Ли Су - Сказание о новых кисэн
— Я все же твой «муж», — сказал он, с нежностью глядя на нее, подсаживаясь к ней, — почему ты не смотришь на меня? Ведь трудно находиться в такой позе, постоянно опустив голову.
— Все дело в том, что ты стесняешься меня? — спросил он, нежно поглаживая по плечу.
— Нет, — тихо ответила она, не поднимая головы.
— В чем же тогда дело? — удивленно спросил он, немного отстранившись от нее.
— Я знаю, — тихо ответила она, — что мне нельзя смотреть на вас до тех пор, пока горит свет.
— Почему? — улыбнулся он. — Это что, принесет несчастье мне или тебе?
— Нет, мне сказали, что это правило кибана, — серьезно ответила она, не поднимая головы.
— Какой смысл в давно устаревших правилах сегодня? — игриво спросил он, продвинувшись к ней ближе. — Давай сделаем, как у всех, чтобы было удобно.
— Неважно, — твердо сказала она, — есть ли смысл или нет, но мне хочется сделать все как следует.
— Что это значит — «как следует»? — непонимающе произнес он, улыбнувшись и отстранившись от нее.
— Это значит, что я хочу показать преданность своей профессии, — еле слышно, но серьезно ответила она.
— Значит, для тебя это не просто временное развлечение? — спросил он, продолжая улыбаться. — В любом случае разве твоя профессия не обречена на исчезновение?
— Это так, но кто-то, хотя бы одна кисэн, должна остаться ей верной до конца, — упорствовала она.
— Ха-ха-ха, — рассмеялся он, хлопая в ладоши, — я даже не знаю, что и сказать. Значит, ты и впредь будешь верна профессии кисэн. Раз так, то сегодня я куплю тебя по самой высокой цене.
— Хорошо, — все так же серьезно ответила она, — тогда я покажу вам самый лучший танец.
После того как он снял с нее чжокдури и свадебное платье, зеленую куртку и ярко-красную юбку, она осталась в белой куртке-юбке. Она специально надела ее, удобную для танца, сделанную из легкого, словно крылья бабочки, и нежного шелка, вместо нательной рубашки и подъюбника. Когда из комнаты молодоженов показался маленький столик, на котором были сложены свадебное церемониальное платье, чжокдури, зеленая куртка и ярко-красная юбка, сидящая за дверью мадам О приняла его. Затем, забрав одежду со столика, положив на него длинное шелковое полотенце, которое, даже по сравнению с рукавом одежды знаменитой танцовщицы Хан Ён Сук, было намного длиннее, протолкнула его обратно в комнату. В это время из главного дома пришел музыкант, игравший на народных музыкальных инструментах. С левой стороны от двери села мадам О, как свидетельница невесты, а на правой стороне музыкант, который, повернувшись к ней спиной, начал играть на дэгыме[53].
В комнате для тренировок певиц-кисэн, которую украсили как комнату молодоженов, пахло свежескошенной травой. Стены оклеили новыми обоями, пол покрыли плотной промасленной бумагой, а постель заправили пахнущим свежестью постельным бельем, на котором был рисунок с мандариновыми утками.
Мисс Мин, повесив на шею шелковое полотенце, поглаживая волосы, собранные на затылке, встала со своего места. Попадая в ритм доносящейся из-за двери мелодии дэгыма, передвигая ногами, одетыми в корейские носки босон, она начала танцевать. Это был танец, где чувства выражались движениями ног. Казалось, что ноги, рисуя концентрические круги, словно создавали волны на воде, вызванные брошенным камнем, которые бесконечно шли по пруду, но не выходили за его края. Внешне казалось, что почти нет танцевальных движений, но на самом деле это был свободный танец, в котором все: покачивания тела, движения плеч, поигрывания головой — подчинялось ритму. Незаметно на лбу мисс Мин выступил пот. Пак сачжан, смотревший на нее с вожделением, не выдержав, с силой бросил белый конверт с деньгами на столик. Раздался громкий хлопок. Из-за этого звука мелодия дэгыма резко оборвалась. Танцевавшая мисс Мин тоже решила немного отдохнуть. Прекратив танцевать, она подошла к нему. Он лежал на боку, облокотившись на подушку, на самом теплом месте. Она, по-прежнему опустив глаза, не смотрела на него. Когда она подошла, он не встал, а, усевшись возле ее ног, начал снимать с них босоны. «А он гораздо сентиментальней, — мелькнуло у нее в голове, — чем казался на первый взгляд». Оставшись босой, она снова взяла в руки шелковое полотенце.
