Виктор Ротов - Карл Маркс на нижнем складе
— Что случилось?
— Андрей!..
— О чем ты? Скажи толком!
— Пацаны в лесу подорвались. И он там. Это точно.
— О, боже!
— Беги, Гуля в «скорую»! Нет! Сначала к ним домой. Если Андрея дома нет… В общем, надо людей поднимать.
Гульяна сорвала с себя фартук, кинулась в комнату, схватила кофту и, надевая на ходу, выскочила на крыльцо. Петр уже ничего не видел и не слышал.
Вернувшись от Ольги, Гульяна нашла его в кухне распростертым на полу. Набрав в рот воды, шумно брызнула ему в лицо, затормошила, пошлепала ладошками по щекам. Снова брызнула в лицо. Петр не приходил в сознание. Она склонилась ему на грудь, запричитала, заплакала. Взвыл протяжно Г угу, маячивший у порога на кухню.
Придя в себя, Петр увидел над собой потолок, а на фоне потолка — лицо Гульяны. Подумал, что у него кружится голова.
— Где я?
— Дома! Дома! На кухне. Ты не ушибся?.. Слушай! Ольги дома нет. Андрея тоже. Алешка говорит — в лес пошел с ребятами.
— Я так и знал! Беги, Гуля, в «скорую». Нет! В контору. Прямо к директору, скажи ему, мол, — беда, мальчишки в лесу подорвались…
На бегу она роняла встречным недоумевающим бабам:
— Беда! Пацаны в лесу подорвались!..
Страшная весть мигом облетела поселок. В семьях, где были пацаны — подростки и их в это время не оказалось дома, воцарилась паника. Бабы подняли вой. Отцы тотчас сбились в группу и пошли в горы. Звать мужиков, которые были на работе, побежали жены. Вскоре еще одна группа отправилась в горы. С этой группой ушла и Гульяна. Петр маятником ходил возле калитки взад — вперед.
То, что увидели люди на месте взрыва, заставило содрогнуться даже бывалых мужчин. Воронка диаметром метров десять была залита по краям кровью. На краях воронки — тела пацанов, разорванные в клочья или пополам. Некоторые чуть живые с выпущенными кишками, еще отползали в сторону. Андрея нашли метрах в тридцати от воронки. Он полз на животе, опираясь на правую руку, а левой держа выпавшие вымазанные — в земле и листве — кишки. Увидев Гульяну и людей, он застонал, перевернулся на спину и сказал:
— Я умираю, тетя Гуля. Мы ничего дурного не делали. Просто жгли костер. Видно, под костром был закопан склад минометных снарядов. Никто не виноват… — он схватил липкой от крови рукой руку Гули, протяжно застонал, выгнулся весь, дернулся и замер.
Это были небывалые со времен войны коллективные похороны. Хоронили сразу девятерых. Девять юных жизней унесла война, которая отгремела сорок пять лет назад.
Девять не состоявшихся мужчин, защитников Родины. И трое еще умирали в больнице в Туапсе.
Весь поселок, до единого человека вышел на похороны ребят. Девять гробов были поставлены возле конторы леспромхоза. Хоронить ребят решено было не на общем кладбище, а недалеко от школы, где захоронены останки погибших в войну односельчан.
Звучала траурная музыка, небо хмурилось тучами. Казалось, вот — вот сорвется дождь, природа прольется слезами, но небо крепилось, не давало волю дождю, скорбя вместе с людьми по безвременно ушедшим.
Петр стоял у изголовья сына, слегка опершись о палочку. Рядом жалась Гульяна, держа его под руку. Поглядывала на него, боясь, как бы не случился обморок. Но он даже не плакал, будто окаменел. Только лицо его почернело. Безотрывно смотрел на юное восковое лицо Андрея и медленно шевелил губами. Будто говорил с ним. О чем? Скорее всего просил у сына прощения за то, что не уберег его, а может, за то, что ушел от них… Кто его знает. При жизни нам вроде и не о чем говорить друг с другом, а когда…
Ольга основательно загуляла в Туапсе, ее не было даже на похоронах. Она появилась только через неделю. Появилась обшарпанная, бледная, полупьяная. У Петра был выходной, и ему сразу доложили, как только она появилась. Взяв палочку, он, набычив седую голову, пошел к бывшей жене. О чем они там говорили, осталось тайной. Только вернулся он от нее с Алешкой. Велел Гуле нагреть воды и выкупать сына. А потом они с ним играли в шашки.
Играя с сыном в шашки, Петр всматривался в родное лицо и мучительно соображал — какой же подход найти, как рассеять упрямую неприязнь? И чем внимательнее всматривался, тем острее чувствовал непримиримость младшенького. За что? Неужели это ему наказание Божье за то счастье, которое дарит ему Гульяна? А может, надо просто отбросить сантименты и проявить отцовскую волю?
— Значит так, сынок, — заговорил он, отодвигая шашки, — будешь жить у нас.
Мальчик взглянул на него отчужденно.
