Владимир Масян - Игра в расшибного
— С чего вы это взяли? У меня и в мыслях такого не было, — в свою очередь изумился Трофимов, пытаясь усадить незваного гостя в кресло. Судаков старательно пытался, но не мог уместиться. Пришлось предложить ему пересесть на диван.
Иван Петрович завалился на бок и тяжело дышал.
— Сердце? — предположил Трофимов.
— Давит, зараза! Плесни-ка коньячку что ли.
— Может, корвалолу накапать?
— Не смеши, секретарь! Не тебе лечить мою забубённую головушку. Ты лучше о своей глупой башке подумай.
Леонид Савёлович достал из буфета бутылку коньяка, потрогал хрустальные рюмки, потом увидел в глубине гранёные стаканы, посмотрел их на свет, дунул во внутрь и поставил перед Судаковым.
— Правильно мыслишь, — расцвёл в хмельной улыбке Иван Петрович. — Раз пошла такая пьянка — режь последний огурец!
— Сейчас я попрошу принести закуски.
— Оставь! Лучше скажи, в чём твои картавые прокололись с брилликами. Это, брат секретарь, оч-ч-чень серьёзно!
— Грета скупала их у какой-то шантропы.
Судаков, не отрывая стакана от губ, погрозил ему пальцем. А проглотив коньяк, выдохнул:
— У шантропы бриллианты не водятся. В таких делах нельзя обходиться без посредников. Подставлять себя глупо. — И не давая Трофимову возразить, развязно продолжил: — Камушками интересовались все и всегда. Правда, один усатый мог поставить за них к стенке. Остальные предпочитали, чтобы с ними делились или, как бы поделикатнее сказать, частично оставляли у себя на хранение.
— Эти игры не для меня.
— Тебя никто и не зовёт играть. У секретаря горкома партии Трофимова другое предназначение. Чтобы вовремя почувствовать конъюнктуру времени — тоже нужен талант.
«А он не так пьян, как мне показалось, — насторожился Леонид Савёлович. — С ним надо держать ухо востро».
— Не смотри на меня, секретарь, такими глазами. Или ты думаешь, что мы не заслужили сегодняшней жизни? Да, я, брат, с тридцать восьмого по сорок восьмой ходил в сапогах и армейской гимнастёрке перепоясанной ремнём. У меня был всего один костюм из чесучи жёлтопесочного цвета. Правда, — он хитро ухмыльнулся, — точь в точь, как у Ворошилова. — Он снова тяжело перевёл дух. — Разве мы о себе думали? Я в город не мог месяцами выехать из ворот завода. Я в разбомблённых цехах уже на третий день технику для фронта делал. Или я не заслужил?
— Все заслужили.
— Но каждому воздастся своё. Каждой собаке своя кость.
— И я для вас тоже щенок?
— Мы, — Судаков хотел постучать себя в грудь, но отяжелевшая рука не поднялась выше живота, — обеспечим взлёт твоей карьеры.
— Выходит, вы изначально планировали сделать из меня марионетку? — Трофимов с ужасом почувствовал, как шевельнулись волосы на затылке. Он даже потрогал их враз ослабевшей рукой.
— Не подведи нас, Лёня! — еле прошлёпал губами Иван Петрович, прикрыл глаза и тут же громко захрапел.
«Ну, это мы ещё посмотрим, — немного придя в себя, решил Леонид Савёлович. — У них дрова рубят, а к нам щепа летит? Только и мы не пальцем деланы. Сыграем для видимости в поддавки, а на деле — в расшибного, и под чужую дудку свою песню споём».
Утром он попросил помощника принести личные дела коммунистов Судакова и Дёмина.
VII
Чёрная жутковатая мгла накрыла город. На мгновение порывы ветра стихли, и всё вокруг замерло, напряглось. Предчувствуя недоброе, прохожие спешили покинуть улицы, аварийно отключили контактные сети, и перестали звонить, остановились трамваи. Не шумели листвой тополя, спрятались под крыши голуби и воробьи.
— Вишь, ток оключили трамвайщики. Чёй-то будет!
Неосознанно, словно опасаясь остаться в одиночку, жители Котькиного дома сгрудились под навесом парадного крыльца.
— Хорошо, шкаф не выперли утресь во двор, — хорохорясь, визгливо прокричал Кузьмич, и все понимающе закивали головами, заулыбались, будто и впрямь вовремя сделали доброе дело.
Милка жалась к Котьке, тыкаясь лбом в подмышку:
— Как бы опять крыша не протекла. Забыла тазы подставить.
— Чего там крыша! — отмахнулся стоявший рядом Виктор Харитонович. — Вот у Якилича подвал обязательно затопит. Надо бы мешками с песком обложить, да иде там! Не успеем!
Харитоныч задел людей за живое. Загудели, заговорили разом:
— А есть мешки-то?
— В прошлый раз погутарили и забыли.