Быстрые движения в танце, когда она, беспорядочно размахивая руками в воздухе, изображала осенний листопад, назывались «падающие листья». Падающие листья — это не просто беспорядочные движения рук, изображающие листопад, они развеивают тревоги тоскующей и влюбленной души. «Сальпхури» — танец, который высвобождает энергию души, связанную со страданием, с глубокой печалью, несбывшейся мечтой… Когда она, изображая тоску по любви, бежала, развевая полотенце, чтобы поймать ее, и, не поймав, поворачивала голову с болью, то в танец переносилась вся тяжесть ее душевных страданий. «Сальпхури» — танец, в котором танцевальные движения выражали глубину печали, тяжесть страданий несчастной любви, несчастной жизни, несбывшейся мечты… Это не такой танец, в котором можно обойтись лишь приятными движениями или привлекательной внешностью. Когда мисс Мин танцевала его, никто не мог сказать, что она молода. Ведь это был танец, в котором недостаточно лишь поднять руки и красиво двигаться, в нем растворена тяжесть страданий всей жизни. Когда раздался резкий хлопок от удара второго конверта о столик, мелодия дэгыма снова прекратилась.
— Повернись, — шепотом сказал он, и в его голосе чувствовалось легкое возбуждение, нетерпение, страсть, похоть…
Пак сачжан встал и аккуратно снял с нее куртку. Волосы на ее висках мягко колыхались. Он нежно подул ей в уши, и на миг ей показалось, что все клетки ее тела разом проснулись, радостно крича от возбуждения. По всему телу побежали мурашки. Когда его влажные чувственные губы касались белой и тонкой шеи, а крепкие зубы, мягко покусывая, коснулись ее груди, она в изнеможении откинула голову назад, глотая готовые вырваться стоны. Когда его руки медленно приподняли край юбки, а его губы, снова пройдя шею, округлые плечи, остановились на позвоночнике, то куртка, разделявшая их, беззвучно упала на пол. Теперь на ней остались лишь белая юбка и кальсоны. Хотя она обвязала груди концом юбки, была видна соблазнительная ложбинка между ними. Пак сачжан, некоторое время смотревший на нее глазами, полными страсти и похоти, изнемогая от желания грубо овладеть ею, нежно обнимая ее, испытывая легкое головокружение от той ложбинки, сказал:
— Что ж, закончи танец, который начала.
В этот момент память унесла ее в детство. Она была единственным ребенком в посёлке, кто мог дольше всех идти по железной дороге, ни разу не упав. Каждый раз, идя школу, она шла по рельсам и незаметно для самой себя освоила основные танцевальные па. Иногда, боясь упасть, она опасно балансировала, стоя на рельсах, раскинув руки в стороны. Она умела держать равновесие лучше, чем кто-либо другой.
Затаенная печаль из детства и подросткового возраста, которую трудно забыть, даже если захочешь, виднелась в ее танце. И чем глубже она чувствовала ее и хотела забыться, тем сильнее росло возбуждение, воодушевление. В вихре танца она достигла пика, внося в него неисполненную ею мечту утомленных работой сестёр, угрызения совести от того, что не смогла оправдать их ожидания и стать носителем духовного, культурного наследия, тревогу за будущее.
Когда снова раздался резкий хлопок конверта о столик, она сняла кальсоны и, оставаясь лишь в юбке, едва прикрывавшей тело, желая выровнять дыхание, поменяла быстрый темп танца на медленный. В тот момент, когда, согнув колени, она коснулась двумя руками пола, ее грудь широко открылась и сквозь открывшееся пространство стали видны не только ее подмышки, контуры пояса и ног, но и темный волосяной покров вокруг влагалища. Когда она приподнялась и, вращаясь на одной ноге, приподняв слегка другую, наклонилась, тонкая и нежная шелковая юбка соблазнительно обволокла ее стройное тело и заколыхалась, обвиваясь вокруг него. Смотревший на нее с нежностью Пак сачжан, когда она, используя лишь шелковое полотенце, игралась, то обвязываясь, то раскрываясь, то волоча его по полу, не в силах больше терпеть, с силой бросил на столик последний конверт с деньгами. Когда юбка была снята его торопливыми руками, издавая при этом треск, словно она рвалась, в комнате молодоженов погас свет. Вокруг сразу стало темно, хоть выколи глаза. Выброшенное поверх головы шелковое полотенце медленно падало вниз, описывая в воздухе изящную белую параболу.
Как только мадам О, дежурившая за дверью, и музыкант ушли, со всех сторон нахлынули зеваки, до этого прятавшиеся по разным местам, и, словно кошки-воровки, приподнявшись на носочки, прильнули к двери. Боясь упустить решающий момент, они проделали то тут, то там дырочки в бумаге, которой была оклеена комната. Жесткое и частое дыхание двух людей, страстные стоны мисс Мин были так отчетливо слышны, что, казалось, их можно было поймать руками. Однако когда посмотришь в дырочку, в комнате виднелась лишь темень. Глазам зевак ничего не было видно. Шел последний день месяца.
