Владимир Масян - Игра в расшибного
— Ногой храмлет, а чирий-то на голове.
— Лучше скажи, где тебя нелёгкая сегодня носила? — усмехаясь, спросил отдувавшегося Николашку Виктор Харитонович.
— Известное дело, — радуясь вниманию к своей персоне, Гулёный не переставал поглядывать на водку, — за овсом на рынок ездил.
— А где ж овёс?
— Там же и пропил.
— С кем? — чуть ли не хором вскрикнули мужики.
— Да, с тем куркулём, у которого покупал, — не понял причины удивления Николашка. — С кем же ещё? Дядя думал, я жмот такой же, как он.
Кузьмич налил ему ещё пива. Но Гулёный, указывая подрагивающим пальцем на бутылки, спросил:
— Эт, зачем поставили?
— Приманка для дураков! — выпалил Валерка Мельников.
— Так я первый и есть, — распрямил грудь Николашка. — Большой руки дурак!
— Во-во! — похлопал его по плечу Кузьмич. — Не дай Бог с дураком ни найти, ни потерять. Однако, похмелить дурня надо. Как, народ? Не возражаете?
Он уже потянулся к бутылке, но вдруг рука его замерла над столом. Кузьмич повёл носом:
— Дымом пахнет!
— Из-за забора тянет! — завертели все головами, повскакивали с мест.
— Братцы, да там — пожар!
С исстари слово «пожар» действовало на жителей, как воинская уставная команда «В ружьё!». Через минуту все, кроме так и не понявшего ничего Николашки, уже были во дворе Трофимовских хоромин. Пока горели две комнаты на втором этаже, но дым вырывался и через жалюзи на окнах первого.
Леонид Савёлович с отцом только оглянулись на вбежавший народ, но Грета Генриховна кинулась навстречу.
— Умоляю, — хватала она за руку то одного, то другого. — В моей спальне: шкатулка, норковая шуба, манто!
— В доме остались люди? — спросил Костя.
— Какие люди? Мои вещи, мои драгоценности! — Грета готова была растерзать непонимающих её людей. — Чего вы стоите? Трусы!
— Зачем людей ради барахла в огонь посылать? — на всякий случай Кузьмич загородил собой Котьку. — Приедут пожарные, достанут.
— Они цветы на клумбах из шлангов поливают, — указал рукой Костя. — Где вентели? Лейте воду прямо в окна!
— А ты здесь всё знаешь? Знаешь? — Грета Генриховна попыталась протиснуться поближе к Котьке, но скособоченный Кузьмич надёжно перекрывал ей дорогу. — Да, пустите же меня! Я узнала его!
С режущим уши воем сирен подкатили две пожарные машины. В одно мгновение раскатали рукава шлангов, приставили к окнам лестницы и даже с какой-то радостью начали проливать «замок» второго секретаря горкома партии, той самой — сумевшей аккумулировать в себе весь ум, честь и совесть нации. Невесть откуда взявшийся участковый Хрустов в мокрых галифе — видимо перебегал через уличный поток — начал выгонять зевак за ворота. Вместе со всеми подались на улицу и хозяева.
В этот момент и подскочил к Кузьмичу Трофимовский шофер в своих вечных клетчатых штанах.
— Ты что себе, латрыга, позволяешь? — больно ударил он Фролова по шее и замахнулся вторично.
Но шагавший рядом Константин перехватил его руку, развернул водилу к себе и снизу-вверх резко хряснул кулаком в его выпирающую челюсть. Парень отлетел в сторону и упал в ноги Леониду Савёловичу. От неожиданности тот потерял равновесие и тоже брякнулся на колени. Хрустов всё это видел.
— Убивают! — как оглашенная заорала Грета Генриховна. — Секретаря нашей партии убивают!
— Прекрати истерику! — попытался урезонить жену Леонид Савёлович. Он легко поднялся и отряхивал пыль с брюк.
— Извините, — пробормотал в смущении Костя, — как-то неловко вышло.
— Драка — не лучший способ выяснения отношений, — попенял секретарь Карякину, но встретившись с ним взглядом, некстати добавил: — Правда, иногда единственный.
— Арестуйте его! — указывая на Костю, приказала Хрустову неистовая Грета. — Я уверена, это он наш дом поджёг.
Милиционер стоял в раздумьях.
«Пусть идут по домам, — шепнул ему на ухо Савёл Фотиевич. — Я всё видел. Парень не виноват».
«Я тоже всё видел, — подумал Хрустов. — Но как вы запоёте завтра?»
