Киоко Мори - Одинокая птица
Так понимали в той школе дисциплину. А здесь, в академии, учителя дают мне большую свободу, потому что я у них на хорошем счету. Но дело не только в этом. Наши педагоги делают упор не на тупую дисциплину. У них три девиза: «Свобода», «Уважение» и «Любовь». Они говорят нам, что раз мы чтим Бога и стараемся возлюбить ближнего своего, то мы все должны делать только добровольно. Прекрасная идея, хотя Бога можно и не упоминать.
— Когда птенцы немного подрастут, — сказала доктор, — подушечки можно будет убрать и кормить пациентов через час.
— Но мне как-то неудобно перед вами, что вы меня каждый день будете возить туда-сюда…
— Пустяки. Я не хочу, чтобы вы ездили на поезде с четырьмя птенцами! Кроме того, вы сэкономите мое время и труд. Это ведь хлопотное дело — кормить птичек каждые полчаса, а у меня и Других питомцев хватает. И никогда не знаешь, что может произойти. Ворвется кто-нибудь с тявкающей собакой — она напугает птичек до смерти.
Я представила, как по утрам подъезжаю к школе на красном пикапе доктора Мидзутани, а после уроков «мой водитель» поджидает меня у ворот. Никого из моих подруг на машине не подбрасывают. Даже ученицы двенадцатого класса, совсем взрослые девушки, на своих машинах не приезжают: парковаться на территории кампуса разрешено только студенткам колледжа и, разумеется, преподавателям.
— Ну что ж, огромное вам спасибо. Думаю, все будет хорошо, — подвела я итог нашей беседе.
По дороге домой я задала доктору Мидзутани вопрос, который вертелся у меня на языке все утро:
— Вы не против, если я попрошу маму посылать письма на адрес вашей клиники, а не на адрес пастора Като?
Доктор, оторвав на секунду глаза от шоссе, взглянула на меня.
Отец не хочет, чтобы я получала весточки от нее, пояснила я. Поэтому она и посылала письма на адрес Като. Это небольшой секрет, может, даже обман, нечестная игра с моей стороны.
— Пожалуй, обман, — нахмурилась она.
Но, строго говоря, ваш отец не имеет права запрещать вам видеться с матерью — тем более переписываться с ней.
— Так уж получилось. Но я могу рассчитывать на вашу помощь?
Доктор вздохнула:
— А что за проблемы с семейством пастора? Они больше не хотят делать из вашей переписки секрет?
— Нет, они в данном случае на моей стороне, но мне неудобно сейчас к ним обращаться, потому что я больше не посещаю их церковь. Вот почему я пришла к вам сегодня раньше обычного. Теперь я буду видеться с Като лишь от случая к случаю.
— Они об этом знают?
— Еще нет. Но скоро узнают. Я сама им все скажу, возможно, даже сегодня вечером.
— Вы решили не ходить больше в церковь, потому что…
— Потому что я перестала верить в Бога.
Какое-то время мы ехали молча. Напротив моего дома доктор припарковала автомобиль и выключила двигатель. Мы продолжали оставаться на своих местах.
— А вы христианка? — спросила я.
— Нет, и никогда ею не была.
— Буддистка?
— Да я вообще не религиозна, — помолчав, она едва заметно улыбнулась. — Может, вы будете смеяться, но, наблюдая за полетом птиц, поневоле начинаешь верить. Особенно если птица — редкая. Например, райская мухоловка. Когда разглядываешь ее длинный черный хвост и голубые кольца вокруг глаз, в голову приходят мысли о каком-то неземном чуде. Я чувствую, будто кто-то свыше благословил меня на то, чтобы я оказалась именно здесь и сейчас и увидела это дивное зрелище. Да и обычные пташки меня радуют. Те же лесные воробьи — чем они плохи? Черные пятна на щечках, белые полоски на крыльях. Каждая птица по-своему прекрасна и совершенна. Это меня и заставляет верить во что-то. А во что — не пойму. Скажем так: я верю во все и в то же время ни во что.
Я вспомнила свиристеля, которого мы выпустили в лесу. Вспомнила, как он взмыл в воздух и исчез среди деревьев.
— Мне кажется, я понимаю, что вы имеете в виду.
— Понимаете? А вот мой отец, когда я говорю, что моя религия — птицы, думает, что я не в своем уме. Они с матерью буддисты и верят в воссоединение с духами своих предков после смерти. Они мне не признаются в этом, но я знаю, как они печалятся, что в мире ином им некого будет опекать: ведь я же не буддистка. — Доктор попыталась улыбнуться, но вместо этого тяжело вздохнула. Глаза у нее погрустнели. — После меня наш род прервется. Мы — последние трое, больше никого нет. Это, конечно, огорчает моих родителей, особенно отца.
— А вы не боитесь смерти? Не просыпаетесь среди ночи с мыслями о неминуемом конце пути?
