Мемуары белого медведя - Тавада Ёко

Давая это обещание, я не подумала о том, что сдержать его будет чрезвычайно сложно. Я проснулась в четыре утра и первым делом задала себе вопрос: «Как я смогу написать биографию Тоски, если никогда не писала ничего, кроме простых писем?» Рядом со мной храпел как паровоз муж. Я выскользнула из кровати, прошла в пустую столовую и села за обеденный стол. Подперев подбородок ладонью, рассеянно огляделась по сторонам и вдруг увидела лежащий на полу огрызок карандаша. Что это, если не перст судьбы? Я родилась человеком, чтобы написать биографию Тоски! Оставалось только найти нормальную бумагу. В нашей стране царила тотальная нехватка бумаги. Иногда требовалось совершить целую одиссею через весь город, чтобы раздобыть рулончик туалетной бумаги. Перерыв все полки и тумбочки в столовой, я наконец отыскала старый список дежурных по кухне, обратная сторона которого оказалась чистой.

Мне следовало бы радоваться, что я вообще нашла листок бумаги для своих писательских потуг, однако мне сделалось обидно. В других местах даже кот выискал бы достаточно бумаги, чтобы написать автобиографию. Обратная сторона листка бумаги, найденного котом, тоже была бы полностью исписана, но то, что на нем значилось, было бы куда интереснее списка дежурных по кухне. Человеку нужна бумага. Она не должна быть большой, как белая равнина, на которой белые медведи пишут историю своей жизни. Я готова обходиться одним листком в день — его я могу исписать, не исписавшись. Разгладив ладонью список дежурных, карликовым карандашом начинаю писать биографию Тоски от первого лица.

Когда я родилась, вокруг было темно, я ничего не слышала. Я прижималась к теплому телу, которое лежало рядом со мной, втягивала в себя сладкую жидкость из соска и снова засыпала. Теплое тело рядом с собой я называла Мама-Ия.

Внезапно возникло нечто, вызвавшее у меня страх. Это был великан. Он появился словно из ниоткуда и попытался проникнуть в нашу берлогу. Мама-Ия заорала на него, ее голос был подобен сильной руке, которая выталкивала великана взашей, но понемногу этот голос ослабевал, и вот уже нога великана стояла передо мной. Мама-Ия вновь принялась кричать визгливым голосом, великан раздраженно зарычал в ответ.

— Что стряслось? Почему ты встала в такую рань? — раздался за моей спиной голос мужа.

Я левой рукой прикрыла листок с только что выведенными строчками.

— Что ты пишешь? — удивился муж.

— Ничего.

— В горле все пересохло. Давай чаю попьем.

В кухню вошел практикант с большим термосом черного чая. Я хотела отвинтить крышку старомодного термоса, но у меня ничего не получилось. Воздух внутри колбы охладился и утягивал крышку внутрь. Держа термос левой рукой, я склонилась над ним и попробовала повернуть крышку. Со стороны это смотрелось так, словно я вкручиваю себе в грудь гигантский винт, а моя правая рука превращается в когтистую орлиную лапу.

— Ты себя хорошо чувствуешь? Давай лучше я открою термос? Кстати, неплохая идея для номера с Тоской. Что скажешь?

— Да, идея неплохая. Узнаю в конторе, не дадут ли нам новый термос для представления.

— Сходим вместе. Хонигберг еще спит?

Мы зашли в фургон, где располагалось наше управление, и спросили о новом термосе для репетиций. Служащий, который всем своим видом воплощал руководящее начало, сразу отказал нам:

— И не надейтесь. В стране ужасная нехватка термосов. Спрос так велик, что производство не справляется. У нас куча испорченных термосов, которые нечем заменить, так что кончим этот разговор.

В фургон вошел Панков со стопками бумаг в обеих руках.

— Как, вы до сих пор не придумали, что будет в номере с медведицей? И кто только пустил этих стайеров на спринтерский забег?!

С этими словами он куда-то исчез; видимо, у него было много работы.

В замечании Панкова я ощутила человеческое тепло, в то время как муж воспринял его как ледяную критику. Он вылетел из фургона-конторы, рухнул на деревянный ящик и обхватил голову руками. Похоже, Маркус не только потерял доступ к медвежьим мыслям, но и утратил способность правильно толковать чувства сородичей. Или это моя кожа успела так задубеть, что не ощутила холода в словах, произнесенных Панковым?

