Борис Черных - Есаулов сад
Потом, после уроков, они тихо ковыляли по натоптанной колее. Ранняя трава радовала глаз, жужжали майские жуки, растопыривая перламутровые крылышки. Благодатное тепло растекалось по округе. А Ежик был печален. Капельке тоже было не очень весело, но она крепилась. И все же спросила:
– У тебя дома неприятности? Скажи правду.
Ежик посмотрел на макушки елей, они были ярко зелеными, даже изумрудными.
Ежик в сомнении покачал головой:
– А ты никому на выдашь?
– Честное слово, не выдам.
– Мой отец исчез из дому. Он и есть, и нет его. Уже две недели я не вижу его, а мама молчит. Но так молчит, что я не могу ее расспрашивать, куда ушел отец.
Капелька сказала:
– Мой отец, мудрый лис, однажды тоже исчезал из дому. Но появился снова, и мы зажили как прежде, дружно и весело. Я допытывалась у мамы-лисицы, куда уходил мой отец. Мама отвечала: «Отец уходил на разведку в далекое урочище, искал безопасное место на всякий пожарный случай.»
– Может, и мой отец ушел искать такое место? Говорят, лето станет как сковородка, начнутся лесные пожары.
– Свят! Свят! Что с нами будет! Вскричала Капелька. А немного погодя сказала. – Пожары одно, а другое… Вы, мужчины, любите смотреть вперед, это ладно. А иногда смотрите вбок…
– Что значит вбок? – рассеяно спросил Ежик.
– А то и значит, – горестно сказала Капелька. И ее глаза наполнились такой синевой, что еще минута и, казалось, они взорвутся фонтаном слез.
Ежик смутился. Он припомнил, как зимой его словно магнитом тянуло посмотреть на Трындычиху. Трындычиха сидела именно сбоку, во втором ряду, ее серебристая шубка была ослепительной, с переливами. Но Трындычиху прозвали Трындычихой за неумолчную болтовню. Учительница пыталась ее притормозить – неприлично юной соболице неумолчно говорить. Куда там!
Но факт остается фактом. Ежика тянуло посмотреть вбок, он делал это неотчетливо, не осознавая, что Трындычиха глуповата. В то время, как деликатная Капелька умна и дальновидна, Ежик это понимал. И тем не менее иногда посматривал вбок…
– Ты потерпи, Ежик, – сказала Капелька, – не горюй. Лишнего не думай. Отец одумается и вернется.
Вот опять: «Одумается и вернется.» Он что, спятил, отец? На время спятил, и спятывание у него пройдет?
Ежик и Капелька шли и шли по поздневесеннему лесу. Лес благоухал, пели птицы. И Ежику хотелось думать, что дорога домой будет бесконечной. Друзья молчали, потому что за четыре года переговорили обо всем. Во всяком случае им было хорошо и в молчании.
Но та развилка, где их тропы расходились, неумолимо приближалась. Развилка – разлучница. Ежик тормознул и неожиданно признался:
– Капелька, через неделю мы расстанемся. Но я буду помнить тебя.
– А почему мы расстанемся?
– Мама отдает меня в другую Лесную школу, там рядышком живет моя бабушка, ежиха.
– Но и я тебя не забуду, – сказала Капелька, – даже помирать буду, а не забуду.
Ежик вздрогнул: что она говорит, на утренней заре?…
Но утренняя заря – Ежик ошибся, хотя и вздрогнул не случайно – была, оказывается, вечерней. Ночью сильный ветер-верховик понес дым и гарь. Звери в хвойном краю тревожно проснулись и принюхались. Что означает этот прогорклый запах? Притом ночью, когда обычно ветра спят, как спят люди, как спят и лесные обитатели?
И лишь дедя-лесник в самой гуще соснового бора, где жили родители Капельки, понимал страшную угрозу, принесенную этим запахом. На его веку это был третий вселенский пожар. У лесника на скотном дворе скопилось много скотины – коровы, бычок, свиньи и овцы, птица домашняя в загоне. Лесник был обречен остаться дома, он лишь молил Бога, чтобы беда обошла усадьбу стороной…
К полуночи все окрестные леса оказались охвачены островами огня.
Семья Капельки сделала ошибку – она укрылась в норах, пытаясь пересидеть нашествие пожара, а надо было уходить без промедления. Нечем дышать, да. Пал обжигает шубки? Но жизнь дороже. Но семья Капельки запоздала с решением бежать. А когда спохватились, пришлось идти сквозь сполохи и дымовую завесу. Все лесные, чудные запахи враз увяли, а остался лишь жуткий запах беды.
