Юрий Арабов - Биг-бит
Тогда почти при каждом доме была котельная, и качество пара зависело целиком от дяди Васи, который сидел под землей. Мама часто спускалась к нему в Аид без проводника и кричала: «Васенька, подбавь парку!». Или наоборот: «Васенька, наддай холоду! Ведь зажаришь!». И дядя Вася наддавал, поддавал и регулировал. В праздники ему подносили горькую стопку и хвалили за расторопность. Это и была демократия, общественное самоуправление. С возникновением единой городской теплосети холод и жар превратились в нечто теплое, что хотелось тут же выплюнуть и забыть. Пошли плановые отключения горячей воды в самое неподходящее время. С истопниками исчезли и дворники. Правда, снег на улицах стал чище, и об угольном шлаке под ногами скоро забыли…
В ванную вошла Ксения Васильевна.
— Ты воду не перельешь? — спросила она.
Фет, насколько возможно, глубоко нырнул.
— Я уже выключаю, — пробормотал он в смущении, закрывая причинное место рукой.
— И правильно. А то сосед внизу напишет на нас в домоуправление.
Это была правда. Фет уже дважды заливал этого молчаливого мрачного человека, и в любой момент могла грянуть гроза.
Еще раз бросив нескромный взгляд на мальчика, Ксения Васильевна вышла в коридор. Фет завертел рубчатый кран с надписью «Гор», кипяток перестал хлестать, и можно было перевести дух. Мальчику вдруг представилось, что соседка смотрит на него через запыленное окошко под потолком. Зачем тогда делали эти окошки, неведомо, наверное, для того, чтобы у людей, живших рядом, не было тайн друг от друга. Некоторые замазывали стекла краской, но кто-то обязательно проковыривал ее ногтем. Их же окошко вообще не трогали краской, оно пребывало в пыли и паутине, но сквозь него можно было разглядеть все, что тебя интересовало.
Фет спустил воду и начал вытираться жестким полотенцем, от которого кожа еще больше загорелась.
Он вышел из ванной воскресший, готовый к новым подвигам и борьбе.
Открыл тяжелый ковш спецсвязи и сказал в мусоропровод:
— Андрюха! Андрюха! Как слышишь? Прием!
В трубе грохнуло железо.
— Да слышу тебя, слышу! Не ори! — сказал Андрюха.
Спецсвязь, как всегда, была на высоте.
— У меня к тебе важное дело!
— И у меня к тебе важное дело.
— Какое? — заинтересовался Фет.
— Твой Лешек, он что… псих? — спросил Андрюха.
— Самый натуральный. А что?
— Да так… Поговорил я с ним по мусоропроводу. Пошутить хотел. А он все принял на свой счет.
— Он вообще шуток не понимает, — ответил Фет. — То есть понимает только те, которые сам шутит.
— Как ты с ним живешь?
— Это мама с ним живет. А о чем вы говорили?
— О музыке, о жизни. Обо всем понемножку.
— Ладно, — сказал Фет. — Не это сейчас главное. У меня письмо на английском. Перевести можешь?
В спецсвязи возникла небольшая заминка.
— Откуда оно у тебя? — спросил Андрюха.
— В почтовом ящике нашел. В общем, я сам не знаю, откуда оно!
— Что ж… заходи! — разрешил сосед.
— Хватит трепаться по мусоропроводу! Вы спать мешаете! — заорал откуда-то снизу истерический женский голос.
— А ты не подслушивай! — крикнул Андрюха. — Закрой ковш!
— Я сейчас милицию вызову! — пообещала истеричка. — Вы используете мусоропровод не по назначению!
— Тебя не спросили! Все. Конец связи, — и Андрюха с грохотом прикрыл канал.
— Тетя Ксеша, я к соседям ненадолго! — и Фет выбежал с письмом в коридор.
Андрюха лениво открыл дверь, запахивая на груди махровый халат. Ему было почти семнадцать, и в следующем году он оканчивал школу.
— Вот! — Фет торжественно вручил ему мятый конверт.
Прошел в трехкомнатную отдельную квартиру и ахнул:
— Это что, стерео?
Перед ним стоял полированный чудо-ящик с двумя акустическими колонками.
— Ну да, «Ригонда-стерео», — лениво сказал Андрюха. — Таких в Москве несколько штук.
— Давно купили? — простонал Фет, терзаемый завистью и восторгом.
— Неделю назад. Предки достали по большому блату. Опытная партия…
— Мне бы такую! — и мальчик погладил радиолу по блестящему боку. Послушать ее нельзя?
— Почему нельзя? Можно.
Андрюха загрузил в проигрыватель битловскую пластинку «Револьвер», сделанную в Индии. Из динамиков послышался хрипловатый голос, считающий по-английски: «Раз, два, три».
— Из левой колонки считает! — прокомментировал Фет.
