Алексей Леснянский - Дежурные по стране
— А вдруг всё-таки дожди.
— Тогда, как прекратятся, в три дня то сделаем, что за неделю убрать рассчитывали. И сам не поймёшь, откуда силы появятся. А это Бог дал… Базар окончен. Давай, приноравливайся. Унылым и уставшим по своей глупости ты мне тут не нужен, а то я от тебя заражусь. Работа должна быть в радость, усталость — приятной.
Утром парней разбудил Иван:
— Рота, подъём! Все — на улицу! Голый торс! Устроим обтирание! Это вам плата за ночлег! Ха-ха-ха!.. А ты, Васёк, иди во времянку. К тебе дружбан из города приехал. Чаи гоняет, деньги, говорит, какие-то привёз.
Вася прошёл во времянку. Лимон за обе щеки уплетал пирожки с картошкой.
— Здорово, Андрюха.
— Хай, жиган, — с набитым ртом ответил Лимон, выпил кружку парного молока и продолжил: «Реальное сельпо. Доярки — кровь с молоком. Я уже присмотрел тут пару девок, пока тебя разыскивал… Вот что, Васёк. Давно мечтаю покувыркаться с деревенскими тёлками на сеновале. Подгонишь какую-нибудь красотку, — а? Сам-то, наверное, уже оторвался здесь по полной программе, всех перетоптал — факт.
— Ну, всех — не всех, а половину точно оприходовал, — хвастливо заявил Молотобойцев.
Васе стало противно до тошноты. Ему не хотелось разговаривать на безнравственном наречии города, но он всё равно втянулся в грязный диалог из боязни показаться не таким, как все. Самое интересное, что Лимону тоже было гадко от собственных слов, но он знал, каких фраз ждёт от него Вася, поэтому и завёл речь о бабах. Город цепко держал молодых парней в руках, подчинял своей чёрной воле.
Разрушительная работа, которую провела ельцинская десятилетка с детьми, оставила неизгладимый след в душах мальчиков и девочек. Малыши, подростки, юноши и девушки, к которым хоть одним пальцем прикоснулись уродливые 90-ые, стали предпочитать компьютер улице. Представители старшего поколения, выросшие на дворовых играх в «казаки-разбойники», «классики», «салки», «лапту», с ностальгией вспоминали, как в детстве их под угрозой расправы загоняли домой родители. Освежив себя приятными воспоминаниями из далёкого прошлого, взрослые начинали теряться в догадках, почему же, по какой причине их родные дети не горят желанием общаться со сверстниками и с каждым днём всё глубже погружаются в виртуальный мир. Компьютер здесь был ни при чём, потому что в основе поведения поколения «next» лежали более глубокие причины. Дети 21 века так же, как и их предшественники, подсознательно хотели быть героями улицы, мечтали о настоящих дворовых друзьях, верили в торжество добра над злом в реальном мире, но всё-таки выбирали сидение перед монитором. Спрашивается: почему? Всё станет предельно ясно, если привести конкретный пример. Взять хоть Васю Молотобойцева с Лимоном. Встречаясь, парни меньше всего хотели говорить о женщинах в плохом тоне, о модных тряпках, которые может себе позволить себе тот-то или тот-то, о пьяных безобразиях или деньгах, потому что это противоречит романтической природе юношества, но всё равно говорили, чтобы не прослыть отсталыми и немодными. Услышав беседу наших приятелей, многие бы точно подумали, что перед ними законченные негодяи, а ведь это не совсем так, то есть совсем не так. Да, двадцать процентов современных молодых людей — глупые, безнравственные и ограниченные подонки, а вот оставшиеся восемьдесят процентов просто умело подстраиваются под первых двадцать, несмотря на то, что в глубине души считают своё поведение зазорным. Поэтому Лимона невозможно было оторвать от компьютера, где он, подобно Робин Гуду, в одиночку пачками расстреливал кибернетических злодеев. Поэтому Васю постоянно тянуло в деревню, где не надо было думать одно, говорить другое, а делать третье. Как Лимон, так и Вася были достойными людьми, но друзьями стать не могли по причине недостатка искренности в общении. А как бы всё в один миг перевернулось, если бы в самом начале разговора Молотобойцев, отбросив ненужное стеснение, произнёс:
— Андрей, я здесь ни с кем не сплю. Я людям пытаюсь помочь.
Но Вася скорее бы дал себя растерзать, чем дать, как ему казалось, слабину, потому что даже первоклассник знал, что бескорыстно делать добро глупо, смешно, немодно и невыгодно. Так двадцать процентов, опираясь на шквальную поддержку Средств Массовой Информации, возобладали над восьмьюдесятью. В общем, диалог приятелей продолжался в привычном русле.
— Зачем тебе столько бабок? — спросил Лимон.
— Развлечься хочу по-крупному.
— Не понял.
— Деревню с потрохами куплю.
— За сто пятьдесят косарей?
— Это я ещё завысил цену… Бары, девки — всё надоело. Экстрима хочу.
— Понимаю.
— Ни фига ты не понимаешь.
— А тачку не жалко? Тебе же её родоки на восемнадцать лет подарили. Между прочим, на их деньги иномара куплена, — куснул Лимон.
— Типа, ты на кровно заработанные гуляешь, — огрызнулся Вася в ответ.
— Ладно, не кипятись, — Лимон открыл спортивную сумку. — Здесь всё до копейки. Пересчитывать будешь?
— Верю… Короче, Андрюха, просьба у меня к тебе есть.
— Говори.
— У тебя же вроде батя на госзаказе сидит.
— Но.
— Не в курсе, по какой цене мясо скупает?
— Говядина — девяносто четыре рубля за килограмм. Слышал, как он с поставщиками по телефону базарил.
— Это же на двадцать четыре рубля больше, чем предлагают деревенским перекупщики, — подумал Вася, а вслух сказал: «Мне нужно сдать двадцать тонн».
— Где столько возьмёшь?
— С этой деревни соберу.
— Зачем тебе это?
— Финансовый интерес имею. Если поможешь, скину цену с тачки. Не за сто пятьдесят, а за сто двадцать отдам. Тридцать кусков уступлю… Подумай.
— Заманчивое предложение, — вяло произнёс Лимон. — Только сначала объясни, чё у тебя на рукаве. Я такую же повязку видел у Левандовского. Фишка что ли новая?
— Вроде того… Что думаешь насчёт моего предложения?
— Замётано… Только вот что. Иномару куплю за сто пятьдесят, как договаривались.
У Васи поднялись брови:
— А скидка за услугу? Рождественская, Лимон. Я же от чистого сердца.
— Пошёл ты со своей скидкой, Молотобоец. Ты меня, как вижу, за продажную тварь принимаешь. А почему не пятьдесят сбросил? Почему не двадцать, а именно тридцать? Иудушку во мне увидел, — да? Думаешь, что я уже просто так помочь не могу? Думаешь, у меня язык отсохнет, если я два словечка за тебя перед батей замолвлю?
— Прости, Андрюха. Я ведь думал…
— Плевать мне, что ты думал, — резко произнёс Лимон. — Иван в отличие от тебя — здравый мужик. Считай, что я у твоего брательника за тридцать кусков пирожки с молоком купил. С ним есть, о чём потолковать. С тобой же мне базарить не о чем. — Лимон поднялся и пошёл к двери.
— Андрюха, тормози. Мне ведь твой отец нужен, чтобы…
— Содрать с деревенских три шкуры, — так? — развернувшись в дверях на сто восемьдесят градусов, бросил Лимон. — Эх, ты… Ладно, помогу. Может, когда наваришься на них, совесть в тебе проснётся, хотя…
— За базаром следи! — вспылил Вася.
— За своим паси! — ответил Лимон в пику Молотобойцеву и вышел.
Вася заметался по времянке как тигр в клетке. Он был вне себя от ярости. Два противоречивых чувства боролись в нём. С одной стороны — ненависть к Лимону за то, что этот человек не захотел его выслушать, с другой — глубокое уважение к приятелю, который на поверку оказался не таким уж плохим парнем, каким его все привыкли считать.
— Докатился, блин, — сев на табуретку, подумал Молотобойцев. — Вроде как всегда отличал правду от лжи, добро от зла. А теперь негодяи под нормальных работают, нормальные — под негодяев косят, чтобы выжить, запутать всех, сохранить душу в неприкосновенности. Маскарад. Карнавал почище бразильского; как хочешь, так и разбирайся, кто перед тобой. Наверху черти в ангелов наряжаются, а внизу это видят, догадываются о подлоге, поэтому сами низы уже в отместку чертей играют. Только ведь верхи со своей маской не сольются, а низы… низы могут и доиграться… Лимон, Лимон… Думаешь, я забыл, как однажды, напившись в умат, ты декламировал нам свои стихи? В них было столько искреннего чувства и понимания жизни во всех её тонкостях, что мы опешили. Зачем же ты, закончив чтение, сказал нам, что это творчество наивного поэта Эрнеста Окаянного из Пензы? Зачем? Зачем ты высмеивал самого себя, с пеной у рта доказывая нам, что это — не ты, что такую доблестную чепуху в наше время могут нацарапать только выжившие из ума идиоты? Почему ты начал доказывать нам, что сейчас надо писать о силе денег, красивом времяпровождении в Куршавеле, диких оргиях в клубах и барах?.. Тогда твои аргументы были очень убедительны, Лимон, и мы соглашались с тобой. Ненавидели тебя и себя, но со всем соглашались, а потом клялись, что заработаем миллионы и купим всех с потрохами, потому что только с набитыми карманами нас будут любить женщины и уважать мужчины. Самое страшное, что твои аргументы и сейчас не потеряли своей чёртовой силы. Только любить и уважать нас никто не будет; нам станут лишь завидовать, — вот и всё. Мы согласно кивали головами, когда ты сказал, что добра больше нет, а есть только два зла, из которых нужно выбрать наименьшее, то есть разбогатеть любой ценой и смотреть на всех сверху. А ведь тогда в «Айсберге» собрались отличные пацаны, лучшие из лучших, но, несмотря на это, мы выходили на танцпол и лапали обнажённые тела бесстыдно красивых девчонок, грубили барменам и творили чёрт знает что. Я никогда не забуду, как Бочкарёв вернулся из туалета и сказал тебе: «Лимон, ты прав во всём. Видишь вон ту пышногрудую блондинку? Так вот я поимел её во все щели, и мы с ней сейчас ненавидим друг друга. Ей действительно не нужны герои, рыцари и поэты навроде твоего Окаянного, а только деньги, дома и машины. За такой подход я её и наказал. Стоило пообещать ей золотые горы, как она тут же отдалась мне в клозете. После того, как всё кончилось, я сказал ей, что она — шлюха, и я знать её не желаю. Вместо того чтобы быть одухотворённым посмешищем, в которое плюются, я сам посмеялся и в какой-то степени наказал большое зло, выступив в роли зла малого. Раз она не хочет жить по принципу «рыцарь-принцесса», значит, мне ничего другого не остаётся, кроме варианта «толстосум — шлюха». Только не думай, что я доволен своей победой и её поражением. У неё — обида, у меня — опустошение. Мы оба расплачиваемся за то, что она перестала быть настоящей женщиной, а я — мужчиной. Подавляющее большинство из них расстаются с невинностью, как с ненужной вещью. За это они будут шлюхами, а мы — подонками».