Доктор пожала плечами:
— Иногда. Но не столь часто, чтобы поверить в Христа или Будду или в духов своих предков. Да и верующие тоже боятся смерти. Им печально видеть, как уходят из жизни их друзья, даже если они верят, что эти друзья попадут в рай или превратятся в духов.
— Совершенно верно. Моя мать и госпожа Като плакали на похоронах своей лучшей подруги, госпожи Учида, а ведь они верили, что ее забрал Всевышний. Рыдали также, как и Тору, сын покойной, а он атеист.
Доктор положила ладонь на мою руку:
— Я искренне рада, что ваша мама будет присылать письма на мой адрес.
— А вас не беспокоит, что я ослушалась отца и бабушку и обманываю их?
— Не особенно. Жаль только, что вам приходится идти на хитрости, но это уже не мое дело.
— Хорошо. У меня прямо камень с души свалился. Я боялась, что вы меня посчитаете последней лгуньей и вообще непорядочным человеком.
— Но вы должны пообещать мне одну вещь. Если решите увидеться с мамой, обязательно предупредите меня. Я постараюсь вам помочь.
— Предупрежу, непременно, — заверила я, хотя чем она мне сможет помочь?
… Даже такой уважаемый человек, как доктор Мидзутани, не в силах разубедить отца и бабушку. Они не поступятся своими принципами. Если она попытается поговорить с ними насчет меня, они сочтут ее назойливой и бестактной, испорченной девчонкой из богатой семьи, которой не следует совать свой нос в чужие дела. Да и с матерью у них разговор не получится. Мать, конечно, не отец и не бабушка: она поймет, что у доктора Мидзутани самые хорошие побуждения. Но она твердо верит, что мне нужно жить именно с отцом. И туг она, конечно, права. Не хочет же она, чтобы я в пятнадцать лет бросила школу и трудилась в мастерской дедушки или где-нибудь еще. Например, стояла изо дня в день у ткацкого станка без всяких перспектив на будущее.
Прибежав ровно в семь на автостоянку возле бара я увидела, что Тору уже поджидает меня в машине. Мы приехали в парк рядом с его домом и уселись на двух соседних качелях. В нескольких кварталах отсюда — лес, где похоронен сын императора. Верхушки сосен колышутся над многоквартирными домами, построенными здесь несколько лет назад, когда Тору жил в Токио. Я почему-то подумала о воробьях и дроздах, спящих сейчас в ветвях этих сосен. Небо уже почернело. Мы разговаривали о моих новых пациентах.
— Мне нужно их только кормить, — объясняла я. — Когда они не едят, они спят. Воробьята спят вповалку, навалившись друг на друга. Мне больше жалко дубоноса: ему одиноко в своей коробке.
— Да, ты всегда была очень доброй и отзывчивой, — с улыбкой заметил Тору.
— Не всегда, — парировала я, чувствуя, как к щекам приливает кровь.
— А я думаю, всегда. Ты уже не помнишь, как заставила меня похоронить бабочек, которых я коллекционировал?
Я вспомнила этот эпизод, и меня пробрала дрожь. Тору было тогда тринадцать или четырнадцать. И вот однажды я увидела, как он держит в одной руке большую желтую бабочку, а в другой — длинную иглу. Легкий укол, и бабочка, трепыхнувшись, затихла. Я поначалу подумала, что бабочка больна и Тору вводит ей какое-то лекарство. А когда поняла, в чем дело, из моих глаз хлынули слезы. Я ревела до тех пор, пока Тору не сказал: «Прости!» Он показал мне большой стеклянный ящик, в котором хранил коллекцию бабочек, и мы вдвоем отправились на задний двор хоронить их.
— До того случая я действительно гордился своей коллекцией, — сказал Тору.
— Не вижу особого смысла в том, чтобы накалывать несчастных бабочек на булавки.
— Дело же не в том, кто прав, а кто не прав. Просто я не мог видеть тебя плачущей, хотя меня обрадовала твоя реакция. Я понял, как ты добра.
Мы молча раскачиваемся. Время от времени по улице рядом с парком проносятся машины. Свет фар змеится в темноте. А так — полная тишина и безлюдье. Когда я была помладше, в такие же тихие ночи мне порой казалось, что наступило Второе Пришествие и все, кроме меня, вознеслись на небеса. Я кралась вниз по лестнице, чтобы заглянуть в мамину комнату. Она всегда оставляла дверь приоткрытой, так что я могла разглядеть ее и успокоиться.
Внезапно мне пришла мысль: было бы совсем неплохо, если бы сейчас все вознеслись на небеса или уселись в гигантский космический корабль и улетели, а мы с Тору остались вдвоем на грешной земле. Я продолжаю потихоньку раскачивать качели, упираясь ногой в песок, чтобы замедлить их ход.
