Дни, месяцы, годы - Лянькэ Янь

– Хочу жениться, я тоже хочу жениться, хочу жениться на здоровой девушке! – К тому времени солнце уже пробилось во двор, и крики Четвертого дурачка, его слезы и сопли прохладно мерцали в солнечных лучах, будто мокрое от слез полотенце, которое повесили сушиться на веревке.

– Даже не знаю, к добру такое родство или к худу, – сказал У Шу.

– Ты же на Третьей дочери женишься, а не на Четвертом дурачке, так что грузи свое зерно в тачку, – отвечала Четвертая тетушка.

– Я побольше возьму, – заявил У Шу.

– Бери все, что сможешь увезти, – ответила Четвертая тетушка.

Он поставил тачку поперек ворот, привязал к ней веревку, чтобы было удобнее тащить, взял из кузова стопку холщовых мешков и начал пересыпать зерно из чана, что стоял в изголовье кровати. Четвертая тетушка придерживала горловину мешка, а зять шуровал в чане тазиком для умывания. Комната наполнилась скрипом трущейся о зерно посуды. Аромат прошлогодней пшеницы растекался по дому, будто мутные речные воды, прорвавшиеся сквозь плотину. У Шу наполнил один мешок, затем второй. В конце он поднимал мешок за горловину и встряхивал, чтобы зерно улеглось плотнее и в него могла поместиться еще пара тазиков. Когда наполняли третий мешок, Третья дочь вдруг притащила из кухни скалку. Теперь У Шу насыпал зерно, а она укатывала его скалкой, и если в другие мешки вошло не больше тринадцати тазиков, то в этот влезло целых пятнадцать.

Завязывая мешок, У Шу улыбнулся Четвертой тетушке и сказал:

– А Третья ваша никакая не дурочка.

– Сыпь, сыпь побольше, – ответила Четвертая тетушка. – Только не обижай мою Третью, не бей и не ругай.

– Как можно ее обижать, она ведь моя жена, пусть и помешанная, а все равно член семьи.

Тут снаружи раздался крик: Четвертая тетушка, радость-то какая, Второй зять пожаловал! Четвертая тетушка решила было, что ослышалась, навострила уши – и правда, про ее Второго зятя говорят. Она вдруг растревожилась, выскочила за ворота посмотреть. В самом деле, Второй зять, покачиваясь, шел через деревню – под солнечными лучами он смахивал на крепкое столетнее дерево, от каждого его шага поднималась пыль и дрожала земля. Несколько лет не появлялся, подумала Четвертая тетушка, наверняка что-то стряслось. Но вот гость подошел ближе, и Четвертая тетушка не увидела печали на его лице, наоборот, единственный глаз зятя радостно блестел.

– А чего один, без жены? – спросила его Четвертая тетушка.

Второй зять встал у ворот и улыбнулся хозяйке:

– Она дома отдыхает, понесла и теперь боится далеко уходить, на кислое и острое потянуло.

У Четвертой тетушки будто камень с души упал, лицо озарилось радостью.

– По делу пришел или так? – спросила она зятя.

– Так пришел.

– Если по делу, то говори.

Второй зять уселся на камень у ворот.

– Нет у меня никакого дела.

– Заходи в дом, отдохнешь. Приготовлю тебе, чего пожелаешь.

– Я дома позавтракал, – ответил зять, отирая вспотевшее лицо полой рубахи. – Вторая пожарила мне масленые лепешки.

– Она научилась жарить лепешки? – удивилась Четвертая тетушка. – Заходи, познакомишься с Третьим зятем.

Рука Второго зятя, отиравшая пот с лица, замерла – он увидел тачку у ворот.

– Пришел за вашим зерном?

– Я ему разрешила, – ответила Четвертая тетушка. – И ты себе бери!

– Зерна мне не надо, – сказал Второй зять. – Я за другим пришел.

По лицу Четвертой тетушки пробежала легкая тень, она откинула со лба черные с проседью волосы:

– Говори, говори, что нужно.

Второй зять встал, помолчал немного и выдавил из себя:

– Вторая ваша как понесла, припадки стали чаще, в прошлом месяце было семь раз, за вчера – два раза. Однажды нагнулась к чану набрать воды и плюхнулась внутрь. Другой раз упала прямо у колодца, едва не утонула. – Договорив, Второй зять взглянул на деревню и спросил: – И как нам быть? Как же нам быть? Понесла наконец, а тут такое.

