам к ним?..
Нина бы сразу спросила: кто это там с Камилой и Полем?.. Марта не спросит.
— Придут, — веду я к столу Марту, чувствуя, что все мной придуманное может закончиться, не начавшись. Как ты?
— Нормально. А что у тебя?.. Или всех подождем?
— А как правильно?
— Правильно подождать.
— Одной тебе неинтересно?
— Тебе неинтересно. Иначе одну меня ты бы и пригласил.
Все они — собственницы. И правильная Марта тоже.
— И ты бы пришла?
— Теперь — нет.
Отвечает, как отрезает.
Марта не всегда была такая, немецко–латышское в ней уже здесь прорезалось, у нас, в нашем бардаке. Должно быть, бардаку вопреки. Ей было семнадцать, она только–только школу окончила, импульсивная, взбалмошная, неправильная, когда на концерте в Риге выбежала с цветами на сцену — и я поймал ее и не выпустил. Родители ее в суд на меня подали, будто бы я выкрал у них дочь, но, пока суд да дело, родился Роберт, и Марта вырвалась от меня лишь через десять лет.
Я любуюсь Мартой, вспоминаю ее — это она только с виду холодная — и думаю: глупо, что развелись. Жаль, что она вырвалась… Жаль. Жили бы вместе, Роберт бы опаздывал, на сколько хотел, или вовсе не приходил бы и не просил бы на то никаких разрешений…
— Скажи мне о Роберте… — прошу я Марту.
— Что сказать?
— Как у него… ну…
— С сексом? — как я и ожидал, напрямик у себя самой доспрашивает за меня Марта. — Нормально. Сейчас у всех у них с этим нормально, без наших проблем.
Я хочу спросить: «У нас разве проблемы были?..» — но спрашиваю:
— А Поль?..
— И с Полем нормально, — спокойно отвечает мать моего сына. — Это также не проблема.
Моя Марта — общеевропейский стандарт, вот что такое моя Марта. Не то, что моя Нина, которая подходит и не знает, подходить или нет, а, если подойти, так как поздороваться, чтоб показаться ни перед кем ни в чем не обязанной, свободной… Я целую и усаживаю за стол свою первую жену, тихую, славную, заботливую Нину, с которой не надо было мне разводиться и никаких других жен иметь не надо было, иду к бару, где припрятал цветы, подношу Нине букетик красно–желтых настурций, Марте — бело–розовых маргариток, наливаю шампанское и замираю, окаменеваю, не дышу, ожидая: вспомнят ли?..
Вспомнили!.. Еще как вспомнили!.. Порозовели, как маргаритки! Заалели, как настурции! Ах вы, золотые мои!.. Ну почему бы нам всем вместе не жить, что у вас за принципы такие: или я — или она!.. А кто она, какая?.. Может, и не хуже… Вот же ты, Марта, не хуже Нины — и Нина тебя не хуже… Только Марта, правда, поумнее — у, какая умница! — догадывается, что нужно сказать, чтобы услышал я то, про что они вспомнили, и спрашивает:
— Ты записываешь, кому и какие первые цветы дарил?..
У, немка! — да ладно, пусть так, но все же вспомнила, обе вспомнили! И ни одна не обиделась и не разозлилась, я все же побаивался, что разозлятся или разобидятся одна перед другой…
— Выпьем?.. — поднимаю я шампанское. — На брудершафт… Чтоб на «ты» поцеловаться…
— Нет, — вдруг отказывается Нина и кладет настурции на стол. — Первой роза была… Ты ночью розу в окно бросил, а настурции утром были…
Я сражен.
— Какая роза, Нина?.. — спрашиваю я виновато и растерянно, словно ничего и вспомнить не могу, и моя первая, самая лучшая, самая раскрасивая моя жена восклицает победительно:
— Белая! — и, словно и в самом деле во всем свободная, раскрепощено, почти как Камила, откидывается на спинку стула, а в светло–серых глазах латышской немки мелькает что–то свое победительное.
Ух, как вы все же одна перед другой!..
— О, Боже!.. Роза!.. Белая!.. Ну да, белая роза! — делая вид, будто нет мне прощения, подаю я знак бармену, с которым заранее все договорено, и он бросает из–за стойки к нам на стол белую розу. Удачно так бросает, словно всю жизнь на столы розы бросал, придется ему за классность набросить — роза как раз перед Ниной кончиком стебля втыкается и медленно к ней ложится…
— Извини, что не в окно и не ночью, — целую я руку Нине. — Не ночь и окон нет…
— Ничего, — смущается перед Мартой Нина. — Ничего, спасибо… — И слезы в глазах ее на мгновение всплывают — и глазами вбираются…
Марта не умеет плакать, а Нина не плакать научилась.