Отставной генерал догадался о состоянии участкового. Вспомнилась почти достоверная байка, рассказанная ему военными лётчиками. В августе 1949 года КБ Курчатова произвело взрыв первой атомной бомбы. Срочно понадобился самолёт-носитель с огромной дальностью полёта. Сталин прекрасно понимал, что для создания нового стратегического бомбардировщика нужен переворот в промышленности, а после войны сил на такую задачу у страны не было. И он приказал Туполеву скопировать американский бомбовоз В-29, причём, дырка в дырку, один к одному. За точностью исполнения естественно следили комитетчики Берия, которые восприняли приказ Верховного буквально.
В пилотской кабине американского самолёта висел фотоаппарат «Лейка», видимо забытый кем-то из «ихних» асов. Кагэбэшники посчитали его деталью бомбардировщика, а конструктора промолчали. Через два года, когда скопированный самолёт Б-4, переименованный лично Сталиным в ТУ-4, пошёл в серию, его, к радости наших пилотов, комплектовали и фотоаппаратами «ФЭД» — точными копиями «Лейки».
Милицию тоже «курировали» эти же незабвенные органы, и перестраховаться участковому было лучше, нежели не достраховаться.
— У моей невестки больная навязчивая идея, — проговорил Савёл Фотиевич тихо, чтобы кроме Хрустого никто не услышал. — Ей нужно лечиться. Это дело семейное, а не уголовное. Думаю, шофер тоже жаловаться не станет.
— А поджёг? — упрямился участковый. — Тоже навязчивая идея?
Генерал посуровел:
— Ты мне Ваньку не валяй! Кругом и шагом марш отсюда! И почему у тебя штаны мокрые?
«С вами не только обмокришься», — зло подумал Хрустов, но высказываться не стал, а только взял под козырёк и поплёлся узнавать у пожарных первую версию возгорания.
* * *Без шумных посиделок в этот вечер всё же не обошлось. Столько событий в один день свалилось на головы сонных мещан, что переваривать их в одиночку никто не хотел. Скинулись по «солидному» — по зелёненькому трояку. Валерка с Костей сгоняли в гастроном, принесли полную авоську «Московской», «Агдама», ливерной колбасы, кабачковой икры в полулитровых банках, чёрного хлеба и кучу плавленых сырков.
Видя, что дело серьёзное, женщины по-быстрому отварили в чугунке картошку в мундире, пожарили яичницу на сале, накромсали селёдку с репчатым луком и намыли здоровенную, как таз, миску свежих огурцов. Сами от «бурлацкого» застолья отказались.
— А загорись чуток раньше, — вместо первого тоста степенно, покряхтывая и поправляя на голове соломенную шляпу, произнёс Виктор Харитонович, — на ветру весь проулок бы спалило.
— Я вам интересуюсь, — подхватил волновавщую всех мысль Семён Яковлевич, — как оставаться холоднокровным, когда на вас падают сразу буря, потоп и пожар. Сегодня не надо думать об выпить стопку водки. Сегодня таки её надо выпить. Ле хаим!
— Правильно, Семён, за жизнь! Пронесла нелёгкая, значит, ещё погремим костями!
— Жалко Гунькина нет, он бы тост загнул!
— Куды столько закуси наложили? — тихонько ворчал всё ещё не протрезвевший Николашка. — На таку жрачку никакой водки не хватит. Эт, про какой пожар он трандычит?
— Ты рази не чуешь: по сю пору гарью пахнет. — Кузьмич газетой отгонял мух от колбасы и крошек хлеба. — Блаженный человек! Всё проспал!
— А ведь сгорит человек, ей Богу сгорит! — завидно хрупая огурцом, как бы вскользь заметил Толик Семёнов. Впрочем, судьба Гулёнова была известна всем наперёд, и на слова его никто не обратил внимания.
Кроме Николашки.
— Хошь сказать, пока толстый сохнет, худой сдохнет? — тыча пальцем в округлого Толика, заржал он не хуже своей Нюры. — Чудак покойник: умер во вторник, в среду хоронить, а он поехал боронить!
— Доселе русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а ныне русский дух в очью является, — задорно прокричал Володька Мельников и взял гитару.
— Опосля третьего стакана всегда является, — согласился Кузьмич.
«Я рос как вся дворовая шпана —
Мы пили водку, пели песни ночью»,
Громко отбивая аккорды, запел Володька, и все задвигались, заулыбались, будто куплеты рассказывали об их биографии. Один Котька сидел, как в воду опущенный. Второй раз «клетчатые штаны» перешли ему дорогу, и во второй раз вокруг этого затевалась непонятная возня. Да, и драки-то никакой не было, а за Кузьмича шоферюга однозначно должен был получить по роже.
За хлеб и воду, и за природу —
Спасибо нашему совейскому народу!
За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе —
Спасибо нашей городской прокуратуре!
— Что ещё за уркаганские песни? — строго спросил, вынырнув из сумерек, как чёрт из табакерки, участковый Хрустов. — Мало мне с вами хлопот?
