Алексей Леснянский - Дежурные по стране
— Переквалификация, — ответил Женечкин. — Все любят славу, успех, деньги, а вы влюбитесь в бесславье, неудачи и безденежье. В такое ещё никто не влюблялся. Если сможете, станете обладателями страшной силы, просто необоримой, поцыки. То, что будет ломать и корёжить других, вас будет радовать и вдохновлять. Среди провалов вы будете чувствовать себя как рыбы в воде, сможете принимать правильные решения, когда другие начнут опускать руки. Научитесь любить неудачи, мечтать о них, хвалиться ими. Так же, как сребролюбивые люди хотят заработать новые миллионы, так и вы должны думать о том, как бы нарваться на новые неприятности. Коллекционируйте рубцы на душах, как марки. И как всякий филателист мечтает иметь в своём альбоме редкий, нигде не встречающийся экземпляр, так и вы просите Бога о том, чтобы он послал вам испытание, с которым ещё не сталкивался ни один человек. Помните, что железо закаляется не на лазурном побережье, а на страшном огне. А нужная форма придаётся ему не через поглаживание, а через удары молотом о наковальню. Так из никчёмной руды, которую мы пока собой представляем, получится твёрдый металл, далее — дамасские клинки и лемеха плугов.
— Понятно, Вовка. Не продолжай, — произнёс Молотобойцев. — Теперь вот о чём. Нам не надо устраивать тайные собрания, как это делают все общества. Организация — ведь не для самой организации, а для простых людей, которым мы хотим помочь. Надо идти на самые трудные участки и менять там ситуацию — вот и всё. Найдём последователей там — найдём везде. Наша задача — не свержение существующего строя, а его безболезненное реформирование. Эволюционный путь, в общем. Я сейчас конкретно к Левандовскому обращаюсь. Эволюционный, Лёха. Только эволюционный. Революцию уже проходили, сам знаешь, чем всё это закончилось. — Левандовский закусил губу, но всё-таки кивнул в знак согласия, и только тогда Вася продолжил: «У меня тоже кровь бродит, у всех нас в большей или меньшей степени бродит, потому что молоды, но баррикады — не выход. Я ни разу не слышал, чтобы даже самый мерзкий политик сказал нам с высокой трибуны: «Режьте, убивайте, крадите». Ни разу. Этого достаточно, чтобы я терпел их беззакония».
— Я с тобой согласен, Вася, но в низы не пойду, — сказал Волоколамов. — Туда сейчас лучше не соваться, иначе хребет поломаешь. Изменить ситуацию можно только реформами сверху… Отупевшее быдло. Спившийся, ничего не понимающий плебс.
— Это быдло и плебс — великий русский народ, — бросил Левандовский.
— Тёмное царство. Не нашим, не вашим. Тёмное царство, — выступил Магуров в роли третейского судьи.
— А я вот о чём подумал. Каждый из нас должен научиться бороться в одиночку… Надо расстаться, — тоном, не терпящим возражений, произнёс Бочкарёв. — Пусть каждый выберет себе участок, а потом расходимся. На всё, про всё — месяц. Время «Ч» — 1 февраля. Место общего сбора — общежитие «Надежда».
Наступила зловещая тишина. Парни задумались.
— Внедряюсь в местную фашистскую организацию «Русское Национальное Единство», — хладнокровно произнёс Левандовский.
Услышав эти слова, Магуров вздрогнул, серьёзно посмотрел на Алексея и сказал:
— А мой участок — Шанхай… Район нищеты.
— Pushkin street… Проститутки, — бросил Бочкарёв.
— Деревня… Еду в деревню, — выбрал сегмент Молотобойцев.
— Войду в молодёжный парламент Республики, — сказал Волоколамов. — Что-то они там закисли. Растрясу ребят. Всё у них там «как будто» и «понарошку». Я им устрою такие «игрушечные» парламентские чтения, что мало не покажется.
— Детдом, — скромно произнёс Женечкин. — Детдом «Золотой ключик». Подбирать буду… Ключик к несчастным детям подбирать.
Бочкарёв разлил шампанское по бокалам. Кто-то из друзей сказал, что вот тут, стоя на крыше, они зависли между небом и землёй; от людей оторвались, а к облакам пока не прибились.
— Пацаны, а мы, случайно, не чокнулись? — спросил Молотобойцев.
— Нет ещё, — авторитетно заметил Женечкин. — А надо бы… Фужерами и самим.
Под тост «За удачную кампанию» парни осушили бокалы до дна и разбили их.
Меж тем месяц, не отвлекаясь, продолжал пасти звёздное стадо, чтобы люди, ориентируясь на его мерцающих подопечных, даже в кромешной тьме не сбились с пути. Он как никто другой знал, что через некоторое время его обязательно сменит солнце…
Глава 11
1 января 2000-ого года. Республика X. Район Y. Деревня Z в восьмидесяти пяти километрах от города N. Тридцать один день до времени «Ч».
— Здорово, братан! С наступившим тебя! — обнимал Васю Молотобойцева двоюродный брат Иван. — Какими судьбами? С лета ко мне носа не казал, с покоса самого не виделись. Отодрать бы тебя, как следует. Совсем к старшому дорогу забыл. Как батька? Мамка как? Ванюша?
— Что напал-то? Все живы-здоровы вроде… Вы тут как?
— А мы чё? Мы — ничё. Помаленьку, Васёк. Я, как видишь, бороду отпустил. А работы… работы, сам понимаешь, нет. Хозяйством выживаем. Тут с Людкой двух бычков и свиноматку прикупили. Герефордов двух, значит, и ландрасиху на развод. Мясные породы. Бычки — не бычки, а натуральные квадраты. Пойдём в стайку, оценишь приобретение. Пошли, пошли. Заодно корму задам… А чё на куртёхе повязка красная? Прикол что ли городской?
— Вроде того, — ответил Вася. — Дежурный я. По твоим стайкам дежурный. Авгиевы конюшни чистить приехал.
— Одобряю. Иди, пожри с дороги, а там и приступим. Я пока к Людке в магазин сгоняю, она там продавцом второй месяц работает. Водки куплю, а вечерком раздавим бутылочку, приезд твой вспрыснем, — лады?.. Банька соответственно.
— Замётано.
После плотного обеда братья Молотобойцевы чистили стайки. Вася начал оттаивать после шумной суеты города; в деревне он чувствовал себя в своей тарелке, не стеснялся быть самим собой: простым, грубоватым и прямодушным.
— Ваня, а ты своё хозяйство любишь? — спросил Вася. — Ведь никуда от него не отойти. Пашешь тут без выходных и проходных. Коров держишь, коней, бычков, гусей, кур, цесарок.
— Я как-то об этом не думал, — опёршись на подборную лопату, ответил Иван. — Тут не любовь… Мне просто на душе спокойней, когда животина сыта и здорова. Мы же с ней друг от дружки зависим. Вы вот собачек и кошек в городе для забавы заводите, от скуки там или от одиночества, а у нас все при деле. Все — полноправные члены хозяйства. Собака сторожит дом, кошка мышей ловит, а о коровах я забочусь, потому что они мне молоко взамен дают, быки — мясо. В общем, круговорот в природе. Быть накормленным, чтобы потом меня кормить, без остатка себя, к примеру, через мясо отдать. Они вправе отрывать меня от суббот и воскресений, и я никогда не злюсь на них за это, не нервничаю, так как своей хозяйской волей определяю, когда наступает уже их черёд меня кормить. Каждый из нас выкладывается по очереди: сначала — я, потом — они. Так испокон веку идёт.
— А почему землю не пашете? Почему поля у вас пустуют?
— Техники нет.
— А будь у вас техника — пахали бы?
Иван отрицательно покачал головой и сказал:
— Нам уверенность нужна, что продукцию сдадим. За землёй ещё пуще, чем за скотиной, догляд нужен. Некогда на сбыт отвлекаться. Это тебе не город, что до пяти отработал — и свободен.
— А почему водку жрёте?
— Потому и жрём, что по земле тоскуем. Уменьшились мы, половинчатыми стали. До размеров деревни уменьшились, а ведь поля, реки, леса — тоже деревня. Этого тебе никто не скажет, слов не подберёт… Я тебе сейчас о том говорю, что в подкорке у всех сидит.
— Допустим, будет и сбыт. Возьмётесь?
— И тут не возьмёмся. Здоровая гордость за самое главное, за хлебное дело убита. Нас сейчас за самых последних считают. Вон — попрыгунчиков с эстрады восхваляют, актёришек, политиканов. Пустышки на умы влияют. Мне вот тридцать четыре года всего, а и то знаю, что нам каюк придёт, они — следующие на вылет. Не смех и аплодисменты, а харчки пожнут.
— Хорошо. К примеру, пригласят тебя на какую-нибудь передачу. Что ты в прямом эфире скажешь?
— С какого перепуга я к ним ехать должен?! — полосонул Иван. — Пускай сами ко мне в гости приезжают. Накормлю, напою, спать уложу — не беспокойся. Не мы для них, а они для нас, — понял? Хотя бы только потому, что нас больше. И говорить мне особо ничего не надо. Пусть в деле меня снимают. За рулём комбайна, за окучиванием картошки, за ремонтом сенокосилки. Я им тогда в двух словах смысл жизни выражу, а земля за меня то доскажет, о чём в её близости умолчу по необразованности. Нет, не по необразованности даже, а из уважения к ней — к земле… Только ты не думай, что у меня все кругом крайние. Крестьянин сегодня справедливо страдает.
— За что?
— За что, за что?.. За всё хорошее. За то, что от пашни отступился, за то, что тряпкой стал. А ведь и похуже, Вася, времена были. Хоть девятнадцатый век возьми. Барщина. Сам знаешь, что наши предки дармовой рабочей силой у помещиков были и, несмотря на невыносимые условия труда, всё равно продолжали сеять и убирать. А после отмены крепостного права крестьяне безземельными остались. И что?! Не жаловались, не ныли, а старались у хозяев землю выкупить. Работали, Вася. С утра до ночи пахали. Ты мужику в то время говённую глину во владение предложи — он бы из неё конфетный чернозём сделал. И нашёл бы, на чём пахать. Сам бы при надобности в плуг впрягся… У нас ведь сейчас земельные паи есть, а мы…
