Алексей Колышевский - Жажда. Роман о мести, деньгах и любви
В тот день он приехал за очередными «рабами» – так он называл тех, кто работал на его стройке. Платил им Сашенька неохотно, предпочитал часто менять «рабов» и почти ничего им не платить. Он называл это «сокращением издержек». Сашенька, разумеется, не узнал Мишу, и тот оказался сперва в его машине, а затем и на стройке. Плешакова определили такелажничать: разгружать машину с бетонными блоками. Двое рабочих стояли в кузове грузовика и закрепляли трос на поддонах с блоками, Миша снизу руководил крановщиком, указывая ему, куда опускать поддоны, выкрикивал то «вира», то «майна», и, конечно же, не его вина в том, что трос на одном из поддонов был закреплен плохо. Блоки рухнули с высоты в несколько метров, один из них ударил Мишу в плечо, тот охнул от боли и упал. Лупарев мгновенно оказался рядом и, увидев, что несколько блоков от падения раскололись, пнул Мишу ногой в спину:
– Ты, придурок! Портишь мне тут все, вместо того чтобы нормально работать! Вали отсюда!
Миша, охая, встал. Плечо ужасно болело, ныла спина от лупаревского пинка. Работяги проводили его безразличными взглядами, охранник поселка вывел его прочь. Миша попросил его показать дорогу до ближайшей станции и охранник брезгливо махнул рукой на восток: «Там автобус, до станции три остановки». Миша побрел туда, к остановке, очень долго ждал автобуса, продрог, но, к счастью, автобус все-таки пришел, электрички на Москву шли без перерыва, в вагоне было тепло, и Миша, которому досталось место, уснул, разморенный этим теплом и своими ноющими побоями. Разбудил его чей-то резкий голос.
– Четыре батарейки за десять рублей! Стельки с подогревом! Бумажники из настоящей кожи! – вопил появившийся в конце вагона коробейник, держа высоко над головой свой копеечный товар. Миша поморщился, хотел было вновь закрыть глаза, но обличность коробейника показалась ему знакомой, он всмотрелся и узнал в нем бывшего коллегу по работе. Подождал, пока тот поравняется с ним, окликнул, и бывшие коллеги, никогда прежде не дружившие, чуть ли не бросились друг к другу в объятья. Миша пригласил коробейника в свою комнатушку, и они проговорили целую ночь, благо в общежитии все было спокойно.
– Так и не нашел нормальную работу?
– Где ее теперь найдешь?
– Меня разорил банк.
– У меня отобрали квартиру.
– Мне с трудом хватает на жизнь, а еще приходится кормить детей, – откровенно признался коробейник. – Стыдно признаться, но иногда я думаю – лучше бы их вовсе не было, тогда я жил бы сейчас немного лучше.
– Как твоя жена? Моя смылась куда-то, и я не знаю, что с ней.
– Моя жена устроилась продавать билеты в метро, украла деньги, ее посадили. Мы живем в Подмосковье, снимаем полдома у бабки-пенсионерки, сортир во дворе. Развалюха ужасная, зато, – коробейник невесело усмехнулся, – недалеко от работы. Встаю утром, часов в пять, в это время самые полные вагоны, к обеду возвращаюсь, кормлю детей, вечером еду в Москву, чтобы сесть там на электричку в область.
– Безработица не сказывается? – поинтересовался Миша.
– Сказывается, – махнул рукой собеседник, – но люди все еще надеются что-то найти. А потом, не может же быть так, чтобы у всех было все настолько плохо, как у нас с тобой?!
– Как ты думаешь, кто во всем этом виноват?
Коробейник пожал плечами:
– Какая разница? Может, американцы, может, наши какие-нибудь. Кому мы с тобой нужны, кроме самих себя? Пожили взаймы красиво, думали, так вечно будет, а нас кто-то наколол. Все потеряли. А ты знаешь, чем я себя успокаиваю? Вот у тебя квартира была, да?
– Ну.
– Так она не твоя была, правильно?
– Как сказать... Мне казалось, что моя. Хотя ты прав.
– Так чего ее жалеть-то? А потом, ведь не только нам так плохо?
– Недавно ты говорил наоборот, – Миша нарисовал на распухшем плече йодовую сеточку и, поморщившись, проглотил таблетку кислого аспирина.
– Да какая разница, – коробейник допил свой чай и засобирался домой. – Поеду, скоро первая электричка, работать пора.
– А дети твои как же?
– Они у меня самостоятельные...