Маркус сидел на ящике с таким видом, словно хотел больше никогда не подниматься на ноги. Чтобы помочь ему отвлечься, я решила рассказать одну давнюю историю.

— Помнишь, я когда-то говорила тебе, что моим дебютом был номер с осликом. Как считаешь, получится интересно, если мы повторим то же самое с Тоской?

Неожиданно, точно из засады, появился Хониг-берг в пижаме.

Номер с ослом? — воскликнул он. — Ничего себе! Пожалуйста, расскажите!

Хонигберг уселся рядом с Маркусом, который вмиг приободрился и спросил с непритворным участием:

— Ты что, только проснулся? А я уже не знал, что и думать. Решил, что ты от нас сбежал. — Маркус положил руку на плечо Хонигберга.

Своим артистическим взлетом я обязана цензуре. Мне исполнилось двадцать шесть лет, работницей я была не особенно усердной, а скорее медлительной, как ослица. На мое счастье, новая афиша нашего цирка не подверглась острой критике культурной полиции, как мы ее называли. У нас в цирке служил молодой клоун по имени Ян. Говорили, что директор доверяет ему все решения, для принятия которых нужно точно понимать цифры и буквы. В те времена я отвечала за уборку помещений и оборудования, а также заботилась о зверях и детях. Однажды в ночь полнолуния я искала одного ребенка-лунатика, который выбрался из кровати, и заметила в фургоне-конторе огонек фонарика. Предположив, что пропавший ребенок прячется там, я подошла к окну и вдруг услышала голос Яна. Он звучал совсем не так, как обычно, а очень твердо и уверенно. Затем я различила голос директора, который то ли соглашался с Яном, то ли что-то уточнял у него. В любом случае, директор говорил с клоуном на равных. Я не стала уходить, хотя и не собиралась подслушивать их разговор. Ян втолковывал директору, точно учитель на уроке:

— Если тебя спросят о смысле афиши, не забывай подчеркивать, что мы намеренно поместили в центре важную фразу: «Цирк — это искусство, которое происходит из жизни народа». Цитата из Луначарского.

В голосе Яна слышались надменные нотки.

— Уж больно заумно, — протянул директор. — Сомневаюсь, что публика станет брать билеты на представление с такой рекламой.

— Да, предложение стоит в середине афиши, но оно не бросается в глаза, потому что цвет шрифта не сильно контрастирует с фоном. Взгляд среднестатистического зрителя падает сначала на название мелким шрифтом: «Цирк Буша». Это скорее логотип, чем слова. Человеку свойственно автоматически связывать логотип с той или иной эмоцией. Как картинку, как фирменный знак кока-колы. Взгляд перемещается на золотого льва и девушку в откровенном купальнике. Все это — исключительно вопросы оформления. Зрением можно манипулировать. В нашей стране психология потребителя практически не исследована. Проверяющие точно не разгадают нашу стратегию. Тот, кто увидел афишу, откликается на нее чувствами и идет на представление, но никто не упрекнет нас в том, что цирк зарабатывает деньги каким-то декадентским образом.

— Знаешь, эта девица выглядит как стриптизерша.

— Если проверяющие скажут, что у нее слишком декадентский вид, просто отвечай, что это отсылка к олимпийской форме наших спортсменок-пловчих. Номера с хищниками — это спорт, руки и ноги должны быть свободны, иначе жизнь представителя рабочего класса подвергается опасности.

— Кого ты относишь к рабочему классу?

— Всех, кто служит в цирке. Разве это нелогично?

Директор, который обычно не упускал случая, чтобы продемонстрировать свою власть, вел себя с Яном как подчиненный. Причину этого я узнала позднее.

Несколько дней спустя к нам явились люди со строгими взглядами. Они неустанно утирали со лба пот. Я продолжила заниматься лошадьми, решив, что меня их визит не касается. Однако директор вместе с посетителями приблизился ко мне с таким величественным видом, будто схватил за загривок кролика и поднял его, чтобы показать покупателям. Мужчины окружили меня и осмотрели с ног до головы. Директор самодовольно произнес: