Дэвид Гилмор - Что сказал бы Генри Миллер...
И все же, хоть это выглядит излишне сентиментально, иногда по вечерам, проходя к себе в кабинет мимо комнаты Джеси, я туда заглядываю. Лунный свет падает на его постель, в комнате на удивление спокойно, и мне трудно поверить, что он от нас ушел. Мы с ним собирались кое-что сделать с этой комнатой — переклеить обои, прибить деревянные вешалки для одежды, — но время вышло.
В китайский квартал пришла осень. В бескрайних лесах к северу от города зарделись листья. Женщины, проезжавшие мимо нашего дома на велосипедах, снова были в перчатках. Джеси нашел работу на неполный рабочий день у двух жуликоватых типов: он занимался тем, что по телефону уговаривал людей жертвовать деньги на какой-то «журнал пожарного».
Как-то под вечер я заглянул в его «контору» — маленькое грязное помещение, разделенное на шесть или семь клетушек, в одной из которых сидел какой-то белый парень разбитного вида, в другой — пакистанец, в третьей — очень толстая женщина (на столике перед ней стояла банка кока-колы), и все они говорили по телефону. Господи, подумал я, на какое же жалкое существование обрек я сына. Вот оно, то будущее, которое я уготовил ему!
Джеси сидел там вместе с этими людьми в самом дальнем закутке, прижимая к уху телефонную трубку, и что-то хрипло говорил в спертом воздухе помещения. Его постоянно подгоняли начальники, порой у него даже не было времени, чтобы в перерыве что-нибудь перекусить. Должно быть, он неплохо что-то продавал клиентам по телефону. Ему как-то удавалось находить с ними общий язык, уговаривать их, очаровывать, смешить, шутить и впаривать при этом свой товар.
Хозяева «компании» сидели в том же помещении — пройдоха-коротышка в желтой ветровке и его лощеный партнер, которого звали Дэйл, смахивающий на смазливого жулика. Я представился. Они мне сказали, что Джеси у них лучший парень. Номер первый «в торговом зале». За спиной я слышал чье-то бормотание, которое трудно было даже принять за английский язык, восточноевропейский акцент говорящего был настолько силен, что его речь скорее можно было принять за нарочитую пародию в какой-то комедийной телевизионной постановке. Из другого отсека доносилось что-то на бенгали. В третьем себе под нос бубнила женщина, ее голос прерывался таким звуком, будто кто-то посасывал через соломинку воду из стакана, в котором таяли кубики льда. Эти звуки чем-то напоминали скрежет лопаты по цементному полу.
Джеси вышел из своего отсека и, поглядывая по сторонам, направился ко мне расслабленной походкой, свидетельствовавшей о том, что парень в хорошем расположении духа. Он сказал:
— Пойдем, выйдем отсюда, поболтаем.
Ему явно не хотелось, чтобы я слишком долго общался с его начальством и наводил справки о «журнале пожарного». Потому что если бы я попросил дать мне экземпляр этого мифического издания, то его бы наверняка не оказалось под рукой.
В тот вечер я пригласил сына на ужин в ресторан «Ле Паради». (Если у меня есть какое-то пристрастие, то это не выпивка, не кокаин и не порнуха. Но поесть в приличном ресторане я люблю, даже сидя на мели.)
— А сам-то ты хоть когда-нибудь видел этот журнал пожарного? — полюбопытствовал я.
Некоторое время Джеси с открытым ртом жевал свой бифштекс. Может быть, меня с обеда от какой-то дряни слишком доставала изжога, но то, что он снова ел с открытым ртом, когда я ему четыре тысячи раз говорил этого не делать, вызвало у меня раздраженное отчаяние.
— Джеси, — взмолился я, — пожалуйста, прекрати.
— Что? — не понял он.
Я грубо его передразнил, сделав соответствующий жест губами.
В обычной ситуации Джеси бы улыбнулся (даже если бы ему это не понравилось), попросил бы извинения, и дальше все шло бы своим чередом. Но в тот вечер он от моей выходки слегка опешил. Мне даже показалось, что он слегка побледнел. Парень около минуты неотрывно смотрел в тарелку, как будто принимал какое-то решение, причем решение это было не из легких и требовало от него почти физического усилия. Потом просто сказал:
— Хорошо.
Но в воздухе явно повисла какая-то недосказанность, будто жаром на секунду повеяло, когда открыли и тут же захлопнули дверцу духовки.
— Если не хочешь, чтобы я тебе делал замечания за столом…
— Все в порядке, — перебил меня Джеси, не глядя в мою сторону, будто отмахнулся от назойливой мухи.
Господи, подумал я, зачем я эту рожу скорчил? Я ведь обидел его этой гримасой, даже унизил. Некоторое время мы продолжали сидеть так, будто ничего не произошло — сын жевал, глядя в тарелку, я смотрел на него, и решимость моя с каждой секундой улетучивалась.
