Владимир Некляев - Лабух
— Тогда в другой раз, — выходит Ли — Ли.
— Дочка? — спрашивает санитарка. — Ципа какая вымахала! Меня две — и ей не вредит.
— Алик, — прошу я, — догони и скажи, чтобы больше не приходила.
— Так и сказать? — отмирает, ушам своим не веря, Алик.
— Так и скажи.
Алик, очухавшись и немного подумав, садится на койку.
— Нет… Чего это я через ваше своему вредить буду?
Ну, смотри ты…
Привезли на той же тележке, на которой вывезли Адама Захаровича, нового, как сказала санитарка, лежачего, который, хоть и не вставал, задавал такого храпака, что остальные три ночи в больнице я почти не спал, и поэтому никакие сны мне не снились.
В последнюю ночь, в третий раз при мне, дежурила Зиночка. На прошлом дежурстве я уговорил ее поцеловаться с Аликом, медсестра на то и медсестра, чтобы помогать больным — не одной же Ли — Ли целоваться его учить. Этой ночью не спалось, и я подумал: а не попрощаться ли с ней — где мы потом найдемся?.. Отдыхала она на диванчике в ординаторской, и когда, закрывшись, я прилег к ней, кто–то тихо дернул дверь, замер за ней и осторожно постучал… Я знал, что это Алик, поэтому не опасался, и она знала, что это Алик, поэтому не боялась, только шепнула ритуальное не надо, чего я привычно не услышал, а Зиночка крутнулась в руках моих рыбиной, выскользнула и с размаху вшпилила прощальный укол, выхватив из–под подушки и всадив мне пониже спины шприц с такой иглой, которая показалась мало меньше моего бедного романчика! «Ну, засранка малая!..» — стиснув зубы, чтобы не закричать, подскочил я и грохнулся с диванчика на пол, где, стоя на карачках, выглядел, вероятно, быком, которому пику в зад вонзили, а Алик дергал дверь, замирал за ней и осторожно постукивал, дергал, замирал и постукивал — научили его целоваться…
— Хоть вы вели себя похабно, — утром завел меня в процедурную палатный доктор, — мне все же показалось, что у вас к той высокой юной даме… — он сделал паузу, осматривая романчика… — к той обольстительной юной даме претензии намного большие, чем просто секс.
Такого разговора от него никак я не ожидал, но, если уж он начал…
— Вам не показалось. Большие.
— Мне не показалось… — Иосиф Данилович моим ответом был, вроде бы, весьма обрадован. — Тогда, значит, показалось вам.
Я не понял.
— Что?
— Что претензии у вас… — он поднял палец, показав вверх, и еще раз повторил с особым каким–то значением… — к той прелестной юной даме большие, чем секс.
Мне скучновато стало: я подумал, что он импотент. И спросил:
— У меня как с хозяйством?
— Одевайтесь, — отмахнулся Иосиф Данилович. — С этим вы можете предъявлять любые претензии кому угодно. А вот с большим… — он посмотрел насмешливо. — Ведь вы подумали сейчас, что с моим хозяйством что–то не так?
Это смутило.
— Свои у меня хлопоты…
— Подумали, подумали… Так вот: нормально все! Только у меня, как и у вас, для больших претензий нет никаких резонов. Ресурсов. Энергии. Батарейки сели…
— Я пойду?.. — поднялся я, и Иосиф Данилович не стал задерживать.
— Как хотите, но можете и послушать, это в сфере ваших интересов… Женщина где–то к пятидесяти уже не может забеременеть, родить ребенка. Если разобраться, это кара, так как она еще способна, в отличие от мужчины в том же возрасте, любить…
Я шел к двери…
— А мужчина не способен?
— А мужчина… теоретически… способен отцом стать хоть в возрасте Мусафаила за минуту до смерти. Так как, по–вашему: мудрая природа, наказав… или, скажем, ограничив женщину, не уравновесила этого, ни в чем не ограничила мужчину?
Вернувшись, я снова присел.
— Вы диссертацию пишете? Так вроде бы не ваш профиль…
— Ограничила… — заходил из угла в угол по процедурной Иосиф Данилович. — И еще как… Все, что мы собой представляем, это, во–первых, генетический набор и, во–вторых, функции клеток головного мозга. Так вот, есть один–единственный ген и всего около миллиарда клеток, отвечающих за воспроизводство в нас той высокой, высококачественной энергии, которая обеспечивает нам возможность светиться. То есть любить, Роман Константинович!.. В женщинах энергия эта вырабатывается до самого конца, до последних мгновений, лишь немного угасая, а в мужчинах ген любви чик — и ломается, и клетки свои функции теряют. Напрочь. Катастрофа на атомной электростанции, понимаете?.. — И вдруг палатный доктор, остановившись в углу, словно самим собой в него загнанный, вскричал: — Одна радиация от нас после сорока!
