Хуан Марсе - Двуликий любовник
— Какая необыкновенная история! — воскликнула Норма.
— Неудивительно, что Марес вам никогда этого не рассказывал. Он не любил вспоминать о своих поражениях. Да, еще кое-что, чего вы наверняка не знаете: на свет он появился, сложенный пополам.
Норма расхохоталась:
— Что вы такое говорите?
— Пусть я сдохну на месте, если это неправда.
— Когда дешевое вино ударяло его матери в голову, — оживляясь, продолжал Фанека, — она частенько рассказывала, что Марес родился совсем не так, как другие дети, а как положено настоящему акробату: вылез, сложенный пополам, головой и задницей одновременно, как эти девушки, помощницы фокусников, которые спокойно влезают в коробку из-под туфель, засунув голову между ног.
— Это просто невероятно! — изумилась Норма. — Никогда не слышала ничего подобного.
— Правду вам говорю, сеньора, все было именно так.
С его лица не сходило высокомерное и немного снисходительное выражение, которое волновало Норму. Казалось, время от времени он специально хотел, чтобы она не до конца верила его словам, всему его виду, словно существовала другая правда, гораздо более глубокая и увлекательная, которая пришлась бы ей по вкусу куда больше.
Снова наступило молчание, и они, не говоря ни слова, смотрели друг на друга. На мгновение Норма сняла очки, протерла их платочком и сказала:
— Может быть, поговорим теперь немного о вас?
— В моей жизни нет ничего занятного.
— Вы можете ошибаться. Сколько вам лет, Фанека?
— А сколько бы вы дали?
— Вы моложе Жоана. Может быть, лет сорок...
— Около того.
— Знак зодиака?
— Близнецы.
— О, двойная натура!
— Точно. У меня все двойное, кроме глаз.
— Как же в вашем возрасте, прожив всю жизнь в Барселоне, вы умудрились не заговорить по-каталонски?
— Я много лет работал в Германии...
— Даже если так, — настаивала Норма, — вы наверняка помните хоть что-нибудь. Ну, говорите, не стесняйтесь. Вы действительно ничего не можете сказать?
— Нет, сеньора, честное слово.
— Прямо-таки ничего-ничего-ничего? Не верю.
Похоже, игра забавляла ее. Смеясь, она продолжала:
— Не говорите только, что вы не можете произнести даже словечка. Смелее!
— Ну ладно, раз уж вы так настаиваете... Я еще мальчишкой выучил одну штуку... Я много раз слышал это от соседа, ужасного пошляка.
— Что же это такое?
— Я, сеньора, очень плохо произношу по-каталонски. И мне как-то неловко.
— Разумеется, у вас акцент, но это мелочи, и нечего тут стыдиться.
— Дело, сеньора, не только в акценте...
— Ну, так давайте же, не бойтесь!
— Ладно, сейчас.
Он пару раз кашлянул, уселся в кресле поудобнее, выпрямился, пристально посмотрел Норме в глаза, стараясь пронзить своим взглядом толстые стекла ее очков, и чужим, хрипловатым голосом робко произнес на каталонском:
— Крошка, сделай-ка мне по-французски.
Норма сидела не шелохнувшись. Она даже не моргнула.
— И это все? — спросила она наконец. Улыбка сошла с ее губ. — Я имею в виду ваш словарный запас. Хотите еще хереса?
Она встала наполнить рюмки. Чтобы не заслонять свет и не пролить случайно херес, она обошла стол вокруг и теперь стояла к гостю спиной, чуть наклонившись вперед. Белые обтягивающие брюки подчеркивали упругость ее ягодиц. Подставной чарнего оценил своим зеленым глазом всю ситуацию и сказал себе: «Сейчас или никогда». Он принял это решение в последнюю секунду, хотя на самом деле оно было написано на его лице с того момента, как он переступил порог Виллы Валенти. Он не спеша встал, подошел к Норме и, не долго думая, положил правую руку ей на задницу. Момент был настолько напряженный, что он почти ничего не чувствовал, но даже в таком состоянии он сумел оценить удивительную упругость ее ягодиц, их свежесть и молодость. К его удивлению, задница Нормы показалась ему приветливой и незнакомой, словно он касался ее впервые и она никогда не была в его власти. Рука неподвижно покоилась на теплой поверхности, и он терпеливо ждал развития событий. «Худшее, что меня ожидает, — думал он, — это не пощечина и не шквал оскорблений, а одиночество, которое наступит, когда служанка холодно и вежливо попросит меня покинуть дом...» Однако ничего такого не произошло. Норма спокойно повернула голову и посмотрела на него непроницаемым взглядом своих подслеповатых глаз, спрятанных в стеклянных омутах выпуклых линз, и вернулась к своим рюмкам. Он не почувствовал ни дрожи испуга, ни трепета удивления, ни напряжения враждебности. Она покорно сносила тяжесть его руки, словно происходящее относилось не к ней. Все развивалось стремительно, но ему показалось, что прошла вечность: он чувствовал рядом спину Нормы и, почти не касаясь ее своим телом, вдыхал горячее тепло ее волос и затылка, а его рука осторожно ласкала ее ягодицы. Наполнив рюмки, она не спеша обернулась:
— А вы, оказывается, нахал, сеньор Фанека.