— Джеси, — произнес я как можно мягче.
— Да?
Он взглянул на меня не так, как смотрят на отца, а скорее взглядом Аль Пачино на какого-нибудь придурка. Мы, должно быть, перешли какую-то грань. Ему уже осточертело это чувство страха передо мной, и он хотел, чтоб я об этом знал. Но на самом деле положение было значительно хуже, потому что теперь я начинал испытывать страх перед его раздражением.
— Ты не хочешь выйти на улицу перекурить? — предложил я. — И остыть заодно немного.
— Со мной все в порядке.
— То, что я рожу скорчил, было грубо. Прости меня.
— Да ничего, не бери в голову.
— Я хочу, чтобы ты меня извинил, ладно?
Джеси не ответил, думая о чем-то своем.
— Хорошо? — мягко продолжал я настаивать.
— Да, конечно. Заметано.
— Что? — спросил я еще мягче.
Он поигрывал зажатой в руке салфеткой, помахивая ею над незанятой частью стола. Может быть, он вспомнил ту сцену, когда Джеймс Дин поигрывал куском веревки?
И каждый раз отрицательно отвечал на все вопросы, которые ему задавали.
— Иногда мне кажется, что ты слишком сильно на меня давишь, — проговорил Джеси.
— Что ты имеешь в виду?
— Мне кажется, другие ребята не чувствуют себя так… — он подыскивал нужное слово, — такими парализованными, когда у них возникают проблемы с отцами. Некоторые просто посылают их куда подальше.
— Я не намерен дальше разговаривать с тобой в таком тоне, — сказал я, с трудом удерживая себя в руках.
— Мне тоже это не нравится. Но, может быть, ты слишком сильно на меня действуешь?
— Неужели?
— Мне не хочется из-за этого наживать неприятности.
Мне просто плохо становится, когда ты начинаешь из-за меня психовать.
Приглашая сына на ужин, который был мне тогда совсем не по карману, я никак не рассчитывал на то, что наш разговор примет такой оборот.
— Чего же ты боишься? Я ведь ни разу тебя не ударил. Я никогда… — тут я осекся.
— Я все еще как дитя малое. — Взгляд Джеси затуманился от досады и обиды. — Когда мы вместе, я всегда на взводе, а мне это совсем ни к чему.
Я положил вилку на тарелку, чувствуя, как к лицу прихлынула кровь.
— Ты сам влияешь на меня сильнее, чем тебе кажется, — признался я.
— Правда?
— Да.
— Когда, например?
— Например, сейчас.
— А ты не считаешь, что слишком сильно на меня влияешь? — Джеси посмотрел на меня.
Мне все еще было трудно взять себя в руки.
— Мне кажется, тебе хочется, чтобы я лучше о тебе думал, — ответил я.
— А ты не думаешь, что я все еще маленький мальчик, который до смерти тебя боится?
— Джеси, ты уже чуть не под два метра вымахал. Ты бы сам — прости меня за откровенность — мог меня поколотить, если бы тебе такое взбрело в голову.
— Ты считаешь, я на это способен?
— Я хочу сказать, что ты мог бы это сделать.
У меня возникло такое ощущение, что даже тело сына расслабилось.
— Теперь мне хочется выкурить сигарету, — сказал он и вышел на улицу.
Я видел, как Джеси прохаживается по другую сторону французских дверей. Через некоторое время он вернулся и сказал что-то бармену, улыбнувшемуся при этом, потом прошел через зал, и пока он шел, какая-то темноволосая студентка не сводила с него глаз. Когда пружинящим шагом, постреливая глазами направо и налево, Джеси подошел к столику, было ясно, что он счастлив. Он сел, взял салфетку и вытер рот. Он получил от меня то, что ему в тот момент было надо, подумал я, но скоро ему этого станет мало.
— Ты не хочешь поговорить об этом журнале пожарного? — спросил я.
— Конечно, — сказал Джеси, налив себе в бокал вина. (Обычно вино наливал ему я.) — Мне нравится этот ресторан, — добавил он. — Если бы у меня были деньги, я ужинал бы здесь каждый вечер.
Становилось ясно, что наши отношения меняются. Я чувствовал, что раньше или позже — хотя, скорее раньше, — мы, я и Джеси, вступим в противостояние, в котором я проиграю. Как и все другие отцы в истории нашего мира. Исходя из этого я и выбрал нашу следующую картину.
Вы помните эти слова: «Я знаю, что ты думаешь — он стрелял шесть раз или только пять. Ну что ж, по правде говоря, во всей той суматохе я и сам, должно быть, сбился со счета. Но если бы это был „магнум“ сорок четвертого калибра, самый мощный в мире пистолет, из которого тебе напрочь можно отстрелить башку, ты задал бы себе только один вопрос: а может, мне с этим повезло? Ну что, придурок, ты спросишь себя об этом?»
