Гэри Шмидт - Беда
Поэтому Генри промолчал, но бывали дни, когда он вставал рядом с отцом у эркерного окна и они вместе смотрели на разбитый корабль. Тогда Генри чувствовал, как жар Катадина припекает его изнутри все сильней и сильней. Он поднимется туда в одиночку; он справится сам. Но отец тихо сидел около него, и Генри уходил из библиотеки, оставляя отца вести свою жестокую беззвучную битву и глядеть из окна как одинокое привидение в старинном доме, которое чересчур поздно осмыслило свою жизнь и теперь лишь беспомощно наблюдает за тем, чего не в силах изменить.
Примерно этим же занималась и Луиза. И тоже одна.
Как-то глухой ночью Луиза спустилась вниз – в это время Генри с Чернухой смотрели фильм с Бастером Китоном, – и Генри испугал ее, зайдя на кухню. Она сказала, что думала, что все спят, так как снизу не доносилось никаких звуков. Он напомнил ей, что Бастер Китон – актер немого кино. А потом Генри сказал ей то, чего еще никогда не говорил. Он сказал, что, когда она прячется, ему ее не хватает. Она едва не расплакалась. Генри сказал, что понимает ее чувства, поскольку чувствует то же самое. Луиза повесила голову, и слезы все-таки покатились. А потом Генри сказал, что хочет поехать в Мэн, чтобы взойти на Катадин.
Она посмотрела на него так, будто он ее бросает.
– Почему именно сейчас? – спросила она.
– Потому что я собирался на Катадин с Франклином.
– Это не ответ.
– Я не спрашиваю у тебя разрешения. Просто говорю, что поеду.
– С кем?
– Ни с кем. Один.
– Тебя не пустят, – сказала она. – Тем более одного.
– Возможно.
– И едешь ты туда не поэтому, – добавила она. – А потому, что он сказал, что ты не справишься.
Генри посмотрел на нее.
– Фрэнка больше нет, Генри. Совсем. Но кроме того, он был неправ. Он причинял боль другим людям. Да-да. Он говорил, что ты не справишься… чтобы сделать тебе больно. И никакие сумасшедшие поступки вроде восхождений на гору в одиночку этого не изменят.
– А ты у нас большая специалистка по сумасшедшим поступкам! Думаешь, если не ходить на его похороны, это что-то изменит. – Генри тяжело дышал. Ему самому не верилось, что он говорит то, что говорит. – Если поставить на своей жизни крест, это что-то изменит.
Луиза уперлась в него взглядом. Ее глаза снова наполнились слезами. И вдруг она сильно и резко хлестнула Генри ладонью по щеке.
– Не знаешь, так молчи! – крикнула она. И убежала в свою комнату.
И поскольку все прошло так хорошо, Генри решил подождать несколько дней, а потом сказать родителям, что он собрался взойти на Катадин.
Он рассчитал, что дождется удобного момента после вкусного, сытного ужина. Что скажет им, когда они все будут в кухне и кто-то будет убирать со стола, а Чернуха будет терпеливо сидеть рядом с матерью, получая из ее рук остатки телячьей вырезки под сливочным соусом.
Но через три дня, когда этот момент наступил и он сказал им про Катадин, все получилось не лучше, чем с Луизой, – возможно, потому, что на ужин была не телячья вырезка под сливочным соусом, а банальная жареная курица.
– Ты что, с ума сошел? – было первыми словами отца.
– Когда у нас и так Беда? – было первыми словами матери.
– Мы собирались туда с Франклином. Вы же знаете.
– Вот именно, – сказала мать Генри. – С Франклином.
– Для меня это важно, – сказал Генри. – Очень.
– Мы знаем, что для тебя это важно, Генри, – сказал отец. – Но не сейчас.
– И уж точно не в одиночку, – добавила мать.
– Я и не думал в одиночку, – вырвалось у Генри.
Отец посмотрел на него.
– А с кем ты хотел идти?
Генри внутренне заметался.
– С Санборном, – сказал он.
– Санборн собирается пойти с тобой? – удивилась мать.
– Да. Санборн. И еще Чернуха.
– И вы вдвоем уже все спланировали?
– Ага.
– Тогда извини, Генри, – сказала мать. – Придется вам отменить эту затею. Сейчас нам нужно держаться вместе.
Генри не сказал того, что готово было сорваться с языка: мы уже давно не вместе. У нас каждый сам по себе.
Он перевел взгляд вниз, на Чернуху. Как было объяснить родителям, что в походе на Катадин есть что-то необычайно важное? Такое важное, что это было последним словом, произнесенным Франклином до того, как тьма в мозгу накрыла его целиком? Такое важное, что теперь у Генри все время пекло в животе?
– Катадин, – прошептал Генри.
И Чернуха гавкнула.
Это поразило их всех – быстрое, громкое, отрывистое «гав». Одно. Потом она умолкла, глядя на них блестящими глазами и стуча хвостом по полу. Они уставились на нее, а она повалилась навзничь, чтобы ей почесали пузо.
Тем все и кончилось. Генри наклонился и исполнил ее желание, а родители снова стали убирать со стола, и о Катадине больше разговора не было. А ветер снаружи крепчал – он дул с севера, неся с собой толстые облака, которые еще недавно терлись животами о катадинские пики.
В тот же вечер позвонил Санборн.
– Привет. Значит, ты сказал предкам, что я иду с тобой.
– Наверно, моя мать позвонила твоей, – ответил Генри.
– Наверно. И когда мы стартуем?
– А твои что, отпустят тебя?
– Им чихать.
– Санборн…
– Миля за шесть минут двадцать три секунды, сынок. Так что за меня можешь не волноваться.
– Слушай, Санборн, все это касается только меня и моего…
– Да знаю я. Я иду только затем, чтобы ты не свалился в какое-нибудь ущелье. Ты же знаешь, там есть место, которое называется…
– …Лезвие Ножа, и тебе точно известно, какова его высота над уровнем моря, и какая узкая там тропинка, и как там опасно, и сколько народу сорвалось там в пропасть глубиной во много тысяч футов.
– Не стану скрывать, мне действительно известно все это. Так когда стартуем?
Чернуха вскочила на ноги и насторожилась, глядя на Генри.
За окном свистел ветер с севера. Тьма уже сгустилась, и он не видел, как прилетевшие с гор облака несутся над домом и остовом корабля.
– Тебе кто-нибудь говорил, Санборн, какой ты придурок? А отправляемся второго июля.
– Так-так. Второго июля, в начале третьей недели летних каникул – не первой, а третьей, когда все подозрения давно улягутся и наше отсутствие в течение целого дня будет выглядеть совершенно естественным. Тонкий и коварный план, Генри.
Я бы даже сказал, гениальный.
– Заткнись, Санборн.
Вместо зала Адамса выпускной вечер в Подготовительной школе имени Генри Уодсворта Лонгфелло устроили под открытым небом. Зеленое поле на школьной территории оцепила полиция – и не только двое ее представителей из Блайтбери. Генри еще никогда не доводилось участвовать в мероприятии, проходящем под охраной полицейских с винтовками. Очень больших полицейских с очень большими винтовками.
Семья Смитов получила от руководства школы особое приглашение. Генри и его мать приехали на церемонию. Отец Генри не приехал, Луиза тоже. Двое выпускников, арестованных в Мертоне, приехать не смогли. Два предназначенных для них стула пустовали, и это бросалось в глаза. Кто-то прикрыл эти стулья разодранными школьными знаменами.
Генри сел среди выпускников на тот стул, где должен был сидеть Франклин. Он смотрел, как друзья и почитатели Франклина, в том числе члены его команды по регби, получают свои дипломы и отправляются с ними в новую, студенческую жизнь – в ту жизнь, которая после окончания школы началась бы и для Франклина. Когда подошла очередь его класса, Генри встал вместе с остальными выпускниками – все они были в желто-синих мантиях, а он нет, так что со стороны его было легко отличить от других, – вышел на сцену, дождался, пока назовут имя Франклина, и подошел к попечителю, который под сердечные аплодисменты публики вручил ему диплом и пожал руку.
Мать Генри стояла в переднем ряду и плакала.
Утро второго июля выдалось ясным; в половине восьмого, когда отец Генри, выбритый и в костюме, спустился к БМВ, чтобы попробовать уехать в Бостон, но затем вернулся обратно в дом и снова ушел в библиотеку, было уже тепло. В десять, когда мать Генри отправилась на встречу с мистером Черчиллем, было уже жарко. А в одиннадцать, когда миссис Лодж из Исторического общества заглянула к ним, чтобы попросить отца Генри подписать какие-то бумаги, а он их не подписал, потому что сейчас, к сожалению, не мог никого принять, солнце уже пекло вовсю.
После отбытия миссис Лодж Генри налил воды в две походные фляжки. Оставил записку родителям. Взял поводок, специально купленный для Чернухи, и произвел примерку. Чернуха решила, что ее наказывают, и немедленно завалилась вверх брюхом.
– Да нет, Чернуха. Хорошая собака. Хорошая, хорошая. Все нормально. Вставай. Хорошая собака.
Она встала, и они попытались выйти из кухни, не снимая поводка.
Чернухи хватило только до порога. Там она снова упала и перекатилась на спину. Прижала к голове уши и захныкала.
Генри пришлось снова объяснять ей, какая она хорошая собака.
Пока Чернуха старалась привыкнуть к поводку, Генри позвонил Санборну сказать, что они выходят.
