Михаил Осоргин - Вольный каменщик
Таковы события внешние. Но личная жизнь человека настолько ими не исчерпывается, что непреднамеренно обернувшийся Егор Егорович видит пройденную им аллею ровной и почти не повреждённой в строгости и прямизне убегающих вдаль линий. Трудовая, конечно, но сравнительно Лёгкая и до удивительности духовно бессодержательная жизнь. Не всем быть мудрецами и не всем великими зодчими. Иные гравируют на обломках прошлого свои имена. Егор Тетёхин на это не претендует: он прост, но не хочет быть смешным. Он только утверждает, что от рождения до совсем недавнего времени спал или дремал —. не жил по-настоящему. Но вот пришёл момент, и Егор Тетёхин проснулся — его разбудил тройной стук молотка:
— Подлинно ли ты вольный каменщик?
— Таковым признают меня братья.
В перспективе липовой аллеи появляются очертания строящегося Храма, который никогда не будет достроен. Сюда стекаются изо всех стран люди, отмеченные не особыми талантами, не профанскими заслугами, не богатством, не родовитостью, не пойманной за хвост славой, а тайной печатью посвящённости. Они никем не призваны — они сами себя нашли и взаимно утвердили. Братская цепь кафинскими узлами связала их воедино и отделила от злобствующего, больного, непросвещённого мира, который должно пересоздать. В то время как другие строители, практики и фантазёры благодетельствуют человечество готовыми программами, потчуют его социальными опытами, вырывают друг у друга вожжи дребезжащих колесниц и катятся кубарем под ноги взбесившихся лошадей, — эти тайные заговорщики, вне политических страстей и предрассудков — по ту сторону догмы и обязательных верований, вооружившись молотом и резцом исканий, медленно обтёсывают каждый свой собственный грубый камень, стараясь придать ему правильную, удобную для пригонки к другим форму. Прошедшие первый искус кладут из этих камней фундамент и возводят стены нового идеального Храма; испытанные в работе наносят прекрасный рисунок на чертёжную доску и руководят стройкой. Величавый Храм растет вширь и ввысь, — но масштабы его таковы, что только все человечество могло бы общими дружными усилиями завершить его постройку достойным куполом. Дожить до этого не мечтает ни один каменщик; он довольствуется своим малым вкладом, — и он умирает, завещая своё дело мастеру новому, который, может быть, переделает заново всю его работу, потому что лучшее враг хорошего, истина никому не известна и Слово не найдено.
«Что во всем этом замечательно? — думает Егор Егорович, тыкая вилкой в остатки яичницы с ветчиной. — А то замечательно, что никакое маленькое дело не пропадает и никакой самый маленький человек не бесполезен, если только он работает по чистой совести и доброму сговору с другими. И ошибка не страшна — и она на пользу. Идём ощупью, как будто вслепую, но у каждого в груди словно бы компас, и верен общий путь, освещаемый лучами путеводной звёзды. И не страшно. И как-то радостно. Вот только бы не поддаваться слишком разным житейским мелочишкам, не тратить сил на пустяки. Но и не мудрить — мудрить ни к чему». Яичницу докушав, обтер губы салфеткой и уверенно зашагал дальше по липовой аллее к прекрасному видению и неизбежному будущему.
* * *Присев на диван, Егор Егорович борется с желанием: не протянуть ли ноги и не подремать ли часок? И вдруг видит, что ноги уже протянуты, и не две, а четыре, выставившиеся из-под одеяла. Жорж оставил на диванной подушке свой спортивный журнал и какой-то иллюстрированный еженедельник с легкомысленной картинкой на обложке. Егор Егорович брезгливо перелистывает: — и зачем только Жорж покупает и читает такую гадость! «Забавы Марианны». Текст под стать картинкам, возмутительно. Конечно, печать во Франции свободна, и это хорошо. Жорж становится взрослым, может читать, что ему нравится. Но неужели такие пошлости и сальности могут нравиться юноше?
Какой-нибудь поганец-издатель, в расчёте на нездоровое любопытство девушек и молокососов, заказывает голодным литераторам забористые истории, а нищим художникам пикантные к ним иллюстрации. Им платит гроши, сам набивает капитал. Марианна забавляется, а нравственность в стране падает. Уж если Жорж зачем-то покупает этот журнальчик, то что говорить о молодёжи, лишённой доброго семейного влияния?