— Я действовал из лучших побуждений, сеньора!
— Да что вы говорите!
— Я не обидел вас?
— Не задавайте идиотских вопросов. — Она села, медленно закинула ногу на ногу и улыбнулась, не глядя на него. — Но больше этого не делайте, тем более в моем доме.
— Вы восхитительная женщина, сеньора Норма.
Она недоверчиво опустила веки.
— Господи! Представляю, что вам обо мне наговорил Жоан...
— Он рассказывал, что вы привыкли управлять мужчинами.
— Звучит как оскорбление. Однако поговорим об этом в другой раз. Вы очень меня развлекли, сеньор Фанека, благодарю вас. — Она встала и протянула ему руку. — Когда я прочту тетради Жоана, я позвоню вам в пансион, и, может быть, у меня появится желание навестить вас. Думаю, будет интересно увидеть улицы, где выросли вы и этот чудак, мой муж.
— Великолепно! И когда это произойдет?
— Пока не знаю. А сейчас — уходите.
Она не проводила его, но в саду он почувствовал, что она следит за ним из окна. Особенно обострилось это чувство, когда он подошел к пруду с зеленой водой, где ему снова вспомнилась проворная золотая рыбка, которая выскользнула однажды из рук Мареса и растворилась в пустоте. «Спокойно, Фанека, — прошептал он, — с тобой этого не случится. Мы же знаем, что ей нравится, она любит, когда плебейский язык вылизывает ее каталонское тело, опытный язык, горячий и шершавый, как у кота, — вот чего она по-настоящему желает, мы-то ее отлично знаем...»
Ощущая на себе пристальный взгляд из окна, неторопливо, изящной походкой он направился по усыпанной гравием дорожке к ограде, где красовался чугунный дракон; легкая хромота, одна рука засунута в карман, мужественный и неотразимый, небрежный и элегантный.
12
Кармен вошла в гостиную, держа руки на талии. Ничего не касаясь, она ловко огибала невидимые для нее предметы и рассеянно улыбалась. Зрелое послеполуденное солнце светило в открытое окно, и ее слепые глаза ориентировались на свет.
— Где вы, сеньор Фанека?
— Здесь, у окна.
— Что вы делаете?
— Гляжу на улицу.
Она молча села в кресло-качалку перед выключенным телевизором. Было слышно, как бабушка спорит на кухне с сеньором Томасом. Через некоторое время Кармен спросила:
— О чем вы думаете, сеньор Фанека?
— Да так, о ерунде. Вспоминаю, как выглядела эта улица много лет назад, когда я был мальчишкой.
— А как она выглядела?
— Столько всего на ней происходило, и не упомнишь... Помню только, что не было всех этих светофоров и машин, которые торчат здесь день и ночь. Остальное позабыл.
— А я забываю цвета, — вздохнув, сказала девушка. — Знаю, что море синее, дерево зеленое, кровь красная, а как выглядят эти цвета, почти не помню... Иногда я их путаю и представляю себе море черного цвета. Просто ужас.
— Подумаешь, — сказал Фанека, желая утешить ее. — Зато представь себе розового голубя. Как красиво!
— Скоро я забуду, как выглядят цветы. — Она задумалась и добавила: — Забуду радугу, сеньор Фанека.
Он посмотрел на нее с сочувствием, но быстро нашелся:
— Да, но заодно ты забудешь кровь и знамена... Нет худа без добра, детка.
— И лица людей начинают стираться, — сказала Кармен.
— Это самое страшное. Почти не помню бабушкино лицо. Годы идут, и черты людей, которых я знала, забываются...
— Может, оно и к лучшему, детка... Столько уродства кругом.
— Только, пожалуйста, не говорите все это бабушке, не хочу огорчать ее.
— Нет конечно, детка.
Кармен покачивалась в кресле, и ее серые глаза часто моргали, словно она хотела поймать солнечный луч.
— Но, знаете, не все так уж мрачно, — улыбнулась она, оживляясь. — Например, я всегда вижу цветные сны.
— Ну вот видишь! Это же великолепно.
— Поэтому я так люблю спать. И фильмы по телевизору, которые вы мне рассказываете, я тоже вижу разноцветными... Вы еще у окна, сеньор Фанека?