Проблемы у него… А не скажешь, никогда не сказал бы.
Я переспросил:
— Целый миллиард отмирает?
— Сто процентов.
Как на выборах, если бы я голосовать ходил…
— Сразу после сорока?
— Сразу. Годом раньше, годом позже — не важно, — и он резюмировал: — Можете выписываться.
Многозначительно оно у него прозвучало: «Можете выписываться». После сорока…
Тогда не одному мне выписываться… Крабичу после сорока, Ростику после сорока… И я спросил, чтобы атлас тот анатомический не искать:
— А они не в затылке?
Ну, видели бы вы Иосифа Даниловича…
— Кто не в затылке?..
— Клетки те… Которых миллиард…
Говорю вам: ну, видели б вы его…
Выписываясь, я все думал, что для меня как раз важно: годом раньше или годом позже… Пока чик — и сломается.
И еще думал, что, если клетки те в затылке, то Ростику в любом случае — воду сливать. Никак не угадаешь, если уж тебя поранили — в какое бы место лучше?.. И вилкой ли, шаром ли…
VIII
Ли — Ли, которой не видел я почти неделю, про то, почему я не видел ее, даже не заикается, а рассказывает, как хоронили Игоря Львовича. Что ж, Игорь Львович теперь в сфере моих интересов. Жил — не был, умер — стал.
— Лидия Павловна удивлялась, что тебя нет…
— Она не знала, почему?..
— Знала, но удивлялась… Пришли все соседи наши (Ли — Ли так и говорит: наши, мои, значит, и ее), из академии, он там заведовал лабораторией какой–то секретной, человек тридцать, его ученики, один… (и тут Ли — Ли — я это потом вспомнил — потянула паузу, будто прикидывая, что и как сказать) …один из Америки прилетел, Лидия Павловна говорила, что ты знаешь его, еще бомжи, — представляешь, какая тусовка!.. И когда американцу наручники нацепили, бомжи в драку кинулись. Я с бомжами была…
У Ли — Ли синяк на левой скуле — и она объясняет мне, откуда… Ну, хоть что–то объяснила.
Дурдом кругом… Зачем человека на кладбище в наручники брать, переждать нельзя?
— Нет у меня американцев знакомых.
— Так он наш, съехавший… Еврей, наверно.
— А бомжи почему за него вступились?
— Он поминки оплачивал, всех пригласил — и бомжей… Такое побоище началось! В толчее гроб с Игорем Львовичем без крышки в могилу столкнули… Достали — он весь в мокром песке, дождь как раз припустил, еле отчистили… А двое из тех, что будто бы из академии были, против нас бились. Лица в штатском, скорее всего. Лидия Павловна глаз одному, как пикой, высадила! Представляешь?
Я представил.
— Что ей за это будет, как ты думаешь?
Я отвечаю:
— Око за око… — я не думаю о Лидии Павловне, я думаю о себе.
Зиночка удачно попала: из больницы я вышел, прихрамывая. Лег раненным спереди — встал раненным сзади. Рассказать кому…
Провожая меня, Зиночка радовалась, что иголка не сломалась, а то б ей, ой, было!.. Однажды случилось такое, так едва достали, вырезали иголку… Стало быть, я не первый — и удачно отделался.
Пешком домой хромать не пришлось: в больничном дворе поджидал у машины участковый.
— Следователь попросил вас доставить… Неофициально. Это не моя работа, но… Тем более, вон вы ногу подтягиваете… Залечили?
Он как будто знал, или догадывался про Зиночку — и я ощерился.
— Какие–то же нормы есть, правила! Вызов на допрос, санкция на арест! А то приехали: вас доставить!..
— Лучше по–хорошему, — открыл дверцу машины участковый. — Есть и нормы, и правила, но лучше, Роман Константинович, по–хорошему…
Следователь меня часа полтора мурыжил.
— Были вы в день убийства в квартире Рутнянских?
— Ну, был…
Поначалу, чувствуя все ту же непонятную опасность, я отнекивался: не был. Не зная, что уже дал показания сосед, видевший с балкона, как, постояв во дворе с Лидией Павловной, я вошел в подъезд. К тому же во всем, кроме убийства, признались граждане Тихон Михайлович Лупеха, Алексей Викторович Матвеенко и Зинаида Сергеевна Лискина — ассиметричный, фикусолюб и «профессорша». А я‑то думал, что женщины с именем Зина никогда у меня не было…
Следователь не стал допытываться, почему я врал и ему, и участковому.
— Понимаю, не хотели впутываться… Имя, имидж, вы достаточно известный человек, Роман Константинович. Я, кстати, один из ваших поклонников… Но почему гражданка Рутнянская утаила, что вы заходили в квартиру, как вы думаете?
