Пилип Липень - Параметрическая локализация Абсолюта
– Хех, – смущённо усмехнулся Вадим. – А кто такие контртеноры?
– Понятия не имею. А теперь вон туда смотрите.
Вероника указала на сдвинутые столы, за которыми сидела пьяная компания, певшая недавно «Владимирский централ». Она плавно повела пальцами, и звуки их речи приблизились, стали ясными и отчётливыми. «Валентин Валентинович, вы, как профессор, объясните нам, простым людям, популярно – как правильно понимать этот знаменитый хайдеггеровский дазайн? Валерий, будьте так любезны, подлейте мне ещё коньяку. Дазайн… Ваше здоровье! Ах, какой коньяк… Валерий, я всегда говорил, что крайне ошибочно предполагать за феноменологией сложности, с трудом поддающиеся осмыслению. Вот и дазайн, в частности, крайне простое понятие. Если вы сейчас спросите у себя: в чём состоит смысл моего бытия? – то вы и есть дазайн в этот момент. Но позвольте, Валентин Валентинович, зачем тогда вообще вводить этот термин? Не достаточно ли старого доброго субъекта? Не совсем так, Валерий. Видите ли, Хайдеггер…»
11. Неожиданно светлое
Какая широкая у неё улыбка. Она повела пальцами снова, и теперь он услышал, о чём говорят напомаженные девицы в углу, с огромными ногтями и тонкими сигаретками: «А я самой загадочной картиной на свете считаю «Менины» Веласкеса. Когда я увидела её впервые, она произвела на меня очень странное впечатление – как будто я попала в чужой сон, затягивающий меня в свои сумеречные глубины. Вы помните «Менины»? В ней странно абсолютно всё – от нездешнего взгляда инфанты до колеблющегося отражения королевской четы в мутном зеркале. А стоящий на ступенях светлого проёма гофмаршал недвусмысленно зовёт за собой! Да-да, Катенька, я отлично знаю эту картину! А ты видела вариации Пикассо на её тему?»
И напоследок – официанты. Вместо того, чтобы считать чаевые, они рассуждали о героях Пруста – кого из них можно было бы отнести к положительным? Официант помоложе категорически отрицал применимость к Прусту классического деления на добро и зло, а тот, что постарше – утверждал, что Франсуаза несомненно положительна.
Вероника вопросительно смотрела. Надо было что-то сказать. Сейчас она спросит, стал ли я счастлив. Глупо: хотел – получил, а никакого счастья не чувствую. Почему? Просто всё это как-то искусственно, не по-настоящему. Или я ещё не проникся?
– Вероника… – он произнёс её имя с натугой, странно ведь называть воплощение Абсолюта Вероникой. – Вы меня извините, но мне как-то даже не верится пока… В голове не укладывается. Может, нужно немного больше времени – чтобы впиталось. Получается, вы изменили всех этих людей? Специально для меня?
Она кивнула.
– А вдруг они от этого стали несчастны? Из-за того, что изменились по моему желанию? – Вадим разглаживал рукой салфетку, разглаживая вмятины и дырочки от карандаша. – Или даже, допустим, они не стали несчастны. Но как же их свобода воли? Любил скоростные унитазы, и вдруг щёлк! – полюбил барокко. Марионетки? Получается, с таким же успехом вы могли подменить меня, чтобы я полюбил спорт и эстрадную музыку? Честно ли это?
– Ну вот, вам не угодишь! Я сделала, как вы хотели, а вы снова недовольны. Честно это? Но они не стали несчастными, это я вам обещаю! Просто всё немного изменилось. И никто ничего не заметил, такое нельзя заметить.
Вадиму вдруг стало тоскливо и страшно. Как я вообще могу отличить происходящее по собственной воле от навязанного? Детерминизм, да, детерминизм. Всё предопределено. Мы и шагу ступить не можем сами. Жалкие куклы.
– Это жестоко, – он с обидой рассматривал её чёлку. В глазах неожиданно защипало.
– Ну неправда же, Вадим, – она потянулась и положила свою маленькую ладошку ему на рукав. Её брови сложились жалостливым домиком. – Не думайте всякого плохого! Всё будет очень хорошо! Я постараюсь, обещаю. Хотите, я подарю вам собачку?
Вадиму ничего не оставалось, как поверить ей. Он поверил и облегчённо вздохнул. Нет, собачку не хочу, спасибо. Пойдёмте уже отсюда, Вадим? Да, пойдём. Они поднялись. Директор, показавшись из-за красных штор, почтительно помахал рукой. Почтительно? Или померещилось?
В холле Вероника остановилась и показала: вот эта мне очень нравится. Она здесь главная. Вадим вспыхнул. Как верно она схватила суть! И свежим взглядом смотрел над её головой на свой кадр: лужица дождевой воды на ржавом, коричневом, покорёженном листе металла, а в лужице – отражение неба и облаков, неожиданно светлое, глубокое.
12. Должна же быть возможность?
На улице уже давно стемнело. Неровно дул ветер, срывая листья с мокрых веток. Под пятном фонаря был виден дождь – мелкий, но быстрый.
– И давно вы?..
– Нет, только вчера начала, – она куталась в куртку, совсем маленькая. – Придумали желания?
– Ну… – Вадим смущённо мялся, теребил замок кармана, вверх-вниз. – Так неожиданно всё… Я вот мечтаю пожить отдельно от родителей, независимо, но квартиры такие дорогие… Даже не представляю, как можно купить квартиру, хотя бы самую маленькую. Скопить невозможно, кредита такого мне не дадут…
– Квартира? Запросто. Вот этот дом вам подойдёт?
– Ну… – Вадим оглянулся: массивная пятиэтажка, старая, сталинская. Самый центр города, метро. Неужели не сплю?
– Идёмте.
Они пересекли аллею, вошли в арку. Скачущая, наклонная надпись «RAP». Над головой Вероники колебалось слабое свечение. Наверное, отблеск фонаря. Двор, заставленный машинами, прямоугольные оградки клумб. Она звякнула ключами, пикнула замком домофона. Протянула связку Вадиму – держите, они теперь ваши. Шестой этаж, сто пятнадцатая квартира. Идите, идите вперёд. Он пошёл, ведя рукой по перилам, отдуваясь. Сон, сон. Или фильм. Сто двенадцать. Я попал в кино. Приключения. Сто пятнадцать. Два ключа: один плоский стальной, другой жёлтый с толстой бородкой. Щёлк-щёлк. Открыто.
– Заходите-заходите! Выключатель справа.
Свет плавно набрал силу, и Вадима словно ударили. Такого! Такого он не ожидал! Это была не квартира, а настоящая студия класса премиум, или лакшери, или какие там ещё бывают классы. Огромное пространство с широкими окнами в ночь. Белые стены с несколькими картинами и парой книжных полок, высокий решётчатый потолок, подпираемый железными колоннами в заклёпках. Пол, грубо-бетонный у входа, переходящий поодаль в нежно-древесный, кленовый. Низкая, небрежно–роскошная мебель в стиле конструктивизма. В углу – кухня, избыточно-выпуклая, обтекаемая, с намёком на футуризм середины двадцатого века. Гранитная барная стойка. Каменный камин. Напротив – киноэкран, проектор, колонки в человеческий рост. Вадим сглатывал и робел шагнуть.
– Такой же должна быть студия фотографа? Если хотите, всё поменяем, это несложно.
Вадим поколебался – снять, не снять ботинки, не снял – осторожно подошёл к колонне, дотронулся.
– Туалет с ванной вон там. Та дверь – гардероб. Вон та дверь – фотомастерская.
– Фотомастерская?..
Заглянул и снова обомлел: протяжённая светло-серая комната с подиумом и драпированным фоном у дальней стены, семейство штативов, свисающие с перекрытий зонты-прожекторы, стеллаж с объективами, стол с двумя большими мониторами. Но ведь… Это уже лишнее, я снимаю пейзажи, не портреты… А вдруг вам захочется попробовать? Должна же быть возможность?
13. А обычных нету?
– С ума сойти, Вероника… Неужели это всё действительно мне?
– Вам-вам. Документы на подоконнике, если что.
– А… Кому она раньше принадлежала, эта квартира?
– Не бойтесь, раньше её вообще не было. По архитектурным планам дома собираются надстраивать на этаж. Вот мы и воспользовались, только забежали чуть-чуть вперёд. Никого не обидели и даже наоборот! Давайте разожжём камин? Холодно.
Они подошли к камину. Вадим провёл по камню недоверчивыми пальцами. Шероховатый. Дрова вон там, сбоку, яблоня. Только задвижку надо открыть. Сначала щепки. Вадим разложил поленья домиком, как когда-то в походе учил его папа, чиркнул длинной спичкой, зажёг щепку. Занялось, загудело тихонько.
– Вероника… Но как мне вас благодарить? Я должен теперь совершать добрые дела?
– Нет-нет, вы ничего не должны! Это просто подарок, – она присела на корточки и протянула ладошки к огню. Тонкие, чуть неровные пальчики. Красные огоньки в глазах. – Что ещё сделать? Точно собачку не хотите?
Вадим опустился на пол рядом и молчал. От огня шло тепло, пока слабое. Он думал, как правильнее сказать. Стыдно говорить. Но я же не виноват?
– Знаете, очень сложно в наше время чем-то заниматься. За что бы вы ни взялись, всё сделал до вас кто-то более известный. В любой сфере – что живопись, что музыка, что литература. А в фотографии – особенно! За последние сто лет пройдены все пути, открыты все континенты, составлены все карты, обжит каждый свободный уголок. Теперь любой желающий имеет фотоаппарат, и в день делается, наверное, миллион снимков, из которых половина – художественные, так или иначе. Как не утонуть в этом море? Мне повезло, я даже смог устроить эту маленькую выставку, которую посмотрело пару человек. Но что дальше? Завтра никто и не вспомнит. Снова стараться, работать, мучиться, вкладывать душу – и выкладывать в интернет, чтобы несколько знакомых лениво сказали «да, у тебя неплохо получается»? И ждали ответного одобрения своих работ? Или идти снимать свадьбы, где вообще никто ничего не заметит и не оценит. Или идти работать в журнал, фотографировать оголённых девушек…
