Владимир Некляев - Лабух
— Лидия Павловна?..
— Лидия Павловна.
— Не знаю…
— Я спрашиваю, как вы думаете, почему?
— Забыла…
— Забыла?.. Сына убили, а она забыла, кто?
— Кто — это кто? Вы хотите сказать…
Следователь перебил, не дожидаясь моих предположений.
— То, что она не сказала! Если бы она что–то такое не думала, кого–то в чем–то не подозревала, она бы сказала?.. Ну, заходили — и заходили, что тут утаивать?
— И нее и узнайте.
— Узнаем. Лидия Павловна жила у вас?..
Даже про это донесли…
Допрашивая меня, следователь еще и забавлялся, пытаясь вертикально поставить, с края стола пальцем подщелкивая, спичечный коробок, и в этом месте допроса мне стало малоинтересно, удастся ему фокус, или нет…
— Пока ты в больнице был, я у людей одних ночевала, — признается Ли — Ли, хоть у нас не допрос и я ни о чем не спрашиваю. — Ты меня обидел.
Она у людей одних ночевала — и я ее обидел!
— Со всеми ночевала?.. Или с одним?
Ли — Ли — разве я матерюсь? сквернословлю? — плавно отворачивается. И столько презрительности в этом жесте…
— Пока со всеми, — говорит она туда, куда отвернулась, и поднимается. — Я пойду.
Пусть бы шла, мне даже нужно, чтобы она ушла, но ведь не так… И я снова ее усаживаю.
— Чем я тебя обидел?
— Если спрашиваешь, чем, так объяснять без толку.
Господи, ну вот как это?..
— Так и не объясняй…
— И не объясняю…
— Попыталась бы…
— Нет, без толку…
— И ты каждый раз будешь ночевать у кого–то, посчитав себя обиженной?
— Необязательно. Можно что–то другое придумать…
— Что?
— Попробуй обидеть — и придумаю…
Мы сидим с ней в парке, в летнем ресторане, где назначил я свидание Нине с дочерью и Марте с сыном. Все к тому идет, что на меня наручники нацепить могут, так перед дальней дорогой…
Ни Нина, ни Марта, будто что–то прочувствовав, встретиться со мной не отказались, хоть я сразу сказал, что будут все. Нина лишь вздохнула коротко: «Все, так все… Не помнишь, сколько их у тебя приблизительно?..
Зная, кому и что из жен моих и детей по вкусу, я пришел в ресторан часа на два раньше, чтобы загодя все заказать, приготовить сюрприз… А Ли — Ли здесь случайно: гуляла в парке с Полем. С синяком и Полем. Поль распрощался, синяк остался. Он изумляет, смотришь и думаешь: кто это так подпрыгнуть изловчился?..
— Ладно, — наклоняюсь я к Ли — Ли и целую синяк. — Иди.
Она вдруг не понимает.
— Куда?..
Только что плавно отворачивалась, сама уйти хотела — и вдруг не понимает, куда…
— Куда–нибудь, придумай… Туда, где ночевала…
— Ты опять меня обидеть хочешь?
— Нет. Просто не хочу, чтобы ты здесь была. У меня свидание.
Ли — Ли наструнивается.
— С Лидией Павловной?
«Почему с Лидией Павловной?..»
— С Зиночкой.
— Не смеши, — расслабляется Ли — Ли. — Ты уже вряд ли помнишь, что мужчина и женщина могут встречаться не только в постели.
Так… Что Зиночка, что Ли — Ли… Бабы.
Ли — Ли знает, что в парке свидание Зиночке я бы не назначил, и это правда. Уж и не помню, когда назначал… И я собираюсь сказать правду, потому что не нужно, чтобы Ли — Ли оставалась, она сейчас лишняя, совсем лишняя, но в выгородку ресторана входит Камила, резиновой куклой, от чего отучить ее никак не могу, падает на стул и вся на нем раскидывается…
— Фух, народище повсюду, а вы вдвоем… Мне пепси… — и спрашивает у Ли — Ли: — Ты уже в нашей большой семье?
— Нет, — отвечаю я за Ли — Ли. — Она здесь случайно.
— Даже случайную даму не называют местоимением, сам же учил, — отпивает пепси Камила. — А синяк?.. Это разве не семейное?
— Так у вас семейное… — насмешливо догадываясь, что к нему, встает из–за стола Ли — Ли.
Камила вскакивает:
— Ты куда?.. — и смотрит на меня неприязненно. — Раньше ты хоть не рукосуйствовал!
Вот словечко нашла…
— Увидимся… — беззаботно бросает Ли — Ли. Она выходит из ресторанной выгородки на парковую дорожку (Боже мой, как идет! Шею сломать, оглядываясь…), Камила догоняет ее.
— Подожди, Ли — Ли! Да погоди ты!..
Дочь мою больше интересует, что же такое случилось у Ли — Ли с секс–инструктором, чем то, для чего позвал ее отец… Вприпрыжку догнав подружку, Камила обнимает ее — маленькая, Ли — Ли под мышку — и метров за сто от ресторана, у мангала, курящегося шашлычным дымком, они садятся за столик. Через минуту — далеко и надолго не распрощался, поблизости слонялся — к ним подсаживается Поль… Что ж, семейное свиданьице началось.
— Чушь все это, Иван Егорович… — скользнув локтями по столу, подался я к следователю. — И вы сами знаете, что чушь.
Следователю удалось–таки вертикально поставить прыгучий спичечный коробок, и он переспросил, явно удовлетворенный:
— Чушь, говорите?.. А гражданка Лискина Зинаида Сергеевна показывает, что взяли вы ее силой, а когда она вырвалась и убежала, так уж и не знает, что вы сделали с гражданином Рутнянским Игорем Львовичем, который помог ей от вас спастись…
Ну, кобыла…
— Кого взял силой?.. Не видели вы гражданку Лискину?..
— И полагает гражданка Лискина, и не она одна так полагает, что вы, не достигнув своего, вернее, не всего своего достигнув, и убили в нервности Игоря Львовича, ибо кто ж еще, если никого, кроме вас и Рутнянского, в квартире не оставалось, — словно не услышал моего вопроса следователь. — Так что есть у меня все основания, чтобы задержать вас, Роман Константинович. Пока задержать, а там видно будет, — что я, пожалуй, и сделаю…
Все, что говорил, играя с коробком спичек, следователь, выглядело скверной шуткой, но он не шутил — по его глазам я видел, что он не шутит. Если вообще умеет шутить… За неделю расследования он, похоже, ни за что не зацепился, а я — версия… На мне — показания граждан, за мной — ложь. Мне стало также не до шуток.
— И как я Игоря Львовича убил?..
Я не знал, как убил, и следователь подсказал, как.
— Может быть, случайно… Припугнуть хотели, думая, что пистолет без патронов. Или не целясь, ненамеренно попали… Вы ведь музыкант, а не снайпер.
— Где я пистолет взял, если бомжи его унесли? Или они вернулись?.. Если вернулись…
Я не договорил, чтобы не обвинить бомжей, но следователь, в сравнении со мной — сопляк, лет на десять моложе, и на недоговоренном подловил меня, как пацана.
— Вы показывали — вот протокол! — что в квартире не были! Показывали?.. Значит, не видели пистолета?.. Не могли видеть! А теперь, оказывается, и были, и видели! Даже знаете, кто его унес! И обвиняете в убийстве Матвиенко и Лупеху! Так?
Я не находил, что на это ответить. Сказал:
— Не мне их обвинять…
— Вот именно, не вам! Потому что не уносили Матвиенко и Лупеха пистолет! — наступал, развивая успех, следователь. — Побоялись, оставили! Их пьяных возле пивной подобрали, только топор в сумке нашли! Ну?!. Вы где пистолет девали?!. Куда запрятали?..
Резко привстав и упершись руками в стол, следователь Иван Егорович Потапейко, грозный слуга закона, набычился, кровь на лицо нагоняя, и сверлящим взглядом пронизывал убийцу, который вот–вот расколется — ну все, как в кино… Я подумал, что из этой роли, будто для него написанной, самому ему выйти будет трудновато, а, стало быть, надо его выводить, время мне спасаться, — и я попросил, спокойным выглядеть стараясь:
— Можно от вас позвонить?
— Нельзя!
Я взглянул на часы.
— Шигуцкий ждет моего звонка… Борис Степанович Шигуцкий, помощник госсекретаря.
Фамилия Шигуцкого сходу выбила грозного слугу закона Ивана Егоровича Потапейко из бычиной стойки, он сел, щелкнул по спичечному коробку, стал доставать из коробка спички, зажигать их… Одну, вторую… Наслюнив пальцы и перевернув так, чтобы до конца сгорела, третью спичку, молча подвинул телефон.
— Но это не означает… — нервно храбрился он, послушав Шигуцкого и выводя меня из кабинета. — Не означает…
Отпустил бы он меня, если бы не означало… Как раз означает… Причем, всё. И только это действует — и больше ничего.
Первой должна была бы придти первая жена, однако точно в условленное время, потому как немка, первой появляется вторая… Марта в строгом белом костюме, безо всякого макияжа, холодно–красивая, подтянутая, спортивная — не мне, конечно, лабуху расхристанному, с ней жить. Даже странно, что такая — и была моей женой… Теперь она переводчицей в совместной с немцами фирме и с директором фирмы, немцем, в гражданском браке. Все правильно, по–немецки.
— Хэй! — за руку, чтоб не лез целоваться, здоровается Марта, но я все же обнимаю ее и целую в щеку.
— Привет!.. А где Роберт?..
Имя для сына подбирала Марта такое, чтобы из общеевропейского контекста не выпадало. Хотя Роберт Романович — не каждый европеец выговорит, даже не картавый. Они там в своей Европе, чтоб лишнего не картавить, без имени отчества и обходятся.
