Десять поколений - Арфуди Белла

– Может, и твои предки, владевшие ковровой фабрикой, тоже?

– Какой фабрикой?

– Твои предки владели целой фабрикой в Турции. Это что, они теперь тоже для тебя враги народа? – Берат стукнул тяжелым кулаком по столу и навис над сыном. Из его тарелки разлился суп, который жена тут же начала вытирать со стола, боясь вмешиваться в разговор отца и сына. – Может, ты еще, как эти все подонки, пойдешь и напишешь донос на отца, что он сын неправильных людей?

Берат буравил взглядом сына, который словно приклеился к своему месту. Он видел, что Шиван не ожидал такой реакции и не понимает, как ему отвечать. Старается храбриться и не показывать, что испугался, но его выдает дергающаяся нога.

– Я к тебе обращаюсь. – Берат ткнул пальцем тщедушного сына. – Тебя вот этому учат в школе? Учат ненавидеть своих предков и стыдиться их? Еще раз у себя дома услышу такое, паршивец, можешь собирать вещи и выметаться.

Шиван втянул голову в плечи и исподлобья смотрел на своих младших братьев и сестер, которые тоже боялись издать хотя бы звук. Те даже не понимали, о чем вообще шла речь. Шиван же, знавший только советскую реальность, в которой он рос, молчал, но чувствовал, что отец неправ. Так ему в школе и говорили: люди другого поколения не до конца еще прониклись светлыми идеями о всеобщей победе коммунизма.

Берат, отправившийся в тот день спать раньше обычного, долго ворочался в кровати, думая над словами сына. Когда он успел отдать его душу этим ужасным людям? Как быстро эти большевики отравляют все вокруг. Ему необходимо спасти сына, пока еще не поздно. «Пока еще не поздно», – все повторял себе Берат, усыпляемый собственным тяжелым дыханием.

Увы, спасти можно лишь того, кто желает этого спасения. Очарованный идеей социального равенства и повсеместной справедливости, Шиван уходил все дальше от того, что было ценно его отцу, к тому, что прививало ему общество. С отличием окончив школу, он без труда поступил в институт, стал комсоргом своей группы. Истинный комсомолец и образцовый советский гражданин, он стыдился своего происхождения и всем новым друзьям рассказывал, что он потомок угнетенных крестьян.

Однако есть вещи, которые сложно в себе преодолеть, даже если ты очень стараешься ради будущей карьеры и хочешь вписаться в правильное советское будущее. Для Шивана это была женитьба. Сколько он себя ни убеждал, так и не смог с собой договориться, что жениться именно на езидке необязательно, ведь нации и народы – пустое, когда речь идет о новом виде человека – советском гражданине. После мучительных двух лет бесконечных размышлений и самобичевания Шиван поддался уговорам родителей и женился на езидской девушке. Дочери их соседей, которую он знал всю свою жизнь, поскольку был старше невесты на пять лет.

Поразительно, но брак оказался счастливым. Молодая жена соглашалась со всем, что скажет Шиван, и даже в мыслях не могла представить, что может ему перечить. Так, ведомая волей мужа, она и сама не заметила, как место езидского ангела Малаки-Тауса в их доме занял бюст Ленина.

– Наш великий предводитель! – восхищался Шиван, проходя мимо белевшей фигурки.

Одно десятилетие сменяло другое, но бюст Ленина оставался вечным. Лишь перекочевал в буфет, где оттенял за стеклянной дверцей вазы для фруктов и конфет из чехословацкого хрусталя, которые доставали лишь для особого случая. Мимо бюста теперь проходило следующее поколение семьи, называвшее Ленина дедушкой.

– Дедушка Ленин – наш общий дедушка. Дедушка всех-всех, – шепеляво повторяла Хатуна, старшая дочь Шивана, у которой недавно выпали два передних молочных зуба.

«Всего полгода в школе, а уже знает все самое важное», – умилялся обычно Шиван.

Берат же мысленно чертыхался и думал, зачем он спасся и не погиб в резне, если в итоге сам погубил свою семью и род. Только иначе, не так, как планировали турки.

– Не дедушка он тебе, Хатуна. – Берат схватил внучку своими еще крепкими руками и усадил к себе на колени. – Я твой дедушка. Другого у тебя нет.

Хатуна непонимающе уставилась на деда. Подкручивая по привычке на пальце кончик туго заплетенной косы, она болтала ногами. Они совсем не доставали до пола. Мать ей говорила, что она пошла в свою бабушку. Будет такая же изящная и миниатюрная. Хатуна таких сложных слов не знала и просто улыбалась в ответ. Сейчас улыбаться дедушке не хотелось, Хатуна была растеряна. Неужели она неправильно выучила урок?