Деревня Четырех Дурачков раскинулась на склоне, крыши домов – словно разбросанные по косогору старые соломенные циновки. Сельчане с лопатами на плечах, погоняя скот, стекались из переулков на главную улицу и уходили все дальше и дальше, пока их припыленные силуэты не растворялись в полях на склонах гор. Второй зять опустил глаза и мягко проговорил:

– Если она не сможет родить, мне и жить незачем.

– Ты скажи, чем помочь-то? – спросила Четвертая тетушка.

– Каждую ночь во сне я рыскаю повсюду в поисках снадобья и вижу старого лекаря, которому уже за восемьдесят перевалило. Из ночи в ночь он твердит, что Вторая выздоровеет, если сварить ей суп из костей.

– Так свари, – ответила Четвертая тетушка.

– Суп должен быть не из простых костей, корова или овца здесь не помогут.

– А из каких? – спросила Четвертая тетушка.

– Из человеческих, – помедлив, ответил Второй зять, – и чем ближе родство, тем лучше.

Четвертая тетушка, ничего не отвечая, взглянула сначала на Второго зятя, потом на деревню, развернулась и ушла во двор. Достала мотыгу, пару лопат и крикнула:

– Третья дочь! У Шу! Мне надо в поле сбегать, а вы берите столько зерна, сколько надо, грузите полную тачку, чтобы второй раз не ходить. – И, прихватив инструменты, вышла на улицу, где ждал ее Второй зять. Четвертая тетушка вручила ему лопату и повела за собой на гребень.

– Матушка, куда мы идем? – допытывался Второй зять.

– Тестя твоего могилу копать, – не оборачиваясь, отвечала Четвертая тетушка. – Тебе ведь нужны человеческие кости? Если это вылечит Вторую дочь, я на все готова.

Второй зять нагнал ее, краски, журча, утекали с его лица и капали на землю. Казалось, он и не надеялся, что теща так легко согласится на его затею.

– Виноват я перед батюшкой, – сказал Второй зять.

– Это он виноват перед нами.

– Даже после смерти не даем ему покоя.

– Это он не дает нам спокойно жить, – отрезала Четвертая тетушка.

Они почти бежали по тропе, и, хотя Четвертой тетушке было уже под шестьдесят, с мотыгой на плече она поспевала даже быстрее тридцатилетнего зятя.

Пышные ростки пшеницы покрыли поля толстым ковром. Кладбище лежало на солнечном склоне в нескольких ли от деревни. Могилы были разбросаны по косогору, в изголовье у каждой росло дерево – где кипарис, а где сосна. Их тени громоздились на земле, вытесняя солнечные лучи, оставляя свету случайные пятна, то вытянутые, то круглые, то квадратные, а то и непонятной формы. Рядом с могилой Ю Шитоу, почти у самого оврага, росла горная сосна. Он умер много лет назад, поэтому сосна толщиной была с добрую кадушку, крона уходила высоко в небо, а в ветвях ютились воробьиные гнезда. Придя на место, Второй зять снял рубаху, повесил ее на ветку и принялся раскапывать могилу, и с каждым взмахом его лопаты с дерева опадали сухие иглы, и шишки горохом сыпались на землю.

А он все копал.

От земли поднимался теплый молочно-белый пар. Его вязкий аромат расплывался по кладбищу, смешиваясь с густым запахом сосны, крепким духом истлевшего гроба и чистым благоуханием пшеницы. Второй зять мерно откидывал землю, а Четвертая тетушка отдыхала, прислонившись к сосне. Несколько воробьев опустились на ветви и загалдели, таращась на могилу, затем вспорхнули и унеслись, но скоро прилетели назад с целой стаей. Их сизо-белый щебет хлестал по земле, точно ливень в ясный день.

Второй зять встал на цыпочки и выглянул из могилы:

– Чего они кричат?

– Ты копай, это к добру, – ответила Четвертая тетушка. – Значит, жена твоя поправится.

Второй зять открыл дверь в склеп и увидел прогнивший гроб, черный лак на нем давно облез, доски из павловнии были до того изъедены червями, что напоминали соты. Под склеп был приспособлен яодун высотой в половину человеческого роста и размером с полциновки. Второй зять сел на корточки у порога и увидел, что серый гроб по-прежнему покоится на камнях, а на его крышке извиваются две белоснежные личинки. Он знал, что это обычные земляные черви, но они копошились с таким звоном, как если бы в ухо Второму зятю влетел комар. Иероглиф «подношение» на гробе до сих пор не стерся. Под ним, словно открытый глаз, зияла выеденная сыростью черная дыра размером с финик. Из нее медленно струился белый газ и поднимался к выходу из могилы, оглаживая Второго зятя по лицу. Тот так и застыл на корточках у двери в склеп, будто потерял ключи и теперь не может попасть в дом.