Миндаль - Вон Пхен Вон Пхен

— Хотя старые книги еще ничего. У них хотя бы запах свой есть: реально прожитой жизни, насыщенный, как у опавших листьев. — Она легко улыбнулась своим словам. И добавила: — Ладно, я пошла.

Потом исчезла так быстро, что я ничего не успел ответить.

Ясным днем я возвращаюсь из школы. Воздух холодный, длинные лучи солнца дотягиваются до земли откуда-то очень издалека. Хотя, возможно, я путаю и солнце как раз палило нещадно, а на улице стояла невыносимая духота. Неважно, помню только, что иду вдоль серой школьной ограды и сворачиваю за угол. Неожиданный порыв ветра. Сильный — ветви трясутся, листва шумит.

Опять же, если только мне не почудилось, звук шел не такой, как от раскачивающихся на ветру деревьев. Это был шум волн. Секунда — и листья всех расцветок разметало по земле. Конец лета, в небе светит солнце, но я вижу вокруг лишь листопад. Деревья словно протягивают к небу ладони-листья, которые желто-оранжевым ливнем обрушиваются на мои плечи и голову.

Там, впереди, стоит Дора. От ветра ее волосы длинными толстыми нитями взмывают вверх. Она замедляет шаг. Я же продолжаю идти с той же скоростью, и расстояние между нами начинает сокращаться. Раньше нам доводилось перебрасываться парой-другой слов, но так близко от нее я никогда не оказывался — сейчас можно было разглядеть веснушки на ее белом лице. От ветра она зажмуривается, и я замечаю, что у нее двойные веки [42]. Заметив меня, она чуть приоткрывает их от удивления.

Волосы Доры перелетают на другую сторону — ветер неожиданно сменил направление и донес ее аромат до моих ноздрей. Я впервые чувствую, как она пахнет: одновременно и осенними листьями, и распускающимися по весне бутонами. В ней каким-то непостижимым образом сочетаются абсолютно противоположные вещи.

Я подхожу к ней еще ближе: теперь мы стоим практически нос к носу. Ее разлетевшиеся волосы хлестанули меня по лицу.

— Ай! — Меня словно обжигает, и на душу обрушивается тяжеленный камень. И от его тяжести мне больно.

— Ой, прости.

— Ничего. — Мой голос скрежещет, как железо, наполовину застревая в горле.

Ветер дует мне в спину, подталкивая к ней. Сопротивляясь этому импульсу, я шагаю еще быстрее, чем раньше.

В ту ночь я не мог уснуть. В голове мелькали образы, похожие на навязчивые галлюцинации, повторяясь как в режиме повтора: деревья гнутся, разлетается яркая листва. И Дора, открытая всем ветрам.

Я резко встал, зачем-то стал бродить вдаль стеллажей, снял с полки толковый словарь, принялся его листать, сам не понимая, что хочу найти. Меня бросило в жар. Пульс бился в висках, за ушами, по всему телу, доходя до кончиков пальцев. Ощущение было не очень приятное: будто под кожу забрались какие-то насекомые и теперь ползают по мне вверх-вниз. Голова болела, перед глазами все плыло. Но тот момент снова и снова всплывал в памяти: момент, когда ее волосы задели мое лицо. Я чувствовал их прикосновение, их запах, тепло между нашими лицами. Заснуть получилось только на рассвете, когда небо из черного уже стало голубым.

Утром жар спал, но его сменили другие, ранее неведомые мне симптомы. Придя в школу, я тут же распознал в толпе затылок Доры, он словно был подсвечен, выделяясь среди других. Я отвел взгляд. Целый день в груди жгло, будто туда засадили иглу.

Солнце уже садилось, когда ко мне в лавку заглянул Гон. Я был с ним не особо разговорчив. Да и слушал, честно говоря, тоже вполуха.

— Что с тобой такое? На тебе лица нет!

— Болею.

— А что болит?

— Не знаю. Все.

Гон предложил сходить поесть, но я отказался. Недовольно причмокнув губами, он ушел. Я чувствовал себя совершенно разбитым, меня шатало из стороны в сторону. Я не понимал, что со мной происходит. Едва выйдя из лавки, я столкнулся с доктором Симом.

— Ты ужинал? — спросил он.

