Хуан Марсе - Двуликий любовник
— Все это очень забавно. У вас в пансионе есть что-нибудь выпить?
— Я припас бутылочку «Тио-Пепе».
— Чего же мы ждем?
Выйдя из бара на мостовую, она на миг замерла, любуясь сказочной картиной, в которую превратился в этот час перекресток улиц, сбегающих в разные стороны по склону в мертвенном свете фонаря.
— Так вот каков он, ваш квартал, — мечтательно произнесла она. — Мне нравится.
В ее голосе он уловил давно забытую интонацию послушной девочки, едва уловимую тоску по предместью и приключениям, и тогда он наклонился к ней, словно желая защитить от темноты и призраков, мягко и нежно обнял ее за талию и повлек за собой в пансион. Норма медлила; она подняла руку, обняла его за шею, касаясь повязки на затылке, и порывисто повернулась к нему лицом. Фанека потянулся к ней, его губы встретили ее рот, ее горячий подвижный язык, и он закрыл глаза. Ее неповторимый запах опьянил и смутил его, он почувствовал, что его словно издалека будоражат новые чувства, неизведанные переживания. Несколько секунд, которые показались ему вечностью, он не понимал, где он и кто он такой: его поцелуй был ничьим, словно все происходило где-то в неведомом краю, на полпути между желанием Мареса и смятением Фанеки. В конце концов желание одержало верх, и во время этого долгого поцелуя на мостовой Марес как никогда рисковал выдать себя; в этот момент, вероятно в последний раз, в его голове пронеслось смутное сознание того, кто он такой и что с ним происходит на самом деле — переодетый влюбленный безумец, персонаж дикого, сумасшедшего фарса, задуманного им, чтобы овладеть этой женщиной. Поцелуй был долгим, маска потускнела, и сквозь нее на мгновение выглянул нищий уличный музыкант, который чувствовал себя жалким и беззащитным и думал только о том, не выдаст ли его поцелуй. Как мог обжигающий язык Нормы, который сейчас неторопливо изучал его губы, извивался и терся о небо, скользил по зубам и деснам, как мог этот демонический язык не узнать рот, с которым он соприкасался так часто, и не развенчать подставного Фанеку?
Но робкое осознание себя кем-то иным быстро миновало; это была всего лишь последняя судорога его измученного, отверженного существа. Поддельный чарнего вернулся к жизни с новыми силами и мгновенно присвоил себе и поцелуй, и мысли, в которых не оставалось уже места страху и сомнениям. Фанека ощутил, как стихает сердцебиение, и узнал свой привычный пульс. Пять минут спустя они уже были в его комнате и, полураздетые, в темноте извивались на кровати. В открытое окно проникало болезненное мигание сломанного фонаря на углу, и с каждой вспышкой их объятия на миг становились белыми и холодными. Норма обняла пылающую голову Фанеки и, пока он нежно разводил ее бедра, ласкала ее, грозя сорвать парик, испортить грим и развенчать всю его игру. В какой-то момент Фанеке стало жутко, но вскоре он вновь взял ситуацию под контроль. Потом у него отклеилась одна бакенбарда, он долго не мог найти ее и в конце концов нашарил на горячем лобке Нормы. Повязке на глазу тоже грозила опасность, пару раз она сползала и забивалась ему в рот. Из-за всех этих помех и задержек их соитие длилось долго, и Норма дошла до высочайшего блаженства. Когда уверенность в себе окончательно вернулась к нему, он лег на спину и посадил Норму сверху. Они держались за руки, их пальцы нежно переплетались. Тая от наслаждения, Норма томно закидывала голову назад и что-то неразборчиво бормотала по-каталонски. Волна оргазма накрыла обоих одновременно, и в этот момент, находясь на вершине блаженства, он неожиданно воскликнул: «Кроличьи шкурки беру-у-у!» — совершенно огорошив потрясенную партнершу.
Может ли человеческое тело хранить воспоминание о другом теле, о его прикосновениях и нежности, о его недостатках и достоинствах? Прежде, обдумывая этот момент, Марес находил вполне возможным, что Норма узнает его тело даже в темноте: узнает по запаху и на ощупь, вспомнит его особую манеру заключать ее в объятия, его неповторимый ритм и паузы, его чувственность... Но в эти предельно откровенные или, лучше сказать, предельно лживые мгновения он был спокоен, потому что в нем уже не оставалось практически ничего от несчастного супруга Нормы.
