Юля Панькова - Война не Мир
― Что ж ты сделал? ― я нервничаю. Это как на показе кино. Я понимаю, что никого не убили, иначе бы мне никто не давал интервью, но ничего поделать с собой не могу.
― Я не стал дожидаться, когда меня будут резать. Я схватил первого, кто стоял ко мне ближе и начал метелить его об асфальт. Я метелил его сильно. Он все время кричал: «Я тебя зарэжу, зарэжу». Помню, я думал такую мысль: как он меня зарежет, если я его бью головой об асфальт уже полчаса, а он только кричит? Это меня подбадривало. Вот, этим вопросом я и занимался, пока товарищи, которые стояли у меня за спиной, били меня ― чем попало и по чему им нравится. В общем, получается, практически зарезали. Но я понимал, что сам могу победить только одного человека, и старался как следует… Свою задачу я выполнил. Тот парень лежал в больнице, у него был перелом черепа, челюсти, ребра были сломаны, короче, все, что ломалось, я ему поломал.
Как воспитанная самка, на словах «перелом черепа» я, наверное, должна упасть в обморок или хотя бы сделать осуждающее лицо. Но ни фига такого я делать не буду. Я ― нормальная самка и люблю, когда выживают.
― В конце нашей драки, ― продолжает художник, ― прибежали мои друзья и как-то за меня заступились, но там уже все равно ни у кого не было сил. Меня не убили только потому, что боялись сильно наседать сверху: из-за своего земляка, которого я колотил об асфальт. На следующий день я был весь такой синий. Меня вызвали к начальству и начали спрашивать: что это с тобой было. Я говорил офицерам, что вот упал, я, споткнулся. Человек-синяк.
Я вспоминаю время, когда в России появились первые видики. Мы с подружкой работали билетершами в домашнем салоне, и поэтому смотрели все сеансы до посинения. От непривычки к западным фильмам мне бывало плоховато ― но не от крови и драк, как моей подружке, а от кино про заразных вурдалаков, где к 15-ой минуте от начала уже не осталось надежды. В искусстве плохо не кровь. Я думаю, настоящий негатив ― это когда ничего невозможно исправить…
― Парень, которого я побил об асфальт, ― продолжает художник, ― лежал в госпитале и болел. К нему приезжал прокурор. Прокурора прислал мой враг замполит, ну, тот, который все собирал на меня папку за неуставные отношения. После того, как я избил человека, замполит обрадовался, что может документально подтвердить, что я нуждаюсь в дисциплинарном режиме. Тогда бы он мог закрыть мое дело и отчитаться. Я был, в принципе, уже готовый продукт, над которым он долго работал. Вместе с прокурором они побежали к больному аре, чтобы снять с него показания и почувствовать себя уже гораздо лучше на мой счет. Ара…
― Не сдал?
― Нет, у них это не принято. Они считают, что проблемы надо решать между собой. Ара сказал, что он просто простудился, заболел, а так все хорошо.
― Вау!
― Да… А я ждал, чем это все закончится. Ну вот как-то так… А пока все потихоньку лечились, я нарисовал между делом еще одну картину, про Ленина, как он стоит в окружении матросов, а сзади Аврора освещает своим прожектором светлое будущее. Один комсомольский работник ее заказал, на всю стену. За Ленина с прожектором комсомольский работник дал мне бумагу, что я ― отличник боевой и политической подготовки, и меня надо во все институты подряд принимать без экзаменов. Так после этого злой замполит, когда для него со мной все как-то никак закончилось, хотел у меня ту хорошую ксиву отобрать и говорил, дай-ка я ее почитаю. А я говорил: а я уже отправил ее маме в конверте…
Мы смеемся.
― В общем, так же как среди солдат, между боссами тоже попадались друзья и враги. Начальник штаба, по фамилии Черномырдин, например, попросил меня нарисовать мужика огромных размеров на страже родины. Рост мужика должен был быть в четыре раза больше нормального. Этого Годзиллу готовили к приезду какого-то генерала. Там стена протекла санузлом, который был сверху, вот дерьмо на побелке надо было как-то замазать. Все очень торопились. Я работал по ночам. И вот в такой трудный час мой замполит пришел и решил проследить, как я справляюсь, не тихо ли машу кисточкой. Он встал у моей стремянки и давай мне на нервы капать. Я работал уже сутки. И хотел пить. Я слез на пол и пошел набрать водички. Замполит набросился на меня с кулаками, типа, работай, негр, твое солнце еще высоко. Я все равно пошел в душевую, к раковинам. Так он нагнал меня в душевой и снова полез.
От рассказа художника у меня крепчает впечатление, что армия ― это такая разминка, придуманная специально для фанатов кулачного боя, чтоб на гражданке больше уже никто не шалил. Про некоторых мужчин, которые изменяют жене в 60 лет, говорят: в молодости не нагулялся. А если бы нагулялся, не стал бы…
― Ну и догнал он меня у раковин, и тогда я не выдержал. Я сгреб его за воротник и хряпнул мордой о фаянс. Пару раз.
― А! ― я закрываю зубы ладошкой, ― это же точно дисбат!
― Ну, я подумал: или сейчас, или позже. Если он будет продолжать меня доставать, я все равно сорвусь. А эмоции уже накопятся так, что я не смогу трезво мыслить. И я подумал, что лучше остановлю его, пока не дошло до чего-то плохого. Хотя бы попробую. И попробовал.
― Страшно было?
― Спонтанно получилось. Я ему рожу набил, потом усадил возле стенки и говорю, ну чего тебе от меня надо, а? У меня, говорю, сто литров краски есть. Хочешь?
― Какой краски?
― А помнишь, мне давали мастерскую в городе, где я марш-плакаты рисовал. Вот оттуда осталась краска. Я про нее тоже спонтанно подумал и предложил замполиту откуп. В конце концов, он остался мой последний недоброжелатель. Надо было как-то отличить его от остальных. У него, на счастье, мозги от такого предложения сразу переключились с выгоды карьерной на материальную. Он покашлял, просопелся и сказал: а, давай. Я дал ему мокрое полотенце, и мы тут же обговорили условия: он меня не достает, а я ему краску, ― художник зевает, ― мне все равно скоро было домой. А там еще бочка белой, для дорожной разметки была…
Я счастливо улыбаюсь и тоже зеваю из солидарности. Мы писали мемуары художника ровно три месяца. Окончательный вариант получился объемным, и часть про армию в него не вошла…
Чьяпаса из народного ополчения против исламистов закончил войну в СА командиром личной охраны Файзали. Однажды личный состав Чьяпасы между сражениями дорвался до выпить, в конце войны. Ребята сидели, пили и баловались. Один из них в шутку навел на другого ствол, Чьяпаса не среагировал. Пьяный юрчик случайно нажал на курок и разворотил товарищу голову. Файзали сказал: ну и что теперь с вами делать? Чьяпаса согласился, что был не прав, сложил полномочия и уехал в мирную жизнь. На войне ему дали звание лейтенанта. Военные органы на гражданке его звание не подтвердили, сказали, что на лейтенанта надо учиться. Сейчас Чьяпаса рыбачит и продает рыбу. Он стал еще больше похож на потомка исчезнувшей цивилизации майя. «Отдыхаю я, Лопухова, и не хочу никаких обязательств»… Еще во время горных боев он заметил, что наступила пора отдыхать. Кроме вертолетов, прилетавших на помощь и фигачивших по своим, в конце войны были разные косяки ― например, «взять языка». Наш отряд, как обычно, после долгих преследований и утомительных боев брал в горах важного языка. Скажем, отряду удавалось поймать опасного исламского командира. Отряд брал его для допроса и привозил в свою часть в Гарме. Но на следующий день за языком, как по чьей-то команде, являлись люди от ФСБ и забирали вражеского пленника в Душанбе на расследование.
― А через неделю я встречаю этого хера опять в горах. Он живой, свободный, ржет мне в глаза и бодро мочит моих… А ты спрашиваешь «как так»? Это война, Лопухова.
Часть 2
Быстро наступила зима. Должно быть, с глобальным потеплением народные приметы надо пересчитывать. Зима пришла не через 40 дней после первого снега, а через пять.
Сугробы еще не лежали, но сиротливые витрины, казалось, спрашивали: «Когда Новый год?». И маркетинговая зима решила жить по приметам. Новый год наступит, ― сказала она, ― когда бухгалтера отправят последний отчет.
И все будет.
Один мой знакомый родился 1 января. По гороскопам это Козерог, славный парень. Но когда он называет дату рождения, первым делом все начинают смеяться.
А ничего смешного. Однажды Козерог рассказал мне такую историю. Мы просто сплетничали в коридоре о том, какое у нас плохое начальство, и история вышла так, безотносительно.
История произошла, когда Козерогу было лет пять. Как известно, в этом возрасте Новый год наступает раньше, чем у всех нормальных людей, и с концом утренника в детском саду практически завершается. Потому что дальше идут телепередачи или диски с новыми мультиками. А взрослые потихоньку начинают бухать на кухне (те, у кого с подарками все в порядке). Потом в суете приходит еще один Дед Мороз и неоправданно веселая Снегурочка, и бывает много оберток от подарков, все больше чужих, и опять телевизор, но уже без мультиков, пятна на скатерти, и хочется спать.