— Обещали ж отселить людей из подвалов.
— Подывытыся, люды добрые, вин бачив, як кого отсэляли? Ума нэ мав!
— Может, не будет дождя? Пронесёт?
— В одном месте тебя пронесёт!
— Тихо, братцы! Слышите?
Все разом притихли. И в самом деле, приближался, нарастал непонятный, но мощный гул. Казалось, что хмарь опустилась ещё ниже к земле. Стало темно, как в сумерки. Внезапно яркий разряд молнии осветил улицу мёртвым голубым светом. И вслед шарахнул такой гром, что люди невольно присели и втянули головы в плечи.
— Господи! Спаси нас грешных! — произнёс кто-то дрогнувшим голосочком.
Но всхлип его потонул в других громовых раскатах, которые посыпались из туч с таким треском, что стыла кровь в жилах. В яростно налетевшем вихре, шквале ослепительного огня и адского грохота люди не сразу поняли, что хлынул дождь.
Котька давно не помнил такого ливня. С неба падал сплошной поток воды, которая в считанные секунды превращалась на земле в бурные, неукротимые реки.
Улица Чапаева шла с понижением в сторону Волги, и этого достало, чтобы превратить её в горную стремнину, которая играючи выворачивала с корнем молодые деревца, опрокидывала бетонные урны и поднимала пласты асфальта. В пенистом водовороте кружились деревянные и картонные ящики, наталкивались друг на друга доски, палки, кули с мусором и прочая смытая потоком дребедень. Нечего было и думать, чтобы в такой момент перейти улицу. Грязная вода окатывала до плеч, задирала платья, утаскивала с ног обувь. Немудрено нерадивому упасть и захлебнуться!
Но светопреставление продолжалось недолго. Гроза, попугав народ, сползла к Волге. Ливень, как обрезанный ножом, прекратился, а уличная река наоборот, казалось, только набирала силу. И всё внимание оживившейся публики теперь было приковано к ней.
— Гляньте! Наш Гулёный плывёт!
— Вот, чёртово семя! Откуда он здесь?
И впрямь, создавалось впечатление, что Нюра с телегой плыли по течению. Правда, плыли боком, ибо лошадка всё же пыталась найти «брод». Но сильный поток тащил телегу вниз по улице, грозил опрокинуть её. Нюра выбилась из сил, а её хозяин лежал неподвижно ничком на соломе. Внезапно колесо телеги за что-то зацепилось, и провисшую в оглоблях лошадёнку сразу же развернуло в обратную сторону. Казалось, ещё мгновение, и мертвецки пьяный Николашка окажется под водой.
Опережая крики ужаса, Котька сорвался с крыльца. Мощный поток чуть не сшиб его с ног, накрыл с головой. Но Карякин устоял, выпрямился и, размахивая руками, как вёслами, ринулся в погоню за повозкой. Успел перехватить подымающийся край телеги, сдёрнуть её с препятствия, схватить под уздцы бедную Нюру и силком затащить в проулок.
Когда разгневанные бабы растормошили Николошку, он приоткрыл один опухший глаз и, чмокая пересохшими губами, пробормотал:
— Чего озоруете? Не шкни мне! — и снова упал щекой на солому.
— Вот, паразит! Его с того света вытащили, а он хамничает!
— Будя гундосить! Заведите лошадь во двор, а то кабы вытрезвитель не налетел, — стали теперь, после случившегося, более рассудительны мужики. — Деньги слупят, не моргнут глазом, и за тот, и за этот свет.
Напоминание о деньгах остудило пыл женщин. Нюру скоренько привязали за ветку сирени, а Николашке постелили в сарае. Охая и ахая, гурьбой поспешили отчерпывать воду из подвала, в четыре руки отжимать и развешивать по верёвкам одеяла, половички и коврики. На причитания Хаи Фримовны никто не обращал внимание.
О Котьке вспомнили только тогда, когда приехал грузовик за вещами Гункиных.
* * *К вечеру духота и нещадные испарения после дождя разморили всех. Хорошо, хоть успели перевезти новосёлов.
Учитель сдержал слово: выставил литр водки. Но бражничать не хотелось. В ход пошло Котькино пиво. Свежее, холодное.
Братья Мельниковы принесли варёных раков. Их вместе с вялеными окуньками лениво шелушили, как семечки. Не клеился и разговор.
Из сарая, отряхиваясь, выполз Николашка, подковылял к столу. Глаза его округлились и горячечный взгляд застыл на нераспечатанных поллитровках:
— Чего грустим, мужики? Помер кто, или опять повышение цен объявили?
Он, как заведённый, топтался на одном месте, припадая на короткую ногу, и не понятно было: то ли хромал, то ли качался спьяну. Кузьмич поймал его за край вылезшей из штанов замызганной рубахи и усадил рядом, пододвинул стакан с пивом. Глядя, как тот жадно глотает, сердобольно заметил:
