Виктор Ротов - Карл Маркс на нижнем складе
— Что там случилось?
— Ничего. В поселке только и разговоров, что мы с тобой расходимся!
— С чего это?..
— Не знаю, — беспечно этак вздернула плечиком Гуля, а у самой на глаза навернулись слезы. — Так вот запачкает тебя хмырь неумытый — год отмываться будешь.
— Да пошли они к черту!..
— Пошли‑то они пошли. А когда останавливают чуть ли не на каждом шагу, да расспрашивают, да сокрушаются, да сочувствуют, — тошно становится!
Прихрамывая с Гульяной рядом — под руку в поселке не принято ходить — Петр думал про Горлова Олега: «Это он, конечно, распустил слух, что мы с Гульяной разводимся. А может, его необъятная половина! Видит бог, земеля, я тебя не замал, ты сам напросился…»
В магазине Гульяна и в самом деле стала рассматривать плащ черного цвета. Сшит из плащевки, итальянского производства, с меховой отстегивающейся подкладкой. И в самом деле — плащ хороший. И цена, правда, хорошая — двести десять рублей! Петр загорелся.
— Бери, Гуля, отличный плащ!
Гуля внимательно рассматривала вещь, ощупала каждую строчку. Наконец, примерила, приведя в восторг публику, случившуюся в магазине, но….Взглянув на Петра жалобно, вернула продавцу.
— Дороговато, Петя. Мы на дом поистратились…
— Да бери! — настаивал Петр. — Как‑нибудь обойдемся.
— Нет, — мягко, но категорически отказалась Гуля и выбрала себе какие‑то шпильки для волос. Петр тут же прихрамывал, не отходил ни на шаг — надо было показать публике, что между ними и тени нет размолвки. И публика все поняла. Люди улыбались им, кланялись низко, не то растроганные великолепием пары, не то ладными их нарядами, не то от радости, что очередная поселковая «черну ха» оказалась мыльным пузырем. Гуля достигла своего — злые языки были примерно посрамлены. Едва ступив на порог дома, она кинулась Петру на шею, повисла, чуть было не свалив его с ног. Вернее, с единственной ноги.
— Вот так! — скрутила она дулю кому‑то за калитку. — Возьми и застрелись!..
— Ничего, — похромал Петр к платяному шкафу, снимая на ходу пиджак. — Я его все равно настигну.
— Не вздумай чего‑нибудь! — кинулась к нему Гульяна.
— Да нет! Я просто заловлю его на нижнем складе, он у меня попрыгает.
— Смотри! Я не хочу, чтоб из‑за какого‑то дерьма нарушилась наша жизнь. Я сама доведу его до белого каления…
Петр переоделся и пошел во двор по своим делам. Гуля принялась греметь кастрюлями на кухне.
Где‑то после двенадцати Петр увидел, как по улице мимо их двора, видно, прогуливаясь после обеда, шел ученый.
— Здравствуйте! — поздоровался он издали.
Тот живо повернулся, не ожидал встретить кого‑либо знакомого на пустынной улочке.
— А — а-а! Здравствуйте, — он подошел к калитке. И Петр подошел со двора. Они поздоровались за руку.
— Заходите. Кофейку попьем.
— Спасибо. Я только что из столовой. Покушал, чаю попил. Сыт.
— Ну как у вас дела?
— Достается мне от ваших…
— Что такое?
— Обвиняют в отступлении от марксистско — ленинского учения.
— Даже так?
— Да — а-а!
— А какого именно?
— О частной собственности, религии…
— И семьи, — перебив ученого, дополнил Петр.
Тот с интересом этак покосился.
— Знакомы?
— Зна — аком! Вон трехтомник Карла Маркса и Фридриха Энгельса под рукой. Можно сказать — настольная книга.
— Даже так?
— Я вот у вас спросить хочу, — заговорил Петр, тоном своим давая понять, что у него серьезный разговор. — Все-таки, в чем заключается ваша идея по совершенствованию, как вы говорите, хозрасчета у нас?
— Все очень просто. Действующему у вас в леспромхозе хозрасчету надо сделать еще один шаг вперед. Последний, но самый важный. Сейчас планирование техникоэкономических показателей цехам заканчивается доведением показателя затрат на рубль товарной продукции. Вот выполните план, уложитесь в эти затраты, и вы получите премию. А то, что ваше производство дает прибыль, — это вроде как не ваше дело. И куда она девается, эта прибыль, — тоже как бы не ваше дело. А в самом деле — куда она идет? Оказывается, она централизуется в «кармане» вышестоящей организации и уже оттуда, если, конечно, соблаговолит вышестоящая организация, вам будет выделена энная сумма на ваши производственные и социальные нужды. То есть трудовой коллектив работает как бы вслепую. Он не видит, не знает конечной экономической цели. Хорошо это или плохо? Плохо! Однозначно — плохо. Такая работа вслепую не только лишает цеха совершенствования производства, но и делает людей безразличными к результатам своего труда. Отсюда — равнодушие, рвачество, воровство, бесхозяйственность. Мы предлагаем сделать этот шаг вперед — доводить дело до конца, то есть планировать и прибыль. Часть ее идет в централизованные фонды, часть же — на нужды цеха: на развитие производства, на улучшение социально — бытовых условий и на добавку к зарплате. Это уже будет конкретный экономический интерес. Мало того, мы предлагаем, чтоб трудовые коллективы сами определяли, сколько чего они будут производить и кому продавать. Сверх госзаказа, конечно…
— Ну и… Есть противники?