– Учительница говорит, что он тоже наш дедушка. Дедушка всех-всех, даже тех, у кого других дедушек нет.

Берат, мысленно посылая эту учительницу к черту, поправил густые усы, символ чести любого езидского мужчины, и положил большую ладонь на голову внучке. Его пятерня покрывала ее полностью.

– Не все, что тебе говорят в школе, правда. Ты приходи чаще к дедушке болтать, он тебе все расскажет.

Чувствуя любовь деда и его внимание, Хатуна продолжала:

– Тогда чей он дедушка?

– Ничей. Не было у него ни детей, ни внуков.

– Учительница нам соврала? – Хатуна округлила глаза и мысленно поругала себя за то, что сразу так плохо думает об учительнице.

– Соврала и небось даже не покраснела. – Берат опустил голову чуть ниже, чтобы смотреть внучке прямо в глаза. – Краснела?

Хатуна помотала головой. Учительница не краснела. Получается, она и правда соврала? Хатуна расстроилась от мысли, что лучезарная и такая красивая учительница с пышными светлыми волосами оказалась врушкой. Хатуна ведь так хотела быть похожей на нее и тоже однажды стать учительницей.

– Вот и не верь больше всякой ерунде, которую тебе в школе рассказывают. Ты сначала приходи домой и мне передавай все, что узнала за день, а я тебе уже скажу, что правда, что ложь. Договорились? – Внучка кивнула, и Берат с чистым сердцем решил, что теперь надо бы отдохнуть. Может, за старшим сыном он не уследил, но уж внуков своих он из узды не выпустит. – Теперь беги играй. И нечего больше фигурку Ленина в руки брать. Чем больше ее трогаешь, тем больше зла на свой дом накликаешь. Поняла меня?

– Поняла, дедушка.

– Умница моя. – Берат смачно поцеловал внучку в пухлую щеку и отпустил.

Его жена, наблюдавшая за ними с другого конца комнаты, отложила спицы и свитер, который вязала к зиме одному из сыновей, и обратилась к мужу:

– Ну и чего ты хочешь добиться? Она же ребенок. Поди уже сегодня вечером расскажет об этом отцу с матерью, даже не задумавшись. Завтра уже Шиван придет с тобой ругаться. И не надоело вам ссориться из-за ерунды?

Берат метнул тяжелый, строгий взгляд в угол, где в кресле, укрыв одеялом от холода ноги, сидела его рано поседевшая жена. Свет, пробивавшийся из окна, выделял морщины на ее лице. «Как же быстро мы все стареем», – подумал Берат и сказал:

– Пусть только посмеет снова при мне своих коммунистов защищать. Ведет себя со мной так, словно это не я его воспитал, а какой-то чужой человек. Никак не выбьет из себя всю дурь, которой его здесь закормили. Один Ходэ знает, как меня злит Шиван!

– Оставь ты мальчика в покое, – наставляла Берата его обычно кроткая жена. – Он уже сам отец. Без нас разберется, как ему жить.

– Уже разобрался! – Берату хотелось сплюнуть прямо на пол. – Так разобрался, что теперь член партии! Стыд! Какой стыд! Упустил я его, упустил. Ничего езидского в нем не осталось.

Берату вспомнилось, что даже профессию себе Шиван выбрал сам. Не счел нужным посоветоваться с отцом, который ничего, по его мнению, не понимал в добропорядочной советской жизни. Пришел домой и заявил, что будет учиться на агронома. При этом согласился жениться на подобранной для него девушке, потому Берат решил по поводу выбранного факультета ничего не говорить, тем более что профессию агронома он считал вполне сносной.

Учеба Шивану давалась легко, как и его предкам. Профессора его заприметили быстро и тут же определили в нем будущее светило науки. После окончания университета Шивану рекомендовали поступать в аспирантуру. Увлеченный растениями и химией, он отрывался все дальше от отца и его власти. Уже чаще обычного он мог ему резко ответить или с чем-то не согласиться, а не молча терпеть упреки. Через три года Шиван защитил диссертацию с мудреным названием, которого его отец с матерью не поняли, и его направили в НИИ. Берат, с одной стороны, сыном гордился – такой головастый у него уродился. С другой – стыдился того, что тот все меньше и меньше похож на езида. Даже усов не носит, что за молодежь пошла. В погоне за модой забывают о намусе.