Николай Никандров - Путь к женщине
– Конечно, есть.
– Какая же? – спрашивает милиционер и хитро подмигивает публике.
– Я – писатель, – произносит спокойно Шибалин.
– Пи-са-тель?
У милиционера опускается рука с карандашом. На не сколько мгновений он задерживает на Шибалине внимательный взгляд. Потом говорит новым укоряющим тоном:
– Тем более нехорошо так поступать…
И уже без прежнего пыла принимается дальше писать.
Между тем к месту происшествия на чернеющую толпу все время сбегаются новые любопытные. Они набегают и из других аллей бульвара, и с прилегающей улицы. Иные, ярые любители бесплатных зрелищ, перелезают через ограду на бульвар.
Особенно много налетает мальчишек. Они так и лезут, так и просачиваются сквозь толпу взрослых в самые первые ряды:
– Жаль, Ванька уже ушел домой – вот бы посмотрел! А мы с тобой посмотрим! Правда, Петя!
– Ну да, правда!
Баба елозит подбородком по широкой спине мужика:
– Ты тут так неудобно встал, что за тобой никому ничего не видать.
Мужик полуоборачивается к бабе, смотрит на нее сверху вниз, как на гадину:
– А ты куда, в цирк пришла, опухлые твои глаза?!
Баба брезгливо воротит от мужика нос:
– Фу-у!.. Уже где-то нажрался, идол!
Мужик с сознанием своей превосходящей силы, задиристо:
– А ты мне подносила?
– Тихо там! Мешаете писать…
Дворник – с медной бляхой на драной, в клочьях, папахе – хватает за плечо вновь прибежавшего любопытного, отдирает назад:
– Куда прешь? Не видишь: оцепление!
Тот:
– Я партейный. Мне можно.
Дворник отпускает его:
– Ну, лезь, шут с тобой. Мне не жалко.
Тот, рыская глазами по земле, озабоченно к публике:
– А где же она лежит?
Публика:
– Кто?
Он:
– А зарезанная?
Публика:
– А вон она стоит, с лицинером рассказывает.
Тот разочарованно морщит и задирает нос:
– У-у… Она живая…
Недовольный, кислый, поворачивает обратно, пробирается вон из толпы.
Второй вновь прибежавший:
– Товарищ дворник, что тут случилось?
Дворник нехотя в бурую бороду:
– Так. Пустое. Обнакновенное скопление публики.
– Ну, а все-таки?
Остальные новые любопытные тоже к дворнику, дрожа перед ним и повизгивая, как щенята:
– Расскажите, расскажите…
Дворник, сплюнув в свободное между публикой местечко:
– Ну, одним словом сказать, он к ней подсватался, вон тот, здоровый, думал, она из таких, из потерянных, которая этим займается, а она хвать – честная! Ну, и получилось вроде смятение; она на него наговаривает, он на нее. Не разбери-бери! Дайте кто-нибудь покурить…
Мрачный мужик из-за спины дворника громким, хрипучим голосом:
– Если ты честная, сиди, сволочь, дома, а не лазь, где не следовает!
Находящийся тут же молодой мастеровой поводит одним плечом:
– А может она не первый день с им гуляет?
Мужик:
– Знамо, не первый!
Мастеровой:
– Свои счеты!
Мужик:
– Своя бражка!
Милиционер тем временем опрашивает красавицу:
– Гражданка, ваше социальное положение? Красавица, как на суде, не своим голосом:
– Никогда нигде не участвовала. Милиционер:
– Я не про это.
Первый подхалима высовывает нос из толпы:
– Вас спрашивают, какой вы владеете недвижимой имуществой.
Второй подхалима:
– Воопче: пианино там, небель. Драгоценности может закопаны где: золотые кольцы, бруслеты, сережки, чисы…
Милиционер на них карандашом:
– Граждане! Вас не спрашивают! Не мешайте работать!
Красавице:
– Гражданка, как про вас написать? Вы где-нибудь служите?
– Муж служит.
– Ага. Стало быть, замужние?
– Да. Замужем.
– Вот это и надо было сразу сказать…
Голос прежнего нахального в задних рядах толпы:
– Га-га-га! "Замужем"!
Милиционер продолжает:
– Документик имеется?
– Есть. Всегда ношу при себе. Достает из сумочки, подает:
– Вы фамилию мужа моего должны хорошо знать.
Милиционер читает раз, читает два, читает три раза – глазам своим не верит. Глаз не может оторвать от фамилии, проставленной в документе. Тычет пальцем в бумагу, то хмурится, то улыбается, то опять хмурится:
– Так… стало быть… это… это. это ваш муж???!!! Красавица отводит в сторону польщенные глаза:
– Да, муж.
Милиционер с таким выражением кивает головой Шибалину, точно говорит: "Эх, вы!.. И надо было вам!.."