— Есть. И немало. Это, говорят, приведет к рыночной экономике, а от нее и к частной собственности… Что противоречит марксистско — ленинскому учению. Политику мне шьют.
— Да — а-а! Интересно, — Петр посмотрел на озадаченного ученого с высоты своего роста и только хотел было его все‑таки пригласить к себе, как услышал голос Гульяны с крылечка:
— А вы чего там стоите? Петя, ты чего человека за калиткой держишь?
— Да я приглашаю… Заходите в самом деле. Я вас с Гулей познакомлю, — и заметив, что Лялька протиснулась на крыльцо, добавил: — И с Лялькой. Дочкой нашей. Отличница!
— Ну, если отличница, — развел руками ученый, и в самом деле заинтригованный интересом к его делу. — Если отличница, то надо, конечно, познакомиться. Меня моя Галинка дома не простит, если я не привезу ей рассказ про здешних девочек.
Гуля мигом соорудила чай. Не навязчиво, но безоговорочно, В маленьких чашечках, пахучий. Так что ученый выпил две чашечки за оживленным разговором и попросил еще. А потом они с Петром уселись в кресла в большой, хорошо обставленной комнате и завели долгий легкий разговор про всякое.
— Мы с Гулей с год как поженились. Она меня обезножевшего забрала из больницы… — и он поведал свою страшную историю, как его придавило бревном. Просто, без надрыва. Наоборот — с юморком. Гуля, проходившая мимо по каким‑то своим делам, а может, просто так, чтоб послушать, о чем туг беседуют мужчины, потрепала его по совершенно седой голове:
— Иронизируешь теперь? А тогда, небось… Вон седой, как лунь, сделался. За одну ночь!
— А я, вы знаете, — заговорил мечтательно ученый, — хожу, смотрю и не могу насмотреться на эти ваши улочки, дворики, домики. В каждом живут люди; складываются как-то их судьбы. Какие‑то чувства там у них, страсти, любовь, ненависть, упреки, обиды, размолвки, примирения. Словом — жизнь. Все это совершается за низенькими заборами, за стенами, дверями, окнами. Среди цветущих вишен и яблонь, ровных рядков картофеля, палисадничков, навесов, увитых виноградом. Какой‑то уменьшенный милый мирок. Не то что у нас, в многолюдном, многоэтажном, многодымном и многопыльном городе. Вы понимаете меня?
— Понимаю. Все правильно вы говорите. Я вот намеревался выпытать у вас. Не спросить, а выпытать. Вы говорите, за заборчиками, за стенами домов — и любовь, и горе. Все так. Но хочется поглубже про любовь, семью. Насколько я понял, — Карл Маркс с Энгельсом зовут к разрушению семьи. Что успешно осуществляется у нас. Почти не най дешь нормальной семьи. Я вот считаю, что напрасно мы гак слепо следуем учению. Я не хотел бы вступать в противоречие с умами, которые признаны во всем мире, я простой человек с моими простыми человеческими пристрастиями, но я категорически против…
— И правильно! Я вот смотрю, у вас с женой хорошие, крепкие отношения.
— Да! — обрадовался Петр. — У нас великолепные отношения!
— Ну и дай Бог! — откинулся ученый на спинку кресла. — Мне все время кажется, что люди покружат, покружат умом по этому учению, как жаждущий в пустыне, да и вернутся на круги своя. Вернугся к самим себе. Это мне видится как естественное развитие событий. И, откровенно говоря, я не понимаю, зачем Карлу Марксу, примерному семьянину, понадобилось пудрить людям мозги про уничтожение семьи?..
— Кстати, о Боге. Есть ли Бог? Как по — вашему?
— Есть он или нет, — я этого ни утверждать, ни отрицать не могу. Потому что я не знаю. И никто не знает. Но что в природе есть Нечто или Некто, по чьей воле или разумению создана Вселенная, земля наша, жизнь на ней, разумное существо — человек, цивилизация, наконец, — это истина. Неоспоримая. Как это все появилось на свет? Само по себе? Нет. Что‑то или кто‑то этим управляет. Ибо нелепо считать, что какая‑нибудь детская игрушка сотворена умом и руками человека, а Вселенная, Земля и люди произошли сами по себе. Вот мы и гадаем — кто или что правит Миром? Для меня, назовем условно, — это Некто. Природа. Для других — Бог. Кстати, в народе Бога называют еще Творцом, Создателем… По — моему, это более точно. Человечеству не терпится познать самую главную истину — Начало Начал. Кто сотворил, создал Мир? Но путь к познанию Начала Начал нам закрыт. И нечего туда соваться. Кто познает истину Начала Начал, тот обязательно дерзнет создать Вторую Вселенную. А вот это не под силу даже Творцу. Потому что Природа заполнила все ниши, во всех направлениях и измерениях. Умные люди давно это поняли и, чтобы дать выход безысходной мысли, придумали Бога. Просто и здорово! То, чему нет объяснения, — обозначено символом. Остальное объяснимо…