— Что у вас тут за цирк? — падает на стул рядом с Мартой Камила. И почти сразу вслед за ней появляется и садится к Нине Роберт.
— Батя фокусы показывает?
— Хэй, Марта! — здоровается Камила. — Как ты?
— Нормально. А ты?
— Нормально.
— А ты, Роберт? — спрашивает Нина.
— Нормально. А вы?
— Нормально, — не своим словом отвечает Нина, и Роберт вскидывает голову:
— А ты как, батяня?..
Рано они явились… Не вовремя… Еще пять минут — и я женился бы на Марте и на Нине…
— Никак. Во всяком случае, не нормально. Вы кто, скворцы?..
— Учить собрал, — сама себе наливает шампанское Камила. — Я так и думала…
Нине сорок, Марте тридцать четыре, Камиле двадцать, но кто из них мать, кто дочь, сразу, не зная, и не разберешь… Так и не говорите мне, что, сколько жили со мной, столько мучались, если так сохранились. Я вон измаялся с вами — так оно и видно: ген любви вот–вот сломается…
— Не сердись, классно выглядишь, — миролюбиво кивает Роберт. — На меня похож.
Он под Марту подделывается, не замечая этого, а ему не идет… Надо бы чаще встречаться с ним, сын на отца походить должен, а не на немку.
— Все в сборе, что в повестке дня?.. — деловито спрашивает Марта, для которой маргаритки маргаритками, а время временем, и ей точно нужно знать, на что она время теряет. А Нине можно не знать: пригласили — и пришла. Нина славная…
— Бал! — подаю я знак нанятому в помощники бармену, чтобы он распорядился на кухне, и спрашиваю у Марты: — Ты что б сейчас съесть хотела?
— Рульку, — сразу отвечает немка. — Но не вздумай, мне нельзя!
— А ты, Нина?
Белоруска колеблется.
— Бабку. Или мачанку…
— Так бабку или мачанку?..
— Можно и мачанку…
— Вместе с бабкой?
— Нет, ты что! Одно что–то…
— Мачанку?
— Пусть мачанку…
— С блинами?
— С блинами…
— С колбасками и ребрышками?..
Раньше я часто играл и Нининой нерешительностью и сейчас счастлив вспомнить игру, но Роберт о том не знает и не выдерживает:
— Мне тогда бабку!.. — и радуется, что Нина бабку не выбрала, а Камилу он опередил, будто нельзя две бабки заказать… Белорус, хоть и полиглот, и хакер, и немецкий пасынок.
Камила вдруг спрашивает:
— А Ли — Ли кормить будем?..
Я не слышу.
— Тебе что, Камила?
— Мне то же, что Ли — Ли и Полю.
Камила и не немка, и не белоруска… Смесь гремучая… Я не понимаю, как она, такая, у Нины могла родиться… Но обычно она за меня, какая муха ее укусила?..
— Ли — Ли и Поль шашлык съедят.
— Тогда и мне шашлык.
— Камила…
— А, не угадал?.. Шашлык!
Бармен тем временем успевает распорядиться, у стола вырастают два официанта, один из них ставит перед Камилой шашлык, который я для себя заказал, и обходит стол.
— У кого рулька?
— Браво! — не удержавшись — живая, знаю я ее! — хлопает в ладоши Марта. — Съем, хоть лопну!
— Мачанка?.. Бабка?.. — спрашивает второй официант, ставя мачанку перед Робертом и бабку перед Ниной. «Наоборот», — поправляю я официанта. «Ну, ты даешь!..» — восхищается Роберт и, не ожидая, пока это сделает официант, быстренько переставляет сковородку с мачанкой к Нине и горшочек с бабкой к себе. Нина улыбается — наконец–то она улыбается! — а мне достается жареная форель, заказанная для Камилы.
— Камила, ты ведь рыбу любишь… — сочувственно и как раз вовремя, улыбаясь, говорит Нина, родившая себе такую дочь.
Камила повержена… Она действительно любит рыбу, особенно жареную форель, но теперь ей рыбу не есть: будет знать, как отцу поперек вставать…
Повержена Камила не надолго. У нее, как и у Ли — Ли, все просто решается: взял одну вещь и на место другой поставил.
