Миндаль - Вон Пхен Вон Пхен
Тогда мне было непонятно, что означает «разглядеть красоту». Но с недавнего времени я начал присматриваться к одному лицу, которое не выходило у меня из головы.
Дора Ли. Это ее я все время вспоминал. И представлял ее бегущей. Как газель. Или зебра. Хотя нет, это все не то, никакие сравнения к ней не подходят. Она просто была Дорой. И бежала она как Дора. Вот ее очки в серебристой оправе валяются на земле. Вот, рассекая воздух, мелькают худощавые руки и ноги, размашистыми движениями уносящие ее вперед. Позади остаются лишь следы и разлетающаяся из-под ног пыль. Вот солнце бликует на стеклах ее очков. Все, забег окончен, и она прямо с разгона тут же водружает их на нос. Я успеваю заметить белизну ее пальцев. И это все, что я знал о Доре Ли.
Я увидел ее год назад, в первый день школы. В актовом зале шло торжественное собрание, за которым я наблюдал из последнего ряда. Нудная церемония быстро наскучила, я по-тихому открыл дверь и незаметно вышел в коридор. Там раздавался какой-то шум. Повертев головой, я увидел в конце коридора девушку.
У нее были длинные волосы до плеч, которые она убрала за уши, чтоб не мешали. Девушка легко постукивала носками кроссовок по полу. Судя по всему, она делала что-то вроде спортивной разминки, полагая, что никого рядом нет и ее никто не видит: растягивала руки, ноги, вращала корпусом, несколько раз попрыгала на месте, после чего стремительно понеслась по коридору. Увидев меня, запыхавшаяся бегунья остановилась как вкопанная, еще тяжело дыша. Наши взгляды встретились, мы не отводили глаза долго — может, секунд пять. Этой девушкой была Дора.
Очки у нее были с массивной оправой матово-серебристого цвета и тонкими круглыми линзами, на которых было столько царапин, что в них постоянно отражалось солнце, из-за чего трудно было разглядеть глаза. Дора была непохожей на остальных. Ее не раздражали всякие пустяки, как остальных школьников. Она была такой тихой и спокойной, что порой напоминала старушку. Не потому, что она физически или психологически слишком рано повзрослела. Просто она была другая.
Весь март и в начале апреля Дора часто пропускала школу, а если и приходила, то никогда не оставалась на дополнительные уроки или самостоятельные занятия по вечерам, а сразу шла домой. Поэтому она не видела стычку между мной и Гоном в начале учебного года. Да и по большому счету ее не очень интересовало, что происходит вокруг. Она всегда садилась где-нибудь в уголке и тут же вставляла наушники. Я слышал, она как-то говорила, что собирается переводиться в другую школу, где есть секция легкой атлетики, но в итоге так и не перевелась, осталась в нашей. После этого я почти не видел, чтобы она вообще с кем-то разговаривала. На уроках она лишь смотрела на спортплощадку за окном. Как тигр из клетки — на волю.
За все время я единственный раз видел Дору без очков. Это было весной, Дора выступала за наш класс на соревнованиях, бежала спринт, двести метров. Как-то так получилось, что я стоял вблизи от беговых дорожек и мог хорошо ее разглядеть: маленькая и щуплая, она не очень походила на спортсменку.
«На старт!» — быстрым движением Дора сняла очки и положила их на землю.
«Внимание!» — в этот момент я и увидел ее глаза. Уголки чуть задраны вверх. Густые ресницы. Зрачки словно излучали мягкий карамельный свет.
«Марш!» — и она сорвалась с места. Девушка быстро удалялась, стуча по земле худыми, но крепкими ногами, оставляя позади себя облачка пыли. И всех остальных тоже. Она летела как ветер — невесомый, но сильный. В мгновение ока Дора пробежала круг и вернулась на исходную позицию. Пересекая финишную черту, она на бегу подняла с земли брошенные очки и надела на нос. Ее загадочные глаза снова исчезли за поцарапанными стеклами.
Дора всегда была в окружении приятелей. Ела тоже всегда в компании. Но компания эта не была постоянной, люди все время менялись. Дора не была одинока, но и особо близких друзей у нее тоже не было. Похоже, ее не слишком волновало, с кем она обедает или возвращается домой. Да, случались моменты, когда рядом с ней никого не было. Но точно не потому, что она не могла ужиться с коллективом, была изгоем или чувствовала себя не в своей тарелке. Просто Дора была человеком, который мог обходиться без других и существовать сам по себе.
Спустя девять месяцев комы мама начала моргать. Тем не менее в больнице сказали, что сильно радоваться этому не стоит. По их словам, тот факт, что она может открывать глаза, еще не значит, что к ней вернулось сознание. Это просто рефлекс, по сути такой же, как мочеиспускание. Которое, кстати, по-прежнему шло через катетер. И от пролежней ее по-прежнему нужно было регулярно переворачивать. Пробуждение от комы означало, что она просто открывала-закрывала глаза и смотрела в потолок, почти не двигая зрачками.
Мама была такой человек, который даже в узорах аляповатых обоев мог разглядеть созвездия. Я живо представил, как она говорит: «Смотри, вон тот рисунок на ковш похож — чем не Большая Медведица? О, да тут и Кассиопея есть. Давай теперь Малую Медведицу найдем!» Тут бы и бабуля встряла: «Ишь, специалистка выискалась! Раз тебе так звезды нравятся, то и про Луну не забудь! Давай, еще и ей начни поклоны бить». Я уже давно не ходил проведывать бабулю, так что ее могила вся заросла сорняками. А их смех или ругань начинали звучать как далекое эхо.
Покупатели уже давно перестали заходить ко мне в лавку. Каждый день после школы я сразу становился за прилавок, но вести торговлю дальше смысла уже не было. Да и жить исключительно за счет доброго расположения доктора Сима тоже было нельзя. Но главное, без мамы и бабули книжная лавка напоминала мне гробницу. Гробницу с книгами. Гробницу забытых текстов. Когда я это понял, решил закрыть лавку. Пришло время свернуть это пространство.
Я зашел к доктору Симу предупредить, что буду освобождать помещение: соберу нужные вещи, избавлюсь от ненужных и перееду в съемную комнату-косивон [40]. Доктор Сим долго молчал. Но потом просто кивнул, даже не расспрашивая о причинах.
Книги из нашей лавки я решил отдать в школьную библиотеку. За нее отвечал учитель корейского языка и литературы, который параллельно был еще и классным руководителем у выпускного класса. Его подопечные написали пробный тест хуже всех, и теперь он стоял согнувшись в поклоне перед завучем, а тот распекал его за плохие оценки. Получив нагоняй, учитель, весь красный, вернулся к себе за стол. И на мой вопрос, могу ли я передать свои книги в библиотеку, он механически качнул головой, мол, хорошо, давай.
Я вышел из учительской. В коридоре стояла мертвая тишина — на носу были промежуточные экзамены, так что все оставались на дополнительные вечерние занятия. Я взял ящик с книгами, который утром оставил в углу спортзала, и понес в библиотеку.
Дверь легко открылась, и мне по перепонкам тут же ударил звук энергичных выдохов:
— Ха! Ха! Ха! Ха!
Я заглянул между стеллажей и увидел женский силуэт: девушка разминалась, стояла в разножке — одна нога впереди, другая сзади. Потом прыжок — и смена ног. Хотя она и прыгала на месте, выпады были амплитудные, глубокие. Ее волосы прыгали вместе с ней, по носу стекали капельки пота. Девушка подняла на меня глаза. Это была Дора.
— Привет. — Я знал, что это типичный способ завязать разговор в такой ситуации.
Дора прекратила прыгать.
— Это для библиотеки, хочу в дар передать. — Я раскрыл коробку с книгами, словно отвечая на вопрос, который она не задавала.
— Оставь здесь. Библиотекари потом разберутся и расставят что куда надо.
— А ты разве не из секции книголюбов? Им тут не помогаешь?
— Нет, я из секции легкой атлетики.
— У нас и такая есть?
— Есть. Только тренера нет. И в команде лишь я одна.
— А… — протянул я и аккуратно поставил приоткрытую коробку на пол.
