Юрий Арабов - Биг-бит
— А можно чего-нибудь другое? — спросил Фет, чувствуя, что сейчас сблевнет.
Он ненавидел итальянского карапуза. Этот мальчик был не только сладок, он был приторен, как патока. Рядом с ним Фету всегда представлялись жирные дяденьки, которые оглаживают певчика по бокам и высасывают его, как леденец.
— А зачем другое? — пробасила Ксения Васильевна. — Он такой трогательный… такой лиричный!
Она села рядом, и Фет заиндевел. Тепло от ее халата прожгло ему солнечное сплетение.
— А-а-а-ве Мари-и-я! — вывел медоточивый Робертино, и толстые дяденьки поставили мальчика на стол, чтобы было лучше слышно.
Песня нравилась Фету. Мешали только короткие штанишки на исполнителе, их хотелось измазать мазутом.
— Мне плохо! — сказал вдруг Фет.
И не соврал.
— Что такое? — встрепенулась тетя Ксеша.
— Здесь! — и он показал на сердце.
Испугавшаяся соседка сделала Робертино потише и быстро накапала Фету валерьянки.
Мальчик предчувствовал, что итальянские теноры заполнят скоро музыкальное пространство планеты. С одного из них, толстого, как бочка, будет все время литься пот, а другой, слепой, как летучая мышь, запоет всякую эстрадную лабуду.
— С этим надо что-то делать! — пробормотал Фет, выпивая валерьянку. Закрывать к чертовой бабушке!
И он откинулся в изнеможении на подушку.
Эротическое напряжение прошло. Певчик затопил его своей патокой.
Открылась входная дверь, и квартиру наполнил шум вошедших разгоряченных людей.
Ксения Васильевна выглянула в коридор.
— А Федя? Где Федя? — услышал Фет истерический голос мамы.
— Он у меня, — призналась тетя Ксеша.
— Что он у вас делает? А ну марш домой! — и мама просунула в дверь возмущенное лицо.
Но Фет уже был на ногах. Выскочил пулей из приютившего его алькова и, промчавшись мимо отчима, врубил магнитофон «Комета». Из динамиков раздался ор и грохот — это было мощное противоядие той лирической гадости, которой накормила его соседка. Теноры залегли в окопах, и некоторые из них уже не встали.
— А чего у Лешека? — спросил Фет маму. — Действительно, у него сломано ребро?
— Только трещина, — сказала мама.
— Жалко!
— Жалеет, — пробормотал Лешек, входя в комнату. — Жалеет он меня! Дзенькуе тебе, сынок!
На губах его по-прежнему играла неопределенная улыбка. Но Фет не стал выяснять ее причину.
На следующее утро он встал на вахту в соседнем подъезде, где жил дядя Стасик.
Фет никогда раньше не общался с Пашкой, не подходил к нему, более того, когда встречался, отводил глаза и не здоровался. Если бы мальчика спросили о причинах такого странного поведения, он бы не смог ничего объяснить, а только руками развел. Пашка был другой, ходил в другую школу, общался с другими детьми и жил в отдельной квартире. В будущем он станет известным киноактером и погибнет на съемках какой-то детективной муры, пережив отца на несколько лет.
Но туман времени не был открыт Фету, он ждал Пашку, не предполагая, что это будет их первая и последняя встреча.
Пашка вышел из квартиры в голубых хлопковых штанах, простроченных желтой ниткой. Их тогда называли «техасы», и только через год пронесется в народе сладкое слово «джинсы». Пределом мечтаний станет индийский «Милтонс», за которым будут давиться в многочасовых очередях ГУМа. А в начале семидесятых придут из закрытого для простых смертных валютного магазина «Березка» итальянские «Супер Райфл» по семьдесят рублей за штуку, если перевести их официальную цену на язык советского фарцовщика. А на Пашке был даже не «Супер Райфл», а целый «Вранглер» новой модели «Блю бел». В общем, социальная пропасть между людьми была уже тогда непреодолимой.
— Я к тебе, — пробормотал Фет, не здороваясь.
— А-а… — Павел с интересом уставился на Фета. — Чего надо?
— Ты английский сечешь?
— Немного, — важно ответил Пашка. — А ты ведь из этой группы, «Перпетуум мобиле», ведь так?
— Бас-гитара, — подтвердил Фет, гордясь своей популярностью. — Мне тут письмо из Лондона прислали. Надо перевести.
И он сунул обладателю «техасов» злополучный конверт.
— Так… Интересно, интересно! — пробормотал переводчик, близоруко сощурившись.
Чувствовалось, что он уже что-то понял и что-то просек.
— Откуда взял?
— Говорю тебе, прислали!
— М-да! Ну, это работа непростая, возьму домой. Там покумекаю!
— Да ты, наверное, в английском и не рубишь! — воскликнул в сердцах Фет.
Ему очень не хотелось расставаться с драгоценным письмом.
Пашка важно посмотрел на него.
— Ты знаешь, что значит слово «ковбой»? — спросил он.
Фет решил промолчать и не встревать в опасный спор.
— «Коу» — это корова. А «бой» — это мальчик, — объяснил Павел, демонстрируя свое знание языка. — Получается «мальчик-корова», — вот что это такое!
— А что такое «мальчик-корова»? Его корова, что ли, родила? — не сдержался Фет.
Пашка замялся.
— Выходит, что так, — вынужденно согласился он.
И здесь едкий Фет решил дожать ситуацию.
— А знаешь, что значит слово «рододендрон»?
Павел отрицательно мотнул головой.
— Это значит: «не кидай понты, а то загашу!».
Слово «рододендрон» Фет почерпнул из сказки про Винни Пуха, которую читала ему когда-то вслух мама, покуда Фет уплетал манную кашу. Оно было самым длинным из его лексического словаря.
Жалея смятого в омлет Пашку, сказал:
— Суток тебе хватит, чтоб разобраться?
Сын дяди Стасика смущенно кивнул.
— Завтра в это же время! — и Фет горделиво, вразвалочку, как настоящий ковбой, начал спускаться вниз по лестнице.
Но мальчик, рожденный коровой, конечно же, блефовал. Салун закрылся на переучет, патроны в кольте кончились, и кожаное седло на полудиком мустанге истерлось до дыр. Фет был уверен, что русского перевода злополучного письма он дождется к зиме, когда вольные прерии оденутся в сугробы, а коровьи мальчики вымрут от переохлаждения.
Но он ошибся. Развязка оказалась почти молниеносной и последовала через несколько часов, к ночи того же трудного дня. С тех пор Фет вывел для себя один из непреложных законов — чем больше мытарств при подготовке чего-либо, тем событие созревает быстрее, и следствия падают на голову, как наполненный водой ландрасик.
Вечером он увидел дома свое письмо.
Оно лежало на столе. В руках у мамы находилась китайская автоматическая ручка с вделанным внутри нее миниатюрным аквариумом, — там плавала искусственная золотая рыбка, выпуская изо рта пузырь воздуха. Мама обдумывала какое-то послание, которое она собиралась писать, заