Карта Анны - Шинделка Марек
Между тем на столе появились новые стаканы с ромом. Петр рассказывал что-то о цвете воды в долине и снова непроизвольно коснулся колена Анны. Ленка опять ничего не заметила, мучаясь тем, что в глазах Анны она недостаточно умна, чтобы поддержать разговор о штруделе, художниках и приближающейся мировой катастрофе. Она вдруг ощутила сильную потребность разобрать с кем-нибудь свою жизнь. Но Ондржей, возвращаясь в компанию, все видел, и им овладело бессилие. Он снова изобразил на лице обиду — и снова неудачно. Анна заговорила с Петром, который внешне приветливо кивал, а внутренне злился на Ленку, не спуская с нее глаз. Ленка же принялась изливать душу Ондржею, голос ее от сенбернарского рома стал медовым, жесты — плавными, она прикрывала глаза и излучала сладострастие. Но Ондржей, как ребенок (не иначе), не был восприимчив к эротике, он думал совсем о другом, и вся чувственность Ленки ушла на то, чтобы переплавиться в Петре в двадцатичетырехкаратную ненависть.
У стола неожиданно возник официант, спросил, не желают ли гости чего-нибудь еще, и принялся сметать со стола крошки. И тут произошла катастрофа. Официант случайно задел рукавом стакан Ондржея, стакан опрокинулся, и ром вылился Ленке на брюки. И вдруг по нити, ошибочно связывающей Ондржея и Ленку, пробежал электрический ток. Ондржей встал, официант пробормотал «Entschuldigung» [2] и тут же схватился за лицо. Все побледнели. Ондржей быстрым шагом удалялся с террасы, и в наступившей тишине было почти слышно, как у официанта с левой стороны, куда Ондржей влепил пощечину, скапливается под кожей кровь.
Все задвигалось. Извинения, мещанина из двух языков, объяснения, пожимание плечами, щедрые чаевые; к счастью, здесь была Ленка и ее прирожденное обаяние.
Ондржей поднимался по глухой тропинке, протоптанной дикими животными. Анна догнала его и, запыхавшись, схватила за локоть. Ондржей вырвался и продолжал идти. Они долго шли молча, стригли ногами по каменистому откосу на расстоянии десятка метров друг от друга. Смеркалось. Анна снова попыталась остановить Ондржея, но тот не обращал на нее внимания и обиженно шагал вперед, к обрывистым скалам, которые возвышались над ними. Слова им изменили. Анна взглянула на небо: на темном фоне беззвучно парили два ворона, с восточной стороны появились первые звезды. Анну вдруг охватила злость. Внутри потемнело. Она догнала Ондржея и, сама не понимая, что делает, как будто ребенка можно победить только ребячливостью, подсекла ему ноги.
Ондржей рухнул на землю, скатился на пару метров ниже, встал на четвереньки и, прерывисто дыша, взглянул на Анну. Все случилось так неожиданно, что у него, растерянного и оцепеневшего, вместе с дыханием из груди вырвался ребенок. Анна сбежала вниз, что-то смущенно пролепетала, извинительно улыбнулась, подошла поближе к Ондржею и хотела помочь ему встать на ноги. Он снова дышал ровно, но ребенок исчез. Ондржей вскочил и схватил Анну за локоть, так сильно, что на глаза ее навернулись слезы. Ничего не произнося, она только неуверенно отступила назад. Так они и стояли, словно чего-то ожидая. Анна часто дышала, издалека доносился глухой, каменный рокот горного ручья, вороны над головой зашелестели, как волан в бадминтоне и, сомкнув маховые перья, унеслись ввысь с восходящим потоком воздуха, Ондржей притянул Анну к себе и так заломил ей руку, что она вскрикнула, всем телом описав траекторию боли, которая выстреливала ей из плеча. Теперь она стояла спиной к Ондржею. Прижав ее к себе, он стянул с нее рубашку и майку — белая гусиная кожа, ареолы, шипы позвонков. Анну волной охватило возбуждение, они оба опустились на колени, немного съехав вниз по склону. Ондржей прибил ее к земле, внезапно став мужчиной; сухожилия, побелевшие суставы — он давил Анне на основание шеи, держал ее так, что она не могла пошевелиться, не могла думать, держал ее, не давая вынырнуть на поверхность страсти. Анна вскрикнула, зрачки ее описали круг и закатились в красноту под веками.
В гостиницу они вернулись уже затемно. Ночь скрывала свежие синяки и ссадины. Ондржей и Анна прокрались на террасу и как ни в чем не бывало подсели за стол. Петр, мертвецки пьяный, спал под скамьей в обнимку с могучим сенбернаром. Ленка сидела за столом с официантом и сокровенно разбирала с ним свою жизнь. Глаза его казались больными, он был бледен и весь дрожал — в нем уже набирал обороты беспощадный механизм любви. Официант обреченно клонился к Ленке, словно к огромному магниту, невольно касался ее колена и явно страдал.
Петр храпел под столом, сенбернар сопел и ронял на пол серебряные нити слюны. Где-то глубоко в долине монотонно катил хирургически чистые воды горный поток. А здесь оставшиеся так и сидели в ночной прохладе, вскоре и Ленка перестала шептать, только лихорадочно блестящие глаза официанта говорили с ней на своем холодном стеклянном языке. У Анны по спине пробежали мурашки. Она почувствовала внутри снежинку, которую проглотила утром. Пока они занимались любовью среди камней и осоки, ребенок из Ондржея окончательно переместился в Анну: через девять месяцев он родится, получит от отца небольшую ракушку на кожаном ремешке, со временем у него начнет подергиваться уголок рта (когда нужно будет что-то высказать, но он быстро подавит в себе эту привычку), а между бровями будет возникать небольшая морщинка (когда он о чем-нибудь глубоко задумается). У него будет низкое давление, руки и ноги будут постоянно мерзнуть, а когда он подрастет, Анна объяснит ему: это оттого, что он невидимой нитью, как ударом молнии, связан с остальной вселенной, которая спустилась к нему на одной-единственной снежинке.
Вскоре после возвращения Ленка осознает, что жизнь с Петром приносит ей одни страдания, и бросит его. Влюбится без памяти в официанта, станет с ним жить, быстро запустит в нем точно такой же механизм ревности, и официант будет мучить ее куда больше, чем Петр.
Петр много лет будет просыпаться без Ленки и чувствовать зудящую пустоту, словно ему ампутировали конечность. Всхлипывая, он будет тянуться к темноте, к пустой половине кровати, хватая рукой воздух. Много раз у него будет возникать ощущение, что он уже справился, что все уже позади, но тело сохранит свою память. Петр пройдет курс психотерапии, отчаянно быстро заведет семью, начнет радоваться жизни. И с тех пор о нем уже никто никогда не услышит.
Все это еще только ждало их впереди. А сейчас вокруг была прекрасная влажная ночь, они сидели под звездами, и даже Петр проснулся. Пятеро и ребенок, которого Анна уже носила под сердцем, — словно шесть лучей снежинки. Они дышали запахом ночных гор, ежились от холодка, которым тянуло с реки, и были по-своему счастливы. Наступила полная тишина. И они, мечтательно склонившись над лабораторным стеклом собственных жизней, наблюдали, как со слабым ледяным хрустом, медленно вырастает кристалл.