Я покачал головой. Уже почти наступила ночь.

Мы снова заказали лапшу, на этот раз — из гречневой муки. Доктор сказал, что молодым нужно больше калорий, и вдобавок к лапше заказал для меня еще порцию обжаренных королевских креветок. Но я к ним не притронулся. Пока он неспешно жевал лапшу, я рассказал ему о своем странном недуге. Расписывать там особо было нечего, но поскольку речь моя буксовала, я запинался и подбирал слова, то на мои довольно краткие объяснения потребовалось в несколько раз больше времени, чем обычно.

— Думаю, это была простуда. Так что я на всякий случай лекарство принял, — завершил я свой скудный на детали рассказ.

Доктор Сим поправил очки. Его взгляд устремился на мои подрагивающие ноги.

— Что ж, а сейчас давай поговорим об этом более подробно.

— Еще подробнее? Это как?

Мое недоумение вызвало у доктора Сима легкую улыбку:

— Хм… Ну, возможно, тебе кажется, что добавить больше нечего, потому что ты не можешь подобрать точные слова. Поэтому давай спокойно, по порядку еще раз пройдемся по симптомам: когда они впервые стали проявляться? Или другими словами, что запустило этот процесс, стало его отправной точкой?

Прикрыв глаза, я начал вспоминать, с чего все началось.

— Ветер.

— Ветер? — Доктор тоже чуть прищурился, явно копируя меня.

— Это трудно выразить. Вы точно будете слушать?

— Конечно!

Я глубоко вздохнул и постарался как можно более подробно описать события вчерашнего дня. Вот только из моих уст эта история звучала как сухое перечисление фактов: ветер подул — листья упали — волосы взметнулись — по щеке ударили — в горле ком — дыхание перехватило. Примерно так я и говорил: ни сюжета, ни контекста, чисто набор тезисов, который даже связным рассказом назвать было трудно. Тем не менее, пока я мямлил, лицо доктора все больше расслаблялось, становилось мягче и к концу моей косноязычной исповеди наконец превратилось в широкую улыбку. Он протянул мне руку, я в замешательстве протянул свою. Доктор схватил ее и несколько раз с энтузиазмом встряхнул:

— Поздравляю, это великолепные новости! Ты постепенно взрослеешь, — сказал он, не прекращая улыбаться. — Ты сильно вырос за этот год?

— На девять сантиметров.

— Вот видишь! Растешь со страшной скоростью! А если тело растет, то и мозг тоже увеличивается. Я думаю, ландшафт в твоей голове тоже меняется разительным образом. Если бы я был нейрохирургом, предложил бы еще раз пройти МРТ, чтобы в этом убедиться.

Я покачал головой: эта процедура еще в прошлый раз не доставила мне никакого удовольствия.

— Пока не планирую. Подождем, пусть миндалины еще подрастут, разбухнут как следует. И, кстати, я не уверен, нужно ли с этим поздравлять. Если из-за этого я хожу сам не свой, спать не могу.

— Когда просыпается интерес к противоположному полу, всегда так.

— То есть получается, я ее люблю? — спросил я и тут же про себя подумал: «А, черт, зачем спросил?» Доктор Сим по-прежнему улыбался.

— Ну, об этом тебе нужно у своего сердца спросить, оно лучше знает.

— Может, не у сердца, а у головы? За знания же голова отвечает. А мы лишь следуем ее командам.

— Можно и так сказать, да. Но мы все равно говорим, что это идет от сердца.

Доктор Сим был прав, я потихоньку менялся. Мне многое хотелось узнать, но, странное дело, мне больше не хотелось удовлетворять свое любопытство у доктора Сима, как это случалось прежде. Речь моя была сбивчивой, а язык заплетался даже на самых простых вопросах. Я пробовал что-то черкать на бумаге, полагая, что это приведет в порядок мои мысли. Но связные предложения никак не составлялись, у меня все время получались отдельные слова. Когда я замечал, что выходит у меня из-под пера, я вскакивал с места, комкая листы.

Мои непонятные симптомы никуда не исчезли, наоборот, только усиливались со временем. Всякий раз при виде Доры у меня начинало бешено стучать в висках. Когда я слышал звук ее голоса, даже издалека, даже в толпе среди других голосов, я тут же весь превращался в слух.