Проходя мимо газетного киоска, Егор Егорович увидал те же четыре ноги и сердито отвернулся. Один негодяй печатает, сто негодяев распространяют в тысячах и продают кому угодно, хотя бы десятилетней девочке. От киоска до киоска Марианна бежит за старым брюзгой и слушает его причитания. Если бы во Франции была настоящая общественность, она бы выступила на борьбу с этим злом, издавая журналы полезные, красивого вида, дешёвой цены, с яркой художественной обложкой, на которую и взглянуть приятно. «Ну и грубиян!» — отчётливо говорит Марианна, подмазывая губки карандашом. Все-таки в людях, особенно молодых, должны преобладать здоровые вкусы. Но развитой общественности не может быть в стране, заеденной политикой. Единственная организация, которая могла бы…
Дальнейший разговор происходит уже в вагоне трамвая, куда забралась, конечно, и Марианна. Уступив ей место на лавочке, очень приличный пожилой господин выходит на площадку, и, закурив папиросу, не без язвительности говорит, как бы ни к кому не обращаясь:
— Простите, кажется, я имею высокую честь беседовать с вольным каменщиком Егором Тетёхиным?
Едущие в трамвае удивлённо оглядываются, когда тот же самый вполне корректный мужчина тем же самым, но более робким голосом отвечает:
— Да, конечно, и я это учитываю. Удивительно, как мне это не пришло в голову раньше. Сейчас, впрочем, летний перерыв, но в первом же осеннем заседании…
— Вы исполните свой долг, Егор Егорович? Никто в этом не сомневается. Но встретите ли вы сочувствие?
Подумавши, вольный каменщик отвечает уверенно:
— Я встречу, конечно, полнейшее сочувствие, в этом я не допускаю и тени сомнения. Но силы наши слабы, и средств у нас нет. Однако мы можем кликнуть клич.
Заглушая грохот улицы и дерзкий хохот Марианны, Егор Егорович кличет клич, который проносится по всей стране и подхватывается тысячами сочувствующих. Радостное возбуждение общественных деятелей. Приток литературных и художественных сил. Чеки, мандаты, кружечные сборы, вычеты из жалованья, членские взносы. Организация мощных культурных издательств характера научно-популярного. Во главе одного из них, особенно деятельного, Лоллий Романович, расставшийся наконец со своими коробочками. Всюду чувствуется тайно направляющая рука тех, кто первыми отозвались на призывный клич Егора Егоровича. Марианна, облинявшая, испуганная, в стоптанных башмаках, напрасно обивает пороги порнографических издателей. «Чего вы хотите от нас? — хором говорят ей издатели. — Время таково, что выгоднее перейти на художественную идейную литературу». Содержатели киосков с негодованием топчут обеими ногами четыре ноги на выцветшей картинке, никого более не прельщающей. «Ох, Егор Егорович, уж очень вы размечтались, наивный вы человек!» — «Нет, почему же? Разве не так было у нас в России при Екатерине, в дни Николая Новикова? Разве не вольные каменщики заложили основы нашего просвещения?» Толпа братьев окружает оратора: «Расскажите, расскажите, дорогой брат Тэтэкин! Это очень интересно!» Егор Егорович с объёмистой тетрадью подымается на Восток и занимает место витии. Речь его льётся плавно, повествование его обосновано документами славной эпохи от великой Екатерины до благословенного Александра. Тайная ложа Гармонии, Дружеское учёное общество. Московская Типографическая Компания, Великая Директориальная ложа. Союз Астреи. Сумароков, Херасков, Карамзин, Пушкин, Грибоедов, Пестель, Рылеев, Муравьёвы. Михаил Илларионович Кутузов. Генералиссимус Суворов (наконец знакомое и французам имя: Alexandre Souvorov, general russe, fut batti par Massena a Zurich. C'etait un general habile, mais sans humanite ni scrupules[85]. Из книги, на корешке которой осыпается одуванчик). «Какой прекрасный доклад, дорогой брат Тэтэкин! Троекратное рукоплескание в честь докладчика, дорогого брата Тэтэкин! Скажите, брат Тэтэкин, как случилось, что Братство исчезло?» — «Оно было закрыто великой Екатериной и благословенным Александром». Слушатели несколько разочарованы. Кондуктор, неожиданно очнувшись, кричит:
— Fin de section![86]
Марианна выпрыгивает из трамвая лёгким пёрышком, толкнув локтем неуклюжего каменщика. Из киоска торчат и шевелят пальцами четыре ноги разного пола.
История продолжается. В конторе ждет шефа обширная корреспонденция. Секретарь Анри Ришар в отпуске, и письма Егор Егорович распечатывает сам; проглядев, укладывает стопочкой, пришпиливая к письму и конверт, а на письме отмечая: «Исполнить», «Проверить», «Справиться». Работа мерная и скучная.
«Просим от сего дня по 15 сентября доставлять в удвоенном количестве следующие иллюстрированные издания „Лю“, „Вю“, „Ню“ и в тройном „Забавы Марианны“».
