Киоко Мори - Одинокая птица
Внезапно мне пришла мысль: было бы совсем неплохо, если бы сейчас все вознеслись на небеса или уселись в гигантский космический корабль и улетели, а мы с Тору остались вдвоем на грешной земле. Я продолжаю потихоньку раскачивать качели, упираясь ногой в песок, чтобы замедлить их ход.
— Если я открою тебе один секрет, — внезапно спросил Тору, — ты будешь держать его при себе?
— Конечно.
Остановив свои качели и глубоко вздохнув, Тору выпалил:
— В Токио живет одна девушка. Я о ней часто думаю.
Я так сжала цепи, на которых висят мои качели, что они завизжали. Холодный комок, образовавшийся в желудке, пошел вверх. Казалось, что мое сердце перекачивает не теплую кровь, а ледяную воду.
— Как ее зовут? — спросила я, не узнавая свой голос, ставший чересчур вежливым.
— Йосими. Йосими Сонода.
Тон, которым он произнес имя девушки, красноречиво говорил сам за себя. Тору сидел и вслушивался в отзвук слов, плывущих в темноте двумя маленькими звездочками. Затем он улыбнулся:
— Ты мне ее чем-то напоминаешь. Она очень добрая и сердечная, но характер у нее сильный. И потом, она по-настоящему умна.
Я промолчала.
— Она собирается стать пианисткой и композитором. Семья у нее состоятельная. В следующем году она заканчивает колледж, и родители, может быть, отправят ее в Европу продолжать музыкальное образование. Если, конечно, не соберутся выдать замуж.
Мои холодные ладони слегка потеплели: отъезд в Европу или замужество — оба варианта меня устраивают. Впрочем, я ведь никогда не видела эту девушку. Почему же ее возможный отъезд меня так обрадовал? Я покрепче обхватила цепи качелей. Хорошо бы плюнуть на все — встать и уйти, чтобы побыть одной и снова почувствовать себя глубоко несчастной.
— Йосими даже не подозревает, как много она для меня значит, — продолжал свою исповедь Тору. — Наверное, думает, что мы всего лишь друзья, и не знает…
Он запнулся на полуслове, и я, стараясь говорить спокойно, закончила фразу за него:
— И не знает, что ты в нее влюблен.
— Именно так.
Мимо пронесся очередной автомобиль, выкрасивший улицу в оранжевый цвет.
— Хочешь знать, почему я никогда не говорил ей о своих чувствах?
Я утвердительно кивнула, хотя на самом деле меня это совершенно не интересовало.
— Как раз перед отъездом из Токио я почувствовал, что, может быть, тоже нравлюсь ей и она ждет от меня важных слов, что я попрошу ее стать моей девушкой. Но я так ничего и не сказал.
— Потому что тебе обязательно надо было уехать?
— Отчасти из-за этого. Но самое главное — мне не хотелось портить ей жизнь. Она твердо знает, чего хочет, к чему стремится. Мечтает стать знаменитой пианисткой и известным композитором. А у меня нет никаких планов на будущее — лишь глупые мысли о путешествиях по миру. И как я смогу путешествовать один, если хочу быть рядом с ней? Нелепость какая-то. Иногда я мечтаю всю жизнь провести вместе с Йосими, а иногда мое настроение меняется, и я представляю себя совершенно одиноким, посреди какой-то пустыни. В общем, я запутался. Теперь ты видишь, что я никак не мог попросить ее стать моей девушкой. Вот какой я никчемный парень. Просто ненавижу себя.
Тору остановился, вздохнул и продолжал:
— В последний раз, когда мы виделись, я стал притворяться говорил ей, как это прекрасно, что мы расстаемся друзьями. Будем, мол, регулярно переписываться, читать одни и те же книги, а потом обсуждать их по телефону. Заверял ее, что, даже если мы никогда больше не увидимся, все равно останемся навеки друзьями. Сейчас, когда я вспоминаю всю эту чушь, которую нес тогда, меня тошнит.
Печально, конечно. Глубоко тебе сочувствую, отделалась я дежурными фразами.
Уголком глаза я наблюдала за ним. Тору сидел на качелях, уныло сгорбившись и нахмурившись. Мне захотелось обнять его и утешить: все, мол, образуется. Если бы я излила ему душу, он именно так бы и поступил. Но я сдержалась. Мой жест выглядел бы фальшиво, как и те слова, что на прощанье сказал Тору своей обожаемой Йосими.
Мы переписываемся и разговариваем по телефону, но не касаемся серьезных тем. Так, мелочи жизни, вроде тех, о которых пишет тебе мать. — Тору попытался улыбнуться. — Кстати, у тебя с ней много общего. Большинство хорошеньких девушек, которых я знаю, заносчивы и глупы. Правда, попадаются среди них и добрые, с хорошим характером, но они невыносимо скучны. Ты и Йосими — совершенно другие. Самые серьезные и умные девушки, которых я когда-либо встречал.
— Но я вовсе не считаю себя хорошенькой, — запротестовала я, отнюдь не напрашиваясь на комплименты.
Разглядывая себя в зеркале, я, не скрою, узнаю большие прекрасные глаза своей матери и ее длинные ресницы, но эти глаза смотрят на меня из-под чересчур темных отцовских бровей. Кроме того, я не унаследовала от матери овальное лицо с мягкими чертами. У меня скорее лицо отца — резко очерченное.
— Йосими тоже не считает себя привлекательной и смеется, когда я называю ее красивой.
«А я, в отличие от нее, не смеялась бы, если бы ты все время делал мне комплименты», хотелось мне сказать, но я была не в том настроении, чтобы выдавать игривые комментарии.
— Ладно, я слишком разговорился, — извинился Тору. — Ты не считаешь меня дураком или позером?
— Вовсе нет. Можешь рассказывать мне обо всем, что накипело у тебя на душе. Я никогда не считала тебя дураком или позером. И ты это прекрасно знаешь.
Кажется, голос у меня прозвучал эмоциональнее, чем хотелось, но к горлу подступал комок. А кроме того, я действительно сказала то, что думала. Ни одного лживого слова.
По дороге к бару, где работает Тору, мы проезжали недалеко от церкви.
— Высади меня здесь, — попросила я. — Пойду к Като и выложу им всю правду. Скажу, что не буду больше ходить в церковь. Нужно это сделать сейчас.
— Я с тобой.
— Нет, не надо, — решительно, даже раздраженно отрезала я. Представила, как Тору стоит позади меня, а я в это время бормочу несвязные объяснения. Пастор Като и его жена, конечно, подумают, что я трусиха и взяла с собой Тору для моральной поддержки. — Да, пойду одна.
— Я не собирался идти с тобой в дом Като, — засмеялся Тору. — Я знаю, что ты справишься и без меня. Просто хотел сказать, что подожду тебя в машине.
— Зачем?
— Просто хочется.
Мы заехали на автостоянку в церковном дворе. Тору выключил фары и двигатель. Я хотела еще раз его успокоить, чтобы он не волновался из-за меня, но, глянув в лобовое стекло, увидела нечто, привлекшее мое внимание.
На скамейке возле песочницы, прямо напротив машины, метрах в двадцати от нас, сидели двое. На этой скамейке сиживали когда-то наши матери, пока мы резвились неподалеку. Но на сей раз это были Кийоши и Кейко. Оба с застывшими, но самодовольными физиономиями уставились на нас.
— Я скоро вернусь, — сказала я Тору и вылезла из машины.
Дом пастора был прямо напротив, но я, сделав крюк, направилась сначала к скамейке.
— Что за парень с тобой? — спросила Кейко. Теперь она уже не хихикает, как в былые времена, если речь заходит о мальчишках. С кем это ты раскатываешь на машине в такую темень? — продолжает она допытываться. В голосе — лед.
Кийоши между тем сосредоточенно разглядывает свою обувку — все те же вечные коричневые полуботинки, в которых он ходит в церковь. А Кейко одета совсем не так, как две или три недели назад.
Вместо легкого платья или короткой обтягивающей юбки на ней юбка длинная, черная и в складку, накрахмаленная белая блузка и серый кашемировый свитер.
— Это Тору Учида, — просветила я ее. — Кийоши тоже с ним знаком. Мы вместе росли.
Я ожидала, что Кийоши поднимет наконец голову и кивнет, подтверждая истинность моих слов. Но он отвернулся и уперся взглядом в детскую горку, словно увидел там нечто удивительное.
— По-моему, молодой девушке неприлично разъезжать на машине с парнем, который старше ее. Не так ли? — поддевает меня Кейко.
— Перестань говорить ерунду. — Меня это уже начинает раздражать. — Мы просто беседовали, так же, как и вы. Сидите тут и трепитесь.
Кейко чуть не задохнулась от злости.
— Да как ты смеешь сравнивать? — Ее лицо при этих словах скривилось в брезгливой гримасе, чем сильно напомнило мне бабушкину физиономию. — Мы присели здесь после библейских чтений и говорили о Святом Духе. А вот о чем вы говорили, не знаю. Может, расскажешь?
Не пересказывать же ей исповедь Тору!
— Не хочу! — заносчиво выпалила я.
Тут Кийоши повернул голову и, кажется, впервые посмотрел на меня. На его суровом лице подозрительное и обескураженное выражение.
— Успокойся, мы говорили не о том, о чем ты подумала, — обратилась я снова к Кейко.
— А о чем я подумала? — Голосок у Кейко стал елейным, как в детстве перед нашими потасовками. — В чем, по-твоему, мы вас подозреваем?