Семья Капельки заметалась – рванули туда, где еще нетронутым стоял сосновый бор, но и в бору вдруг вспыхнул огонь. Лисицы метнулись в другую сторону, шли долго и уже поверили, что убежали. Не тут-то было. Дикими порывами ветра забросило и сюда целое войско пламенных и жестоких бойцов, с огненными пиками. Капелька не заметила, как шубка пошла темными пятнами – лисицы бежали по горящему палу, другой-то дороги не было, а только через эти дымные поляны. Скоро Капелька почувствовала жжение, но, к счастью, мать нашла родничок и светлую лужицу возле. Мать велела Капельке лечь в эту лужицу, Капелька легла, ей стало легче, тление шубки прекратилось. Но страшный треск огненной стихии надвинулся и вынудил лисиц опять уходить в неизвестном направлении, а выбора не было, куда идти, – со всех сторон дышало жаркое чудище и языками огня нет-нет да пыталось лизнуть бедных лисиц. Дышать становилось все труднее, горло перехватывало. Капелька поперхнулась и сказала:
– Мама и папа, кажется, все. Я не могу дальше бежать.
– Пойдем потихоньку, доченька, – просила мать – лисица.
– И потихоньку не могу, вот, посмотрите, – Капелька перевернулась на спину, и родители увидели сожженный живот Капельки. Родители молча засплакали.
Капелька вытянулась под кустом дикой смородины и умолкла. Слава Богу, ветер погнал огненный вал в сторону. Родители остались рядом с Капелькой, тем более часы ее были сочтены…
Лесная школа, как ни странно, уцелела. Наверное, потому, что она была сложена из огнеупорного кирпича, и пожарные из Урийска помогли. Люди вспомнили о меньших братьях, прислали подмогу. Пожарные два дня поливали здание Лесной школы из шлангов.
Школу битком забили лесные жители, многие стонали от ран. Школа превратилась в госпиталь.
Но не все звери добрались до родной школы.
Прошло еще два дня. Четвертый класс провожал в последний путь Капельку. Никто не плакал, крепились. Только Зайчиха, сама с обожженными ушами, молча прикладывала к глазам платок.
Все ждали Ежика, хотя мало кто верил, что ежи спаслись. Уж больно у них короткие лапки. Куда на них убежишь, когда пожар идет по лесу как скаковая лошадь.
Но Ежик появился. Иголки на его спине подгорели и обломились. Ежик пришел вместе с родителями. Оказывается, накануне беды Еж-отец вернулся домой.
Ежик подошел к Капельке. Она была как живая. Четвертый класс сжался. Всем было горько, и все жалели Капельку. Но жалели и Ежика.
– Прощай, Капелька, – сказал Ежик, – теперь прощай навсегда. Я буду помнить тебя вечно.
Тихая музыка вошла в класс.
И доныне эта печальная музыка не умолкает в сердцах зверят.
* * *Зачем люди такие беспечные? Почему они на своих стоянках бросают незатушенные костры?…
Май 2003, Благовещенск
4. Рассказы (продолжение)
Маленький портной
Есть на свете удивительный город. Ты захочешь найти этот город на географической карте, но старания твои будут напрасными. Урийск выдуман мной.
Как и всякий выдуманный город, Урийск населен странными и добрыми людьми, впрочем, там есть и злые люди. И вот однажды…
Однажды сильный дождь с грозой бушевал над Урийском, теплые струи ливня промыли Есаулов сад и округу; в эту ненастную ночь родился мальчик, которого нарекли ласковым именем – Серёнька.
Поначалу мальчик болел, наверное, ужасная гроза напугала его маму. Потом Серёнька пил козье молоко и – фу! – рыбий жир, купался в хвойных ваннах. Мама дала мальчику полную волю, он носился верхом на тополиной палочке, гонял мяч, возвращался – запыхавшись – домой, окунался с головой в бочку, где дождевая вода чиста и прозрачна, ел простую пищу: ржаной хлеб, картошку, подсолнечное масло, морковку. Зима подступала к городу, зимой мальчик катался на салазках с высоких гор.
Прошло несколько лет. Мальчик, играя во дворе, все поглядывал за частокол заплота, все ждал кого-то, и чем далее – все упорнее. Менялись зимы и весны, а из дальних таинственных мест тот, кого он ждал, не приходил; мальчик постепенно забыл его образ, хотя в смутные предночные часы мальчику казалось, что отец стоит у изголовья и шепчет слова. Слова были такими:
– Любимый Серёнька… Дождь (или снег) принесет богатый урожай, не обижай дождь (снег), дружи с дождем (со снегом)… Птицы над городом вещие песни поют, не обижай птиц… – под шепот мальчик засыпал, а утром хотел рассказать маме о том, что приходил отец, но молчал, боясь растревожить маму.
Отец – вот кого безнадежно ждал мальчик.
Мать с зари до зари шила на швейной машинке платья и костюмы для молодых и немолодых женщин. Под стрекот ножной машины мальчик задремывал, а когда просыпался, то первое, что слышал – опять был стрекот швейной машины.
Чем дольше засиживалась за шитьем мама, тем быстрее горбилась у нее спина, а глаза сквозь толстые стекла очков смотрели на мир вес смиреннее. И вот мальчик заметил, что мама слишком долго вставляет в иглу нить. Мальчик сказал:
