Десять поколений - Арфуди Белла

До вылета в Стамбул оставалось еще два дня, а Ари так и не понял, куда они едут и зачем. Но, кажется, хотя бы дядя Мсто получил свой ответ.

Глава X

Джангир, заселившийся в меблированные комнаты в доходном доме на одной из центральных улиц Тифлиса, уже две недели ждал брата. Тот все еще был в пути. Весть о гибели родных застала его на чужбине, как и Джангира, находившегося в то время на юге Российской империи в поисках новых рынков для сбыта ковров. Узнав о трагедии, братья испытали шок, но каждый горевал по-своему. Старший, Джангир, после первого ступора быстро пришел в себя. Ему нужно было думать о том, как воссоединиться с братом и как им теперь жить. Младший же, Берат, слег в горячке, а позже провалялся несколько месяцев в пограничном состоянии между миром живых и миром мертвых.

Берат, всегда отличавшийся скрытностью и мягким характером, до конца не успел смириться даже со свадьбой любимой, выданной замуж за старика. Смерть родных, погибших при резне, которую турки называли вынужденным переселением некоторых народов во время войны, стала очередным испытанием. На грани помутнения рассудка он рвался ехать на родину, чтобы лично увидеть мертвые тела. Но каждый раз его останавливали друзья по университету, и он в жару и полубреду оказывался в постели. Когда тяжесть горя несколько отступила, Берат спешно собрал все вещи и поехал к брату.

Джангир, как самый старший и, по сути, глава практически исчезнувшего рода, решил, что отныне они будут жить в Тифлисе. За время, что Джангир находился на земле русского царя, он успел освоиться и найти место, где поселились такие же спасшиеся, как и он. Были здесь и те, кто бежал от турок с пустыми руками, преодолев огромные расстояния под палящим солнцем. От них Джангир и узнал о том, что их фабрику присвоила местная власть, дом разграбили, а его жителей убили. Мужчин убивали сразу. Женщин и детей отправляли в долгую дорогу, зная, что они ее не переживут. Слушая рассказы спасшихся, Джангир рыдал, хоть и был мужчиной. Мысль о том, что он выжил, а его ребенок, жена, родители, практически все родные – нет, терзала его. Почему выжить было суждено именно ему? Зачем это все? Почему Ходэ это позволил?

Берат страдал от мыслей не только о родных, но и об Асли. Знала ли она о том, что скоро будут творить с его народом? Видела ли она? Пыталась ли спасти хоть кого-то? Или он был слеп, по своей молодости и наивности думая, что турки тоже люди? Такие же люди, как они. Как же мать? Отец, сестры… Ава-ханум. Их всех теперь нет? В солнечные теплые дни, когда его отпаивали лекарствами, ему казалось, что он практически смирился с горем. Но в дребезжащем фаэтоне, везшем его к брату по незнакомому Тифлису, он снова поддавался мраку. Крик ужаса, застрявший в горле, так и не мог вырваться наружу. Люди, спешившие вокруг по своим делам, казались Берату частью происходящего кощунства. Как этот мир может спокойно продолжать жить, когда где-то убивают невинных людей прямо в их домах? Можно ли ходить на званые вечера и посещать театры, когда у людей рядом отняли всех близких, дом и землю?

Фаэтон покачивался, проезжая по мостовым. Берат хмурился все сильнее. Мысли о встрече с братом, его единственным оставшимся в живых родственником, возвращали к боли от утраты. Как с ней справиться, как унять ее – Берат не находил ответа.

Джангир, живший лишь мыслью о том, что он не одинок и ему следует заботиться о брате, находил в этом утешение. Так его существование не казалось ему бессмысленной и жестокой шуткой судьбы.

Впервые после постигшей его утраты Джангир решил вернуться к молитвам. Обратив лицо к окну, в котором виднелось восходящее солнце, он раскрыл ладони, прикрыл глаза и начал шептать слова. Они шли к нему легко и с каждым звуком приносили покой:

– Господи, ты, все блага дающий, ты, всемилостивый… Будь милосерден и сострадателен к семидесяти двум народам. Помоги тем, кто недугом прикован к постели, томящимся в тюрьмах, путникам в дороге, страждущим беднякам, разоренным, несчастным, обездоленным, и нам вместе с ними.

Вечное послание езидов к своему Спасителю.

Глава XI

Берат сжился со своим новым домом довольно быстро. Взятый под крыло местной езидской общиной, образовавшейся еще лет пятьдесят назад, он устроился работать к аптекарю и даже решился найти себе невесту. Как решился – оказался не против, когда ему рекомендовали взять в жены дочь районного торговца. Недолго думая, Берат стал женатым человеком. Первые послереволюционные годы, окрашенные густой алой краской, с постоянно меняющейся властью оказались для него сносными. После трагедии, унесшей жизнь его семьи, все казалось лишь временными трудностями.

В начале двадцатых годов у Берата уже родился сын. Розовощекого крепыша назвали Шиваном. Берату хотелось оставить память об отце, которого ему так и не удалось увидеть после учебы. Прежде он чувствовал его поддержку и внимание, теперь же ощущал себя немного потерянным. Если бы не брат, кто знает, справился бы он вообще со всем, что навалилось. Их нечастые встречи всегда были для него большим событием, которого он ждал с нетерпением. Отношения сразу же сложились и у их жен. Те могли часами щебетать друг с другом в окружении детей, заготавливая различные варенья на зиму.

Жизнь казалась здесь тяжелее, чем когда-то дома. Дело было не только в климате. Он не сильно отличался от того, к которому Берат привык. Проблема была в большевиках, которых Берат всем сердцем ненавидел, хотя держал эту темноту в себе запертой навечно. Берат считал, они только и знают, что придумывать, как еще обирать народ. То излишки выдавай, то в неведомый колхоз объединяйся. Однако он, в отличие от многих, понимал, что если пришли за твоим соседом, то могут прийти и за тобой. Этой истине его научил опыт семьи.

Когда настала пора старшему сыну идти в школу, Берат сначала был счастлив. Хоть чем-то большевики ему угодили – давали бесплатное образование всем детям. Как истинный потомок Авы-ханум, Берат к вопросу образования относился с пиететом и считал необходимым научить грамоте всех своих сыновей. Однако, когда советская власть потребовала от Берата отдать в школу и дочерей, он в первый раз задумался над тем, что бесплатный сыр бывает лишь в мышеловке. Ему все казалось, что его дочери в этих наскоро построенных школах оторвутся от корней окончательно и научатся всей той ереси, о которой он читал в газетах про женщин коммунизма. Благо какие-то азы русского языка он выучил от скуки, живя в одном пансионе с несколькими русскими во время учебы в Берлине.

Второй раз о своих опасениях по поводу образования от коммунистов Берат вспомнил, когда Шиван как-то раз за обедом задал вопрос, кем были их предки.

– У нас ведь не было никаких священников? У езидов же нет священников, – пытался логически рассуждать тринадцатилетний подросток.

– Есть священнослужители, но они относятся к другой касте. У езидов существует три касты: шейхи, пиры и мриды. Первые две касты – это священнослужители. Только они могут исполнять обряды, когда кто-то рождается или умирает. Мы – мриды, просто миряне.

– Это я помню, – нетерпеливо продолжил Шиван. – Но мы же не священники, верно? У нас в семье их не могло быть.

– Не могло и не было, – сказал Берат, кладя на испеченный женой хлеб кусок свежего козьего сыра. Он совершенно не понимал, к чему клонит сын. Остальные дети замерли и внимательно слушали их разговор. Мать семейства подливала всем желающим овощной суп, мясо семья позволяла себе нечасто. – Почему тебя вдруг стали заботить наши предки?

– Не хочу быть потомком тех, кто угнетал других, – отчеканил Шиван заученную фразу.

– И кто же угнетал других? – Берат напрягся и отложил кусок хлеба в сторону.

Шиван, не чувствуя никакой опасности, продолжил:

– Известно кто: фабриканты, дворяне, священники… Все эти враги народа.