Хуан Марсе - Двуликий любовник
— Что там? — спросила она. — Почему кричат дети?
— Голубь сидит на тротуаре и не может взлететь, — объяснил Фанека. — Собака на него лает, а дети ее науськивают...
— Пойдемте лучше к телевизору, — перебила девушка и села в кресло. — Пожалуйста.
Зеркала придуманы одиночеством, подумал он, увидев ее сидящей перед экраном.
— Пожалуйста, сеньор Фанека... Где вы?
— Я здесь, детка.
14
Почти каждое утро Фанека заходил в квартиру на улице Вальден. День за днем приходилось исполнять унылую повинность, которая становилась все более тягостной: превращаться в оборванного уличного музыканта и играть на аккордеоне в компании Кушота и горбуна Серафина.
Где-то в начале июня уличный музыкант перестал каждое утро появляться на Рамбле. В то же самое время Хуан Фанека занял место на площади Лиссепо: расшитый блестками костюм, аккордеон и черная маска. Он больше не видел ни Кушота, ни Серафина. В магазине театральных принадлежностей в Равале он приобрел поношенный бирюзовый костюм тореадора, расшитый золотом, одолжил у Мареса аккордеон и решил зарабатывать себе на жизнь где-нибудь поближе к пансиону. Стоя на краю площади, он наигрывал замысловатые сарданы и «Cant dels ocells», а на плакате, висящем у него на груди, было написано следующее:
Переодетый Тореро в Маске
благодарит каталонцев за их легендарную щедрость
Вопреки всем ожиданиям, странное сочетание испанского костюма и каталонской музыки, корриды и сарданы быстро завоевало симпатию и интерес прохожих — выручка значительно увеличилась, хотя и оставалась меньше прежней.
Примерно в то же время, как-то в воскресный полдень, сводив Кармен на прогулку в парк Гюэль, Фанека нанес свой очередной визит в дом на улице Вальден, который оказался последним, хотя тогда он еще не знал этого. Он хотел забрать кое-что из нижнего белья, принадлежавшего некогда Маресу, навестить сеньору Гризельду и подарить ей портрет, который Кушот нарисовал углем на листе картона. Напоследок, прежде чем навсегда исчезнуть из ее жизни, он собирался еще разок побывать у нее.
Квартира Мареса выглядела опрятно, все было на своих местах, но собственный дом показался ему чужим, нежилым и холодным. Он напоминал логово, давно заброшенное и забытое, хотя в пыльном воздухе ему еще виделись миражи страсти, которые когда-то поселились здесь вместе с тяжелым мороком разочарования.
За окном по-прежнему падали плитки, зловещее строение громоздило в сумерках свои обшарпанные стены, изъеденные проказой бастионы лжи. В кухне на столе лежала записка от домработницы, в которой она просила сеньора Мареса сообщить о себе что-нибудь. Украдкой Фанека поглядывал на свои отражения в зеркалах, он все сильнее чувствовал себя наглым самозванцем, бесцеремонно вторгшимся в тихое убежище, где обрел приют кто-то одинокий и глубоко несчастный. Войдя в спальню, он увидел лежащую на кровати розовую шелковую рубашку, а на ней — пять чистых банковских чеков, подписанных Маресом, и записку:
«Дорогой Фанека!
Оставляю тебе мою любимую рубашку, я помню, что она тебе всегда очень нравилась и ты мечтал носить ее. Оставляю тебе также несколько подписанных чеков, потому что у меня есть подозрения, что твои денежные дела идут не лучшим образом, тем более что последнее время у тебя появились новые расходы. И вообще забирай из этой дыры все, что захочешь, мне теперь все равно... Я с некоторых пор неважно себя чувствую, похоже, у меня начинается что-то вроде склероза. Боюсь, что со дня на день со мной может приключиться нечто ужасное. Но я все время помню о тебе. Твой верный друг обнимает тебя и желает удачи. Марес».
Задумавшись, он стоял у кровати. Подняв чеки, аккуратно сложил их и положил в карман, затем взял розовую рубашку и, не в силах сдержаться, уткнулся в нее лицом и заплакал.
15
— Привет, Гризи!
— Господи, кого я вижу!
Вдова страшно обрадовалась его приходу. Она только что вышла из душа, на ней была резиновая шапочка в зеленый и желтый цветочек и купальный халат вишневого цвета. Она положила руки ему на плечи, и его окутал свежий аромат одеколона. У Фанеки была сумка с вещами Мареса, а под мышкой — свернутый в трубочку рисунок Кушота. Она пригласила его пройти, угостила холодным пивом с соленым миндалем и даже хотела оставить его пообедать, но он отказался и вручил ей свой портрет, нарисованный углем. Сеньора Гризельда осталась очень довольна и пообещала вставить его в рамочку и повесить в гостиной, а потом слегка пожурила его за то, что он совсем позабыл ее и столько времени не показывался.