По правде сказать, все развивалось так стремительно, что на раздумья времени у него просто не было. Пока он поспешно приводил себя в порядок, Норма присела на краешек кровати; она выглядела измученной, удрученной и, казалось, недовольной собой. Странный вопль чарнего не просто смутил ее, он вселил в нее древний, слепой, парализующий ужас. Она не захотела, чтобы он зажигал лампу на ночном столике, и в бледном свете фонаря, светящего в окно, подкрасила губы, держа в руке маленькое зеркальце, потом причесалась, бегло оглядела свой туалет и надела очки. Робко улыбаясь, она напомнила, что уже поздно, и, уже держась за дверную ручку, залпом опрокинула рюмку вина, которую он ей налил. «Очень вкусно», — пробормотала она, возвращая рюмку, и открыла дверь. Фанека грустно улыбнулся ей на прощанье, не пытаясь удержать ее. Он спустился за ней вниз по лестнице, стараясь не шуметь.
В полумраке гостиной мигал телевизор, слышались гулкие голоса героев и голосок Кармен: «А что происходит сейчас? Что делает Алисия?» Ей не отвечали. Фанека легонько взял Норму за локоть, и они спустились на улицу. Больше всего ему хотелось поскорее усадить супругу Мареса в машину и вернуться к Кармен.
Распахнутые настежь окна со всех сторон изрыгали звуки одного и того же фильма; те же дублированные, неестественные голоса и смех; шел какой-то фильм Бергмана. Внизу возле машины Нормы они поспешно простились. Она повернула ключ зажигания, подняла голову и взглянула на него с усталой улыбкой. Но чарнего, забыв о ней, не спеша удалялся прочь по мостовой к пансиону.
18
Теперь, когда все осталось позади, Фанека испытывал чувство облегчения и угрызения совести. Какого черта ввязался он в это никчемное утомительное приключение? Что особенного было в этой женщине тридцати восьми лет, служащей Женералитата, разведенной и принадлежащей другому мужчине, ревнивому каталонцу, который говорил только на одном языке? Что общего было у него с этими людьми?
Входя в пансион, он заметил, что какая-то тень отделилась от сумрака, шевельнулась где-то справа, и до него донеслось слабое покашливание и такой звук, словно кого-то вырвало. В полумраке он различил широкие штаны из серой фланели и понурую кудлатую голову, прижатую к стене. Человек едва держался на ногах. Разглядеть в темноте лицо он не мог, но ему показалось, что он узнал эти поникшие плечи.
— Ты все еще здесь? — спросил он печально. — Чего ты ждешь, мой бедный приятель?
Неожиданно приступ рвоты перегнул незнакомца пополам.
— Недоносок, — пробормотал он сквозь зубы по-каталонски.
— Иди, все кончено, — произнес Фанека. — Послушай меня.
— Буэ-э-э... — в темноте его снова вырвало.
Тень качнулась. Казалось, человек что-то хотел сказать, но сдержался и сплюнул на асфальт.
— К чему такие муки, Марес, — взмолился Фанека. — Ты найдешь только свою погибель. Иди лучше домой, дружище.
— Мудило, недоносок, — донесся из темноты хриплый голос.
— Как мне жаль тебя, дружище, как невыносимо жаль!
— Буэ-э-э... — его продолжало рвать.
Не вынимая рук из глубоких карманов фланелевых штанов, человек качнулся, повернулся спиной и растворился в темноте; вдали стихали его хриплые пьяные проклятья.
Опершись рукой о стену, Фанека со слезами на глазах глядел ему вслед, пока не потерял из виду, потом уткнулся лбом в рукав и так стоял не шевелясь, думая о горькой участи своего друга. Спустя некоторое время он скрылся за дверью пансиона.
19
— А что она делает, сеньор Фанека? — спросила Кармен. — Где она сейчас?
Стоя позади кресла, в котором сидела девушка, и держась руками за спинку, он снова смотрел фильм за двоих своим единственным глазом с зеленой линзой. Гостиную заливал серебристый свет, черно-белые грезы, трепетавшие на экране, становились цветными, отражаясь в пепельных глазах Кармен. Сеньор Томас безмятежно дремал в своем кресле.
— Алисия подошла к туалетному столику, — рассказывал он, стараясь смягчить свой южный акцент, его голос звучал нежно и проникновенно. — Вот она разглядывает себя в зеркале, потом смотрит на связку ключей своего мужа, с которой она должна снять нужный ей ключ, да так, чтобы он об этом не узнал... На ней изумительное черное вечернее платье, плечи обнажены. Какая красавица, какая восхитительная, роскошная женщина! Когда Алисия заканчивает прическу, на двери ванной комнаты появляется тень ее мужа... Она испуганно смотрит то на эту тень, то на ключи. То, что она собирается сделать, очень опасно! Как только тень на двери исчезает, рука Алисии вновь тянется к связке... Но раздается голос Алекса, она отдергивает руку и торопливо поправляет прическу...