* * *На следующий день Миша достал из укромного местечка триста долларов и пошел их менять. Это были все его деньги, и половину из них он хотел отправить родителям. Пройдя мимо нескольких обменных пунктов, он, наконец, увидел то, что искал: приемлемый курс. На двери обменного пункта висела бумажка «вход строго по одному», и Миша открыл дверь с осторожностью, опасаясь, что ему, как всегда, придется подождать, ожидая увидеть чью-то склоненную перед окошком спину, но спины никакой не было. Пусто было крохотное помещеньице обменника, и за окошком маячила неопрятная голова кассирши. Что-то неуловимое от экономиста Лосевой – той самой любопытной лысоватой дамы из лопнувшего банка, где погибли плешаковские сбережения, – было в этой молодой еще женщине. Миша даже застыл на мгновение, не решаясь подойти к окошку, но, удивившись, собственной мнительности, подошел, показал кассирше бумажки, назвал сумму и поместил бумажки в железный лоток. Лоток щелкнул и уплыл на территорию кассирши, а Миша с тревожным чувством заметил, что с кассиршей не все в порядке, и она либо очень пьяная, либо под какой-то серьезной дурью: глаза ее были совершенно безумными, косили то вправо, то влево, то вдруг начинали вращаться каждый в свою сторону. Он мысленно упрекнул себя в том, что принял за мнительность внутренний голос своей прежде совсем неразвитой интуиции, но было поздно. Кассирша извлекла доллары из лотка, пересчитала их и бросила куда-то, а куда – Миша увидеть не смог. Потом она села, вернее, довольно неловко плюхнулась на стул, и Миша еще раз убедился в том, что она находится в совершенно неадекватном состоянии. Меж тем кассирша пощелкала на калькуляторе, пересчитала рублевые бумажки, кинула их в лоток и вернула его Мише, встала, держась за край лотка, и принялась смотреть, как Миша считает деньги. При пересчете Плешаков с ужасом обнаружил, что окаянная кассирша обманула его самым наглым образом, и притом очень существенно. Миша тут же бросил все деньги обратно и быстро задвинул лоток, ухитрившись прищемить кассирше палец.
– Ах ты!.. – взвизгнула кассирша и назвала Мишу грязным словом.
– Простите, – смутился Плешаков. – Я не хотел. Просто вы мне дали очень мало денег, и я вам их сразу вернул. Вы мне недодали две тысячи рублей.
Кассирша, вместо того чтобы ответить хоть что-то, повернулась к Мише спиной, закурила сигаретку и с остервенелым страданием принялась рассматривать свой пострадавший палец.
– Девушка! – Миша похолодел. Он внезапно понял, что «попал» и теперь доказать кому-либо, что прав он, а не эта лохматая, пьяная в стельку особа, невозможно! Кто послушает работягу, вздумавшего обменять свои гроши? На стекле прямо на уровне глаз Миша прочитал короткое объявление, на которое прежде не обратил внимания: «Все обменные операции обратного хода не имеют. Банк «Софрино»». Кассирша между тем повернулась, и Плешаков начал просить ее вернуть деньги, но она вела себя просто ужасно, принялась гадко хохотать, еще несколько раз назвала Мишу всякими словами, посетовала на то, что ей сегодня попадаются «одни бараны» и сказала:
– Ничего я тебя не обсчитывала, вон, на стену посмотри.
Миша посмотрел на стену и сначала ничего не увидел, а потом, подняв глаза, почти у самого потолка разглядел табличку с курсом обмена, не имевшим с тем, что был вывешен на улице, ничего общего, а вдобавок еще и приписку, что до тысячи долларов курс один, а тот, что он увидел на улице, действует при обмене свыше тысячи.
– Девушка, ну пожалуйста, – заскулил Миша, – ну что вам стоит? Верните мне мои триста долларов, я ведь не знал, что у вас такие условия, я не видел. Новый год через два дня, это все мои деньги, я работаю сторожем, подрабатываю на стройке, меня выгнали из дома, я хотел послать немного денег родителям, к празднику, они пенсионеры... Ну пожалуйста, девушка!
Кассирша смотрела на него сквозь пуленепробиваемое стекло и ухмылялась с безнаказанной наглостью. Всю предыдущую ночь она провела со своим любовником, жена которого дома почему-то отсутствовала. То ли она работала медсестрой по системе сутки через трое, а может, уехала в командировку – этого никто никогда не узнает. А эти двое любителей адюльтера всю ночь пили, курили дурь, а наутро, когда кассирше нужно было идти на работу, ее возлюбленный внезапно сказал, что между ними все кончено. Это было последнее свидание, он любит жену, которой не собирается больше изменять. Кассирша по раскисшему в оттепель тротуару шла на работу и сама была такой же раскисшей, думала, что вот, ее опять обманули, ей уже тридцать четыре, а она все еще одинока, все время по чужим постелям. Проклинала мужиков, и этот жалкий проситель, очередной облапошенный банком «Софрино», воплощает весь мужской род, сперва вызывающий у женщины сочувствие, любовь, а потом на эту любовь плюющий. Она с наслаждением материла этого простака, издевалась над ним, пользуясь своей законной безнаказаностью. Ну что он сделает? Пробьет головой толстенное стекло? Да пусть хоть наизнанку вывернется, она ничего ему не вернет.
