Михаил Осоргин - Вольный каменщик
Обзор книги Михаил Осоргин - Вольный каменщик
Воспитание души
Михаил Андреевич Осоргин тридцать лет, добрую половину жизни, провел «на чужой стороне». Но лишь одна его большая вещь — «Вольный каменщик» — да несколько рассказов посвящены эмигрантской теме.
Герой «Вольного каменщика» — Егор Тетёхин, почтовый чиновник из Казани, бежавший из родного города вслед за чехословаками, — объехал половину земного шара и оказался в конце концов в Париже. Но история Тетёхина имеет мало общего с составившими целую библиотеку «сотнями книг совершенно одинаковых бежецких воспоминаний». Сюжетная коллизия повести необычна: русский эмигрант вступает в масонскую ложу. Впрочем, того, кто ищет сенсаций, ждет разочарование: не внешние события, а история души, история нравственных поисков скромного и доброго русского человека интересовала автора. Осоргин называл эту повесть очень ему дорогой[1]. Созданная более полувека назад, она только сейчас возвращается на его родину. И несомненно — эта сложная и внутренне значительная книга найдет здесь внимательного читателя.
* * *«Я не люблю природы Франции, она кажется мне истощённой и худосочной. Мне смешон лес, который тянется на несколько километров, река, которую можно переплыть, горы, на которые взбираются розовые альпинисты. В заповедной стране, куда не пускают свободомыслящих, — да будет она не за это благословенна, — в родной моей стране, за заставой моего родного города хвойный лес начинался, чтобы не кончаться, моя родная река была широка и бездонна, горы не исхожены и не обследованы в их выси и их недрах. В ней лето сжигало леса, зима замораживала дыханье, и в ней была нескончаемая весна во всех стадиях её благодатного творчества»[2], —
так рассказывал Осоргин о своих корнях.
Он родился в Перми 7 октября 1878 г., принадлежал к родовитой, но обедневшей дворянской семье. Сотни трогательных строк написал он о Каме, о тихом городе (волновавшемся разве что вестью о севшей на мель стопудовой белуге), о добрых и умных родителях, о хороших друзьях, о «минутах счастья», которых так много было в начале жизни. В Перми начал писать, первый рассказ опубликовал, будучи учеником седьмого класса гимназии.
В 1897 г. стал студентом Московского университета. Полюбил Москву, замирал при «музыкальном перечне московских улиц», недаром его первый роман назван «Сивцев Вражек». Осоргин часто повторял мысль о своём «московском гражданстве»[3], об особом «московском чувстве»:
«Когда говорят, что Москву нельзя узнать, кто тот москвич, у которого не щемит сердце»[4].
Университет закончил только в 1902 г., год был потерян — за участие в студенческих волнениях его выслали в Пермь. Поселился в Москве, получил звание помощника присяжного поверенного. Однако главным в жизни романтически настроенного молодого человека стало участие в революционном движении. Свою деятельность он оценивал скромно:
«Я был в революции незначащей пешкой, рядовым взволнованным интеллигентом»[5].
Помогал чем мог: в его квартире была явка, заседал комитет партии эсеров, хранились типографский шрифт и оружие, укрывались беглые. Осоргин видел жертвенность и чистоту героев 1905 года, которые «шли без уверенности в победе, нападали с ничтожными средствами, боролись с неравными силами»[6]. Он никогда не отказывался от идеалов своей революционной молодости, но удивлялся той опрометчивой лёгкости, с которой его друзья и он сам судили тогда о благе народа. В декабре 1905 г. оказался в Таганской тюрьме. Чудом вышел через полгода — следователь выпустил под залог, а жандармерия, уже приговорившая его к пятилетней ссылке, не сразу хватилась. Бежал в Финляндию, оттуда — в Италию.
Там провел десять лет, всю молодость. «Рамка этой молодости — море, оливковые и апельсиновые рощи, мрамор, старина и приветливые люди»[7]. Написал книгу «Очерки современной Италии» (1913), стал постоянным корреспондентом популярной газеты «Русские ведомости». Позже, вспоминая прошлое, считал, что был в Италии счастлив, хотя счастья своего не сознавал:
«Любя, — да ещё как любя! — клял свою голубую тюрьму»[8].
Часто писал о своей тоске, мечтал об одном — вернуться в Россию.
В 1916 г. Осоргин приехал в Петроград, и хоть жил на полулегальном положении, все же побывал в Москве, в Перми, на Западном фронте. Сотрудничал в крупнейших русских газетах и журналах, стал организатором и первым председателем Союза журналистов, товарищем председателя Московского отделения Союза писателей. Принимал участие в разборе материалов московской охранки, выпустил книгу «Охранное отделение и его секреты» (1917). В издательстве «Задруга» вышли две его первые беллетристические книги: «Призраки» (1917) и «Сказки и несказки» (1918).
Октябрьской революции не принял, 26 октября 1917 г. была опубликована его статья «Драться так драться». «Нам не приходится учиться сопротивлению: оно нам хорошо знакомо»[9], — писал Осоргин. А сопротивляться мог одним — словом. Писал ярко, резко, с присущим ему даром предвидения:
«Каждый прочтет иначе слова „позор России“, и каждый прибавит: „Не я, не мы, а они её опозорили“, и каждый захочет быть правым, и никто, никто не будет прав. И даже история долго не сумеет найти ключ позора, вскрыть тайну нашего безумия»[10].
Возможностей для работы становилось все меньше, одну за другой закрывали газеты. Осоргин вспоминал, как из разгромленной редакции вышли солдаты, оставив запах шинелей и бумажку:
«Газета Наша Родина Пропуску нет Задерживано»[11].
В августе 1918 г., когда была «задерживана» вся вольная печать, Осоргин и несколько его товарищей открыли Книжную лавку писателей, ставшую своёобразным писательским клубом: здесь собирались члены Религиозно-философского общества, проводились заседания италофильского кружка «Студио Италиано». здесь возникло своёобразное рукописно-автографическое издательство.
В голодном 1921 г. Осоргин принял активное участие в работе общественного Комитета помощи голодающим, в который вошли крупные писатели, учёные, врачи, специалисты по сельскому хозяйству, кооператоры, толстовцы, имевшие опыт борьбы с голодом, и многие другие. В отличие от неповоротливых и не пользующихся авторитетом государственных образований Комитету удалось быстро развернуть работу, наладить международные связи. Это было воспринято как удар по престижу власть имущих, и через пять недель по приказу Ленина участники Комитета были арестованы. Осоргин отметал подозрения о политических целях членов Комитета:
«Совесть не позволила нам остаться зрителями в такой страшный момент народного бедствия (…). Одно жалко, что мы не продержались дольше и не смогли спасти хоть тысячу, хоть сотню лишнюю людей от смерти и людоедства (…). И история, если она беспристрастна, многое простит большевикам, а этого не простит»[12].
Два с половиной месяца провел Осоргин во внутренней тюрьме Лубянки, затем его, совершенно больного, отправили в ссылку в Царевококшайск, но доехать туда он не смог, разрешили остаться в Казани. Надолго остались в памяти впечатления казанской зимы 1921–1922 гг.: аресты, голод, нищие, умирающие дети.
Весной 1922 г. Осоргину разрешили вернуться в Москву, а летом, был объявлен новый приговор: высылка из страны, в случае невыполнения — расстрел. Высылали на три года, но с устным разъяснением: «То есть навсегда». Причина не объяснялась, но она была ясна: подозревался в инакомыслии.
«Я чувствовал себя дома на берегах Камы и Волги, в Москве, в поездках по нашей огромной стране, в местах работы, ссылках, даже в тюрьмах; вне России никогда не ощущал себя дома»[13], — писал Осоргин в итоговой книге «времена». М. А. Алланов вспоминал не раз повторенные слова Осоргина, что добровольно он Россию никогда бы не покинул. Думал ли он о возвращении? Да, постоянно. В первые годы надеялся на перемены в России, мечтал печататься на родине, размышлял о «духовном возвращении», о «духовном слиянии»[14], о единстве русской литературы. Со временем поддерживать связи с Москвой делалось все труднее его статьи о советской литературе, столь частые в двадцатые годы, публиковались все реже, оценки становились все суровее. В 1935 г. был сделан вывод:
«Книги появляются, литературы нет, есть только рассуждения о её призрачном расцвете»[15].
В 1937 г. Осоргин лишился советского гражданства и паспорта, который так долго сохранял. В советском консульстве ему поставили на вид, что он «не в линии советской политики»[16]. Последние пять лет Осоргин жил без всякого паспорта. «Эмигрантом он не был, — писала вдова писателя Т. А. Бакунина-Осоргина, — не примыкал ни с левому, ни тем более к правому эмигрантским течениям и считал для себя невозможным моральный отрыв от своей страны. Умом ясно понимая, что возвращение в Россию для него по политическим причинам невозможно, сердцем до самого последнего времени стремился к своему народу и своей природе»[17].