Первый голос из настороженно-присмиревшей толпы:
– Фамилию ее скажи! Второй:
– Огласи, как ее фамилия! Чтоб, значит, огласка была!
Милиционер:
– Граждане, это не ваше дело, какое ихнее фамилие, это дело милиции!
Весь задний ряд толпы, прячась за стоящих впереди:
– Фа-ми-лию!!!
Милиционер:
– Никакой фамилии я вам не скажу, сколько не кричите! Не обязан! Тем более что фамилие у них такое… такое…
Из толпы:
– Что не выговоришь?
Прежний нахальный:
– Га-га-га! "Не выговоришь"!
Один мужчина из публики загораживает собой Шибалина:
– Бежите, гражданин, пока милиционер пишет, не смотрит.
Второй:
– Да, да, бежите скорее, мы вас прикроем. Шибалин:
– Благодарю вас. Но бежать мне нет никакой надобности. Наоборот, я очень доволен, что так случилось. Ведь вы, кажется, знаете, в чем дело… Так что для меня важно проследить всю эту историю, со всеми ее перипетиями до самого конца. По крайней мере многое новое узнаю. И вопрос о "знакомых" и "незнакомых", несомненно, имеющий мировое значение, таким образом получит в советских административных и судебных органах еще одно интересное освещение.
Первый мужчина многозначительно:
– А фамилию ее слыхали?
Шибалин:
– Ну, так что же? Слыхал. Тем лучше для меня, что ее муж носит такую авторитетную фамилию. Тем любопытнее будет узнать его личное мнение на этот счет. А то в печати они так путаются в этих вопросах.
Милиционер подает дворнику бумажку:
– На. Проводи их в район.
Потом, за спиной Шибалина, подмигивает дворнику бровью, чтобы тот не прозевал, не упустил.
Первый мужской голос из толпы недовольно:
– А ее? Второй:
– Да! Почему не забираете ее? Задние ряды:
– Ее!.. Ее!.. Мадаму!.. Ишь, вырядилась в шляпку!..
Милиционер:
– "Ее", "ее"… Воете, сами не знаете чего! Ее без надобности! Они предъявили документы, и я записал! Ну, все окончилось, расходитесь! Вы чего тут стоите? А вы? А вы? Вы в которую сторону шли? В тую? В тую и идите, не стойте тут!
Дворник с Шибалиным трогаются.
Шибалин достает записную книжку, карандаш, делает на ходу беглые записи. Потом, перестав писать, идет с высоко под нятым открытым лицом, на котором написано: "Как хорошо! Как хорошо! Материал-то какой! Материал!".
Рассеянная милиционером толпа вновь собирается. Раз резанная было на мелкие кусочки, она снова соединяется в одно целое.
Первая баба из толпы, глядя вслед Шибалину:
– Добегался!
Вторая:
– Как говорится, дурная голова не дает ногам покою!
Первая:
– Недели две отсидит!
Вторая:
– А это глядя под какую статью подведут!
Первая:
– Во всяком случае, там ему ум вставят, смотреть не будут!
Вторая:
– Так ему и надо! Идешь – иди своей дорогой. К незнакомым женщинам не приставай!
Вдруг через толпу по направлению за уведенным Шибалиным пробегает испуганная, растерянная Вера:
– Стойте! – не своим голосом кричит она и простирает вперед руки. – Куда вы его ведете? Куда? Это же мой муж! Я его жена!
В толпе массовое сенсационное восклицание:
– Ух – ты!!! Ж-же-на!!!
И все с округлившимися глазами, сплошной стеной рушатся за ней.
Боковая аллея на долгое время пустеет…
В чаще кустарника, у бокового выхода с бульвара на мостовую неожиданно среди бела дня вспыхивает электрический свет, и несколько мгновений тревожно танцуют в воздухе, среди освещенной зелени крупные, кораллово-красные буквы: "Берегись трамвая!"
Часть третья
I
Внутренность большого зала в разрушенном доме.
Крыши нет, ее заменяет открытое небо. Ни окон, ни дверей, вместо них в остатках красных кирпичных стен зияют ряды сквозных дыр. Полов тоже нет – голая, исчерченная прямыми тропинками земля с зеленеющей кое-где низенькой травкой, с высокими кустиками худосочного бурьяна в сырых углах.
Передняя стена зала разрушена до основания. Только на самой середине ее уцелел небольшой кусок кирпичной кладки в виде косого паруса – да и тот вечно угрожает падением.
Остатки боковых стен невысоки: где в сажень, где в человеческий рост, где еще ниже. В них чернеют искусственно проломанные, захватанные руками дыры – очевидно, ходы в смежные такие же комнаты.
Больше других сохранилась задняя стена.
