Борис Черных - Есаулов сад
Королева и королевич поели пшенной каши, попили чайку, забеленного козьим молоком, и Серёнька сказал чуть торжественно.
– Сегодня я сажусь к швейной машине, а ты, мама, будешь наставницей у меня: не противтесь и не перечьте, Ваше величество. Час пробил!
– А уроки? – спросила мама.
– Лето на дворе! – воскликнул мальчик. – Какие уроки! Экзамены? Экзамены мы сдадим, не волнуйтесь, сударыня.
Мальчик осмотрел машину заправским взглядом портного, подтянул ремень и ослабшие винты, прокапал из масленки ходовую часть, протер ветошью корпус.
Мать взволнованно следила за каждым его движением. Сейчас Серёнька, которого она мученически растила и поднимала к светлой жизни, сядет за швейную машину. Эту ли судьбу она готовила ему?
Мальчик посмотрел на маму и догадался о ее состоянии: она передавала ему не только пароль судьбы, но и ключ материального благополучия и уступала дорогу – смотри, сынок, нить под твоей рукой уходит в бесконечную даль. Попытайся на свой лад быть счастливым в стране, где все обязаны быть счастливыми совокупно.
Мальчик мысленно осенил себя крестным знамением, сел к машине. Детство, прощай! До свидания, свирепый футбол на задворках. Озеро Вербное и остров Дятлинка, я не забуду вас. Есаулов сад, иногда я пробегу по тенистым твоим аллеям, чтобы выпить стакан сидра и, глядя сквозь березовую дымку, вспомнить папу. Здесь, уходя на фронт, он прибил ладонью мой младенческий вихор.
Мальчик опробовал ножную педаль. Э, нога провисла. Старинная машина «Зингер» намекала Серёньке – рановато ты избрал тернистый путь. Но мальчик не думал сдаваться, он пошел в кладовую, отыскал давно приготовленную деревянную плошку, взял сверло, прокрутил по углам четыре отверстия, отмотал кус медной проволоки, вернулся и привязал к решетчатой педали деревянную плошку, вновь сел к машине, поставил ногу на педаль и рассмеялся.
– Влилось! – сказал он. – Поехали, мама.
– Поехали, сынок, – отвечала мать.
– Но сначала я устрою разминку, – сказал Серёнька. – Сошью из лоскутков пододеяльник, а?
Мать принесла из дальней комнаты целый мешок цветных обрезков. Здесь были и легкие ткани, и тяжелые, жалкие, конечно, воспоминания о тканях, но мальчик рассыпал лоскутья по полу и прикрыл глаза:
– Какое богатство, мама!
– Ну, мы же королева и королевич, – в тон отвечала слепая мать.
Шутки шутками, но обрезные лоскутья составляли немалую ценность для портнихи и ее сына. Из этих лоскутьев были пошиты их пестрые простыни, наволочки для подушек и пододеяльники, и даже подклад осенней курточки у Серёньки был многоцветным. А в прошлую зиму мать сшила для мальчика костюм арлекина, и он получил первый приз на новогодней елке. Голь на выдумки хитра, – говорила мать.
– А если, мама, подобрать обрезки по цвету и веером, клиньями или лучами пошить, все соседи позавидуют нашему копеечному ковру, – еще не став Маленьким портным, Серёнька начал фантазировать, и мать ответила:
– Ты и тут, а не только на огородных грядах, талантливый мальчик.
– Ах, госпожа, не хвалите меня раньше срока. Хвалите, когда все женщины Урийска будут у ног Маленького портного, – и следом мать услышала странный звук и не сразу поняла: сколько лет она шила, сидючи за машинкой, но не воспринимала стрекот родной машинки отстраненно.
Серёньку же вдруг прострелило – голубой цвет показался ему цветом родины, нет, не огромной России (Россию мальчик всегда видел зеленой и золотой), а родины малой, и все любимые друзья Серёньки, все девчонки и мальчишки, в синей, вдали густеющей, дымке привиделись ему. То был цвет возраста.
Позже к Маленькому портному придут другие цвета, подчас темные и мрачные, но сейчас, сидя за машинкой, он бежал по лугу, усыпанному голубыми васильками.
Слушание собственной швейной машинки заняло мать, а сам Серёнька тоже увлекся новым делом и голубыми лоскутками, – и оба они, мать и сын, не заметили, как кухонная дверь поползла, и в комнату вошла женщина с красивой девочкой об руку.
Это была та самая важная заказчица, жена главного урийского начальника, с дочкой. Гостьи кашлянули. Мальчик оглянулся и страшно смутился, он никак не ожидал столь быстро увидеть девочку Стеллу в нищенском их доме на Шатковской. Хотя сильное воображение успело начертать радужную картину: много позже, став знаменитым портным, он примет заказ у городской красавицы Стеллы – летний сарафан на тонких бретельках – пока Серёнькина фантазия не распространялась дальше светлого, однотонного сарафана, хотя уже и сейчас, в простой фантазии, наличествовал строгий вкус мальчика. Но знатная женщина и ее дочь явились так внезапно, так неожиданно…
Важная гостья была вежлива до приторности.
– Васильевна, у вас плохо со зрением? Ну, не переживайте, голубушка. А мальчик, какой славный мальчуган заменил вас у машинки. Как звать тебя, мальчик? Сергей? А отрез мой, подумаешь, пошел в брак, эка беда, для нас это не беда, – лепетала гостья. – Стеллочка, смотри, как ловко чувствует себя Сережа за швейной машиной.
– Я бы тоже училась шить, но ты считаешь это занятие плебейским, – проговорила Стелла, ее мать зарделась и тут же увела в сторону опасное признание девочки:
– Ты меня неправильно поняла. Я боялась, ты станешь сутулиться за машинкой. Но теперь, воодушевленная Сережей, разрешу тебе шить…
Под пустую бурутьбу важная гостья забрала покромсанный отрез, и они удалились. Из дверей Стелла, оглянувшись, улыбнулась Серёньке («я выполнила свое обещание», – сказала ее улыбка), и снова благословенная тишина вошла в дом Маленького портного.
Так Серёнька в двенадцать лет оказался приставленным к ремеслу, и дела шатковалко пошли. Почти все материнские заказчицы доверили мальчику пошив новых платьев, а кое-кто рискнул заказать Серёньке иные подробности туалета. Серёнька смущался поначалу, но скоро решил: «Там, где велит свое работа, надо подчиниться велению». Но волнение схватывало Маленького портного всякий раз, когда заказчицей выступало юное существо, здесь, видимо, причиной была ранняя чувственность мальчика, взращенная всегдашним женским окружением и женской опекой.
В летние дни, набухшие теплом и запахом молодой крапивы, – из ее лепестков получался вкусный зеленый борщ, – Серёнька в очередной раз растерялся, когда переступила порог Тая Фатеева, соседская девочка, и, переминаясь, ибо тоже была смущена, просила пошить всего лишь белый саржевый фартук для выпускного десятого класса, с гипюром, белым же, по груди и кокетливым вытачками. Они стояли друг против друга – Серёнька и Тая
– боясь прикосновения.
– Тая, – признался Серёнька, – я никогда не шил белоснежных фартуков.
– Не бери в голову – фартук. Потом я попрошу тебя сшить другое, – Тая улыбнулась Серёньке сестринской улыбкой.
Мальчик измерил ширину Тайного плеча, затем, с колотьбой в сердце, объем груди (из ханжества я чуть было не написал – объем бюста), прикинув сантиметры на вырост. Будучи наблюдательным, он знал, что к десятому классу девочки перестают тянуться, но природные силы в этом возрасте столь велики, что девочки, лучше сказать девушки, все еще поднимаются, словно на опаре, преображаясь в дивные существа, и лица их светятся в сумерках волшебно и матово.
Трудно, но празднично шло первое рабочее лето мальчика. Серёнька чередовал шитье с хлопотами на огороде. Посеять и взрастить раннюю рассаду помидор и огурцов, высеять редис, репу и редьку, тыкву и подсолнухи, а также кукурузу; и не забыть из подпола вовремя вынуть картофель, прогреть в избе и прорастить, – множество привычных забот окружало мальчика, а еще он должен был кормить поросенка и кур. Серёнька все знал и умел делать с давешних лет, но теперь он выступал не на побегушках, а в качестве хозяина, и мальчику иногда не хватало времени выполнить все намеченное на день. Опомнившись, он как-то хватился – не заготовил впрок коровьи лепехи, которые в прошлые лета собирал за стадом, чтобы завести компост в железной бочке и подкармливать органикой слабую рассаду, иначе помидоры и капуста не уродят. Добрый Титаник привез из воинской части нитраты в гранулах и предложил Серёньке, но Серёнька, зная наказ мамы, наотрез отказался подкармливать огород наркотиками.
Если издалека, из нынешней поры, посмотреть на то лето – окажется и то лето было дивным в полном смысле этого слова. Впервые мама, пусть вынужденно, доверила сыну обильные хлопоты по усадьбе и дому; круговерть, в которой пыталась участвовать и мать, помогала им коротать время. Но, странное дело, Серёнька ловил себя на мысли, что он продолжает ждать чего-то необыкновенного, и, что было еще страннее, ждала необыкновенного и мать. Возможно, то особенность России – в России с семнадцатого года все ждали и ждут чего-то из ряда вон, не замечая, что оно, это из ряда вон, неоднократно и жутко сбылось. Но нам все время хочется верить, что мы достойны лучшей участи, и мы ждем ее и призываем.
