Николай Фробениус - Каталог Латура, или Лакей маркиза де Сада
Мадам де Монтрёй взглядом просит у Небес прощения.
– Прости меня, Господи, что я вообще говорю о таком. Но ведь Ты в Своей мудрости видишь, что этот бешеный пес не может дольше оставаться среди живых.
Однако Господь ей не отвечает. Она бьет ногой по корню дерева. И кричит от боли. Все против нее! Ковыляя домой, она думает о так называемых философах, которые подарили этой стране свои сомнения в Боге, Монархии и Церкви.
– Что Ты за Бог, если позволяешь жить таким, как мой зять? – громко вопрошает она Небо.
Мадам останавливается. Стискивает зубы. У нее остался один выход. Небесная справедливость требует времени. Но мадам де Монтрёй не может ждать так долго. Она должна взять карающий меч в свои руки. Добрый маркиз и не узнает, кто покарал его.
Так я сочиняю, сидя в карете. Но в каком бы смешном свете я ни выставлял мадам де Монтрёй, она даже в фантазиях может внушать страх.
11 июля 1772 года служащий Королевского суда в Апте прибыл в Лакост с четырьмя вооруженными солдатами, чтобы арестовать Донасьена-Альфонса-Франсуа графа де Сада и его лакея. К удивлению служащего, этот лакей выступал под четырьмя разными именами: Картерон, Ла Женес, господин маркиз и Латур. Нас подозревали в содомии и отравлении. Три проститутки уже дали показания и были подвергнуты медицинскому обследованию. Еще две будут допрошены в ближайшее время. Мадам Рене сказала им, что ее муж и его лакей покинули замок неделю назад вместе с ее сестрой Анной-Проспер. Были выписаны три ордера на арест и подписан ордер на обыск, наше имущество было объявлено конфискованным, и нам предъявили требование явиться в суд в течение четырнадцати дней.
После этого произошло следующее: мадам де Сад поехала в Марсель, чтобы выступить в защиту маркиза, и сделала вывод, что все «полны ужасных предрассудков». В Лакосте и его окрестностях распространили официальное требование, чтобы мы сдались правосудию. Королевский прокурор вмешался и потребовал экстраординарных судебных мер по отношению к обвиняемым, и наконец было объявлено решение суда: маркиз де Сад признан виновным в отравлении и содомии. Меня сочли виновным только в содомии.
Приговор суда звучал так:
Де Сад и его лакей должны быть доставлены к кафедральному собору Марселя и там, на паперти, облаченные в тюремную одежду, молить о помиловании. Затем их отвезут на площадь Святого Людовика, где графа обезглавят на эшафоте. Латур же будет казнен через повешение. После этого тела Латура и де Сада сожгут и прах развеют по ветру.
11 сентября этот приговор был одобрен парламентом Прованса, и 12 сентября 1772 года два соломенных чучела, представлявших маркиза и меня, сожгли на площади Проповедников в Эксе. Мы были казнены заочно.
*Что такое страх? Слово, которым мы пользуемся, когда не знаем другого?
Мне страшно. Я мечтаю об опасности, боли, собственной гибели.
Мы избегаем говорить о решении суда или о казни соломенных чучел, но порой мне кажется, что маркиз после той казни сильно ослабел и теперь презирает самого себя.
Интересно, испытаю ли я боль в последнее мгновение?
Я чувствую запах Анны-Проспер. Она сидит в покачивающейся карете и с улыбкой на губах читает «Исповедь» Руссо. Шея ее покрыта тончайшими морщинками. От нее пахнет чем-то забытым. Чем-то, чего я не могу выразить словами, но что имеет столь же отчетливый и резкий запах, как перец. Она добилась своего и скрывает беспокойство: она любит мужа своей сестры и намерена выдавать себя за его жену. Мне стыдно, что я одержим ею. Это предательство по отношению к моему господину.
Мы пересекаем границу Савойи и едем дальше во Флоренцию. Во Флоренции мы восхищаемся «Венерой» Тициана. Друг семьи, доктор Мени, показывает нам свою коллекцию экспонатов естественной истории. Ископаемых животных, античные монеты. И восковую фигуру женщины. Фигура открывается, как шкафчик, и ею можно пользоваться для занятий анатомией. Рассматривая внутренности этой молодой «женщины», маркиз задает вопросы. Доктор объясняет. Я наблюдаю за лицом маркиза, на котором написано любопытство.
Мы едем в Рим. Маркиз представляется как граф де Мезан, а Анну-Проспер называет своей женой. Я – Картерон, д'Арман и сеньор Кирос. Анна-Проспер говорит мне:
– Мы вернемся в Савойю, Латур. И там поселимся. Теперь я его жена. Мы любим друг друга. Ты нам нужен.
Она сильно преувеличивает. По ее голосу слышно, что они уже надоели друг другу. Сейчас их связывает только похоть. Это приводит ее в отчаяние. Савойя занимает часть Западных Альп. На востоке она граничит с Италией, на западе – с департаментами Изер и Эн. Она принадлежит королю Сардинии. Мы едем по горным дорогам в Шамбери – столицу Савойи. Я и не подозревал, что воздух может быть так чист. Ночью, уже засыпая, я подумал, что спать здесь нельзя: сильно разреженный воздух может вызвать кислородную недостаточность, опасную для мозга.
Мы снимаем дом у одного дворянина. Дом находится за пределами городской стены. Я покупаю мебель, драпировки и постельное белье в лавке текстильных товаров Ансара. От него же я узнаю, где живет граф Рошет, сколько у него слуг, кто его окружает. Оказывается, граф – младший сын очень богатых родителей, но, если верить слухам, большую часть своего состояния он уже проиграл.
*Маркиза и Анну-Проспер не слышно. Страсть бросила их друг к другу и переплела так, что они притихли. Эта тишина не предвещала добра. Они никогда не покидали дома. Ни с кем не общались, не считая болтливого историка-натуралиста, жившего в городской гостинице, и слуг. Еду они заказывали в ближайшем трактире и ели, не разговаривая друг с другом. Для всех они были графом и графиней де Мезан. Они жили так незаметно, что иногда мне казалось, будто их вообще не существует. По ночам они предавались страсти; я слушал звуки их сладкого мучения.
Словно издалека, я уловил, что начались ссоры. Вскоре тишины как не бывало.
Несколько недель спустя Анна-Проспер уехала. Маркиз заперся в своей комнате. Я пошел в бордель и там плакал в объятиях какой-то шлюхи.
Ночью я отправился к дому графа Рошета. Четвертого в моем списке. Несколько часов я простоял, глядя на неосвещенный дом. Утром оттуда вышли слуги. Я ждал, пока не увидел графа. Он был худой и высокий. У него была назначена встреча с местным адвокатом. Граф смотрел на адвоката с покорной, немного заискивающей улыбкой человека, который давно ждал чего-то, что, по его мнению, принадлежит ему. Несмотря на высокий рост графа, создавалось впечатление, будто собственное тело ему слишком велико. Когда он скрылся в своем доме, мне уже было ясно, как я с ним поступлю. Теперь я мог уйти.
Но я еще не раз возвращался туда, я потратил целую неделю, чтобы разузнать все о занятиях графа. Он оказался страстным ботаником-любителем. И выезжал в горы искать редкие цветы среди альпийских известняков. Или совершал долгие одинокие прогулки по зеленым долинам.
Свое раздражение, вызванное отъездом Анны-Проспер, маркиз срывает на мне. Он бранит меня за любую мелочь. Дает бессмысленные поручения. Наказывает, если мне не удается выполнить их так, как ему хочется. У меня возникает чувство, будто он следит за мной, догадываясь, что я задумал нечто, чего он не может понять.
Теперь мне остается рассчитаться с графом.
На рассвете я пешком следую за графом. Он медленно едет верхом. Останавливается и щурится на солнце.
Мозжечок у него твердый, а большие полушария значительно мягче. (Рушфуко говорил, что центры животных инстинктов расположены вокруг мозжечка, глубоко под полушариями. Центр боли тоже должен находиться где-то там.) Я работаю обстоятельно. Локализирую нервы. Пинцетом раздвигаю мозговые оболочки. Проникаю скальпелем вглубь, следуя за направлением нервных волокон. Очень осторожно, чтобы не повредить ткань.
Нервы – это помощники и гонцы мозга. Их нелегко разглядеть, но без них мозг всего лишь машина, которой нельзя пользоваться.
Я произвожу вскрытие в долине. Мне кажется, что я нашел нерв, который ведет к центру боли. Я работаю осторожно и медленно, рассматриваю обнажившийся нерв. Я чуть не потерял его, однако все-таки не потерял. Теперь центр боли совсем близко. Начинает смеркаться. Мне не хочется думать об этом. Но за час уже настолько стемнело, что я допускаю ошибки. Торопиться нельзя. Надо работать точно. У меня сводит руку.
Нерв – это тропинка. Я нетерпеливо иду по ней. Сердце стучит.
Солнце давно скрылось. Скальпель рассекает ткань вокруг нерва, перерезает ее и артерии.
Я лежу на спине на болотистой почве равнины. Влага проникает сквозь рубашку. Надо мной темное облако. Вскоре начинается дождь. Я чувствую капли на лице.
Бесконечно усталый, я иду через лес к дому моего господина.
Не думаю, чтобы кто-нибудь сумел понять, что я бросил. Охотник или какой-нибудь любитель-ботаник, который найдет на земле эти четыре столба, не поймет, что тут разыгралось. Скорее всего, он примет их за ловушку на какого-нибудь крупного зверя. И, только дав себе труд раскопать болотистую почву, он найдет останки человека. Еще он увидит кучку золы, оставшейся от сгоревшей одежды графа. Может быть, он даже догадается о смертельной боли, испытанной кем-то на этом месте. Может быть, но вряд ли. Что касается меня, то говорить больше не о чем. Расчет произведен. Но мне не повезло.