Впрочем, ее негодование быстро улеглось, поскольку у нее появился новый друг и она чувствовала себя вполне счастливой. Его звали Рафаэль, он тоже был кассиром, и они встречались вот уже два месяца. Он, конечно, не был таким галантным, статным и красивым, как Фанека, и у него не было ни зеленых глаз, ни вьющихся волос, но он был добрым человеком и обращался с ней очень нежно.
— Честно говоря, с тех пор, как с нами это произошло, — прибавила она, сдерживая сладкую улыбочку, — с тех пор, как мы пережили это приключение, моя жизнь совершенно изменилась. Я словно проснулась от какого-то кошмара или что-то в этом духе. Я больше не чувствую себя одинокой, и вдобавок я похудела. Взгляни на меня, радость моя, полюбуйся на мою фигуру. Сбросила пятнадцать килограмм, и все у меня теперь просто замечательно.
— Я рад за тебя, Гризи, — сказал он довольно сдержанно.
— И, представь, я больше не работаю кассиршей в этом проклятом кинотеатре. Я теперь продаю карамель и шоколадки в вестибюле клуба «Колизей». Вообрази только!
— Потрясающе.
Он чувствовал себя подавленным, словно больным, и она заметила это.
— Какой-то ты грустный. Что с тобой, дорогой?
Фанека вздохнул.
— Я только что от твоего соседа.
— А, этого твоего друга. — Она презрительно скривила ротик, ее полненькая, белая, словно фарфоровая, ручка взяла соленый орешек, но снова положила его на тарелку. — Ты все про того пьяницу с аккордеоном, который сам с собой разговаривает. Последнее время он почти не появляется. Как-то раз я видела, как он шел по Галерее Восторгов, словно за ним кто-то гонится, он был похож на испуганное привидение. Но мне его нисколечки не жалко. Он пошляк и грубиян.
— Он обошелся со мной как последняя сволочь, Гризи, — сказал Фанека. — И знаешь, как я отплачу ему? Найду подходящий случай и трахну его жену... Вот так-то, Гризи. Такой вот я ему друг.
— Подожди, но ведь ты говорил, что жена его бросила!..
— Черт бы меня подрал! — кивнул Марес задумчиво. — Сказать по правде, мне очень жаль его, этого чокнутого дуралея. Не мог/ понять, как он может до сих пор что-то чувствовать к этой бабе, зная, что она просто потаскуха. Тем более что они не живут вместе вот уже несколько лет... Все это очень огорчает меня, Гризи. По-моему, дрянная история.
— А он знает, что у тебя на уме?
— Наверняка. Хочешь посмотреть, что мне подарил этот козел? — Он достал из сумки шелковую рубашку и протянул ее вдове. — Вот, смотри. Настоящий козел.
— Какая прелесть! Тончайший шелк, — заметила она, ощупывая рубашку. — Не мучай себя, милый. Если она ему больше не жена, тебе нечего терзаться. Постарайся быть счастливым. Ведь счастье — это главное, правда?
— Да, главное, — ответил он. Внезапно он ясно ощутил, что ему надо с кем-нибудь поговорить откровенно, и рассказал вдове о Кармен, слепой девушке, которая так любила, когда он рассказывал ей фильмы или описывал, что видно из окна. Целых полчаса он взволнованно говорил о ней, о ее бабушке, о пансионе «Инес», о баре «Эль-Фароль» и своих новых друзьях там, на самом верху улицы Верди, которая поднимается прямо к небу, — улице его детства.
— Я очень уважаю эту слепую девочку, — сказал он. — Я у нее вместо глаз.
— Ты очень добрый, — произнесла сеньора Гризельда, и ее розовый подбородок дрогнул.
— Никакой я не добрый. Я — сукин сын, меня таким жизнь сделала Просто я хотел бы быть добрым сукиным сыном.
— Хоть бы тебе повезло, — продолжала она, словно не расслышав. — Таким добрым людям, как ты, часто не везет в жизни.
Он не ответил, и некоторое время они задумчиво молчали. Вдова коснулась его щеки сдобной надушенной ручкой и добродушно улыбнулась. Затем, наклонившись, она принялась машинально перебирать соленые орешки на блюде. Внезапно ее полненькая рука превратилась в хищную лапку и жадно схватила орешек.
— Мне надо идти, Гризи, — сказал Фанека. — Я ведь зашел попрощаться. Рад, что ты нашла человека, который любит тебя и будет с тобой, потому что я больше не приду. Я вернулся в квартал, где прошло мое детство. Думаю, мне вообще не нужно было уходить оттуда, и теперь я останусь там.