— У меня, — поправился Петр. — Да, да! У матери ты все время один да один. А здесь веселее будет. Договорились?
Алешка опустил глаза, вздохнул. Петр продолжал:
— Тетя Гуля будет тебе мамой, а Лялька — сестрой.
— У меня есть мама. И второй не бывает!
— Той маме некогда. Она все в Туапсе да в Туапсе. А ты один да один. А с нами тебе лучше будет. Договорились?
— Ладно, — и Алешка тоскливо посмотрел в окно.
— Ты меня извини, сынок. Но я не пойму, чего ты дуешься на меня?
— А я не дуюсь на тебя, — сказал он потеплевшим голосом. — Жизнь такая!..
У Петра и лицо вытянулось.
— Какая такая?
— Серая.
— Я тебя не понимаю.
— А чего понимать? Из школы не хочется домой идти. А здесь Лялька от тебя не отходит, липнет. Будто ты ей родной. И вообще… — Алешка помолчал, как бы собираясь с мыслями. Петр тоже молчал, не мешая малышу сосредоточиться и выговориться. — И вообще… — Алешка снова посмотрел в окно долгим тоскливым взглядом. — К нам с мамкой никто не ходит, мы ни к кому не ходим. А эти друзья ее… От них воняет водкой и луком… И с мамкой прячутся потом, запирают меня на ключ в другой комнате…
— Ну так, а я о чем? И я об этом. А у нас тебе будет хорошо. Мы и в кино ходим, и к нам люди приходят. И никто тебя не будет запирать в другой комнате. И пьяных у нас не бывает. Я об этом и толкую тебе!
— Это все хорошо, — вздохнул по — взрослому мальчик. — Только они чужие мне. И тетя Гуля, и Лялька… А ты с ними, как с родными. Разве так бывает?
— Случается, к сожалению, сынок. Ты пойми, и мы с мамой, до того как пожениться, были чужими. Потом поженились, потом вы с Андрейкой у нас народились. И мы стали одной семьей, родными. Но бывает так, что муж и жена разводятся, и тогда возникает новая семья. Вот мы с тетей Гулей поженились, и у нас теперь новая семья…
— Ну вот, а ты говоришь…
— Погоди, погоди. Но это вовсе не значит, что мы с тобой теперь не родные. Я твой папа, ты мой сын. Второго папы у тебя уже не может быть.
— А вторая мама может быть?
Петр помолчал, чувствуя, что своими рассуждениями загнал сам себя в угол. Малыш это тоже чувствовал, отчего, видно, крепла в нем неприязнь.
— Ну пожалуйста, не называй тетю Гулю мамой, назы вай тетей. Но я‑то тебе папа.
— Папа, — Мальчик глянул на отца веселее. — А тетя Гуля не обидится?
— Думаю — нет. А мы у нее сейчас спросим. А?
Алешка кивнул согласно.
Петр позвал Гульяну. Та пришла со своим вязаньем, села в кресло, как будто давно собиралась принять участие в разговоре мужчин.
— Тут вот какое дело, — начал дипломатично Петр, и они с сыном переглянулись, как сообщники. — Алеша немного смущается, не знает, как лучше тебя называть — мама или тетя.
Гульяна не сразу ответила. Не отрываясь от своего вязания, вскинула брови.
— А это, как ему хочется. Я без претензий. Тетя — так тетя, мама — так мама. Хотя двух мам у человека не может быть. Мама — одна — единственная, и это свято. Я его понимаю. И не имею никаких претензий! Хотя ему будет у нас хорошо, как у папы с мамой.
— А? Как, Алеша?
— Годится! — с готовностью отозвался малыш.
— Ну вот! — поднялся из‑за стола Петр и расправил плечи. — Теперь у нас настоящая большая семья.
— А можно я иногда буду ходить домой к маме? — оставаясь на месте с видом, что разговор еще не закончен, вдруг спросил Алешка. — Она без меня совсем дойдет…
— Можно, конечно, никто тебя держать не будет! — сказал Петр и взглянул на Гульяну. У той замерли в руках спицы. Она подняла глаза, полные удивления и восхищения малышом.
— Правильно, Алеша, маму надо жалеть!
Вечером, когда вся семья была в сборе и они сидели за ужином, вдруг стукнула калитка и кто‑то вошел в сенцы. Гульяна выглянула в коридор и глаза у нее расширились. На пороге возникла Ольга.
— Приятного аппетита, — сказала она, с трудом удерживая под мышкой огромный узел. — Вот, Алешкины хархары принесла. Тут его одежонка, портфельчик, книжки, обувачка…
— Садись с нами, — Гульяна подвинула табуретку, смахнула с нее воображаемую пыль кухонным полотенцем. На нее, на то, что она делает, глядел во все глаза Алешка, забыв про вкусный плов в тарелке. Ему, видно, очень понравилось, что тетя Гуля приглашает мать за стол.
— Садись с нами, мам, — сказал он и даже подвинулся на своей табуретке.