Стерео он слышал впервые, хоть этот винил, выпущенный в Англии два года назад и прибывший в СССР из Дели благодаря русским специалистам, мостившим там дороги, он знал наизусть.
— Ну да, из левой, — согласился Андрюха, рассматривая письмо. — А бланк-то с битловским гербом! Вот так номер!
— А я тебе про что? Жучиное «Яблоко», — сказал Фет. — Переводи поскорее!
— Ты знаешь, я не могу, — пробормотал Андрюха, покраснев.
— Как это? Ты же все песни их горланишь на английском! «Бабилон, бабилон!»
— Горланить одно дело, а переводить другое. То есть я попробую со словарем…
— Пробуй, — разочарованно согласился Фет. — А я пока ландрасики покидаю!
— Оборудование на кухне, — подсказал Андрюха.
Ландрасиками они называли наполненные водой целлофановые пакеты. Они появились в Москве недавно, и молодое поколение нашло им достойное применение, — пакеты с водой сбрасывались на прохожих, желательно, с высокого этажа. Если пакет, перетянутый шпагатом, попадал в голову, то это считалось высшей доблестью и отмечалось особо. Но если летел мимо, то раздавался небольшой артиллерийский взрыв, все радовались, как умели, и с мокрой мостовой взлетала перепуганная стая голубей. В общем, это была игра без проигрыша. Что такое «ландрасы» или «ландрасики», никто не знал, и через много лет Фет услышал где-то, что так называется порода свиней.
Он пошел на кухню и быстро сделал из подручных средств первого ландраса. Выбросил его в окно. Снизу долбануло на славу.
— Не попал, — сказал Андрюха, углубившись в толстый словарь.
— А я и не целил, — заметил Фет.
Он подготовил второй снаряд.
Через секунду после броска они услышали тяжелый звук пролившейся воды.
— Вот теперь — в точку! — похвалил Крылов.
— Ты перевел что-нибудь? — напомнил ему артиллерист.
— Сложный текст, — вздохнул Андрюха. — Понимаю только первые два слова: «Уважаемые господа!». А что потом, неясно.
— Ну, это мы целый год будем сидеть! — заметил Фет. — А кто еще, кроме тебя, знает английский?
— Сын дяди Стасика, — сказал Крылов. — Он точно переведет.
— Я к ним не вхож. Как его зовут-то?
— Пашкой, что ли. Но это можно выяснить!
— Тогда я пойду, — вздохнул Фет и забрал у Андрюхи злополучное письмо. — Пока!
— Давай! — Крылов открыл перед ним дверь. — К Пашке иди. Он сможет!
Фет возвратился в свою квартиру в тяжелом сомнении.
Хотел пройти в комнату, но понял, что мама закрыла дверь на замок, когда повезла Лешека в больницу.
— Можешь прилечь у меня, — сказала Ксения Васильевна.
Фет, почувствовав усталость и опустошение, молчаливо согласился.
Он машинально снял тапочки, вступив на темно-красный соседский ковер. Сервант с хрусталем и маленькими сувенирными бутылочками из-под вина, которые стояли тогда в каждой московской квартире, фотографии многочисленных родственников в рамках, узкий диван с круглыми валиками, на нем ложились валетом, если гость оставался ночевать. И над всем этим великолепием — розовый абажур с синими цветами.
— А книги? Книги где? — спросил Фет, потому что к подобному не привык, в их комнатке повсюду стояли в обнимку Ремарк и Хемингуэй.
— Книги собирают пыль, — объяснила Ксения Васильевна.
Это была ее коронная фраза, от которой маму обычно колотила истерика. Второй по значимости фразой соседки являлась: «Возьмите эти пирожки себе, а то я их все равно выброшу!». Так она угощала соседей выпечкой. Фету было до лампочки, он запихивал пирожки за обе щеки, а насчет Ремарка, который только пыль собирал, думал точно так же, как и Ксения Васильевна. Маму же передергивало от подобной бестактности, на пирожки она смотрела с сомнением, а Ремарка иногда протирала кухонной тряпкой.
— Включить тебе музыку? Ты ведь музыку любишь? — спросила тетя Ксеша. — Ты ложись, а музыка пусть играет!
Соседка взбила подушку и откинула покрывало.
Поставила на радиолу матовую пластинку.
— Джама-а-айка! — запел детский пронзительный голос. — Джама-а-айка!
Это нудил Робертино Лоретти, залетевший в московские квартиры в одном комплекте с декоративными бутылочками вина. Если ты не имел Лоретти и бутылочек, то москвичом не считался.
— А можно чего-нибудь другое? — спросил Фет, чувствуя, что сейчас сблевнет.
Он ненавидел итальянского карапуза. Этот мальчик был не только сладок, он был приторен, как патока. Рядом с ним Фету всегда представлялись жирные дяденьки, которые оглаживают певчика по бокам и высасывают его, как леденец.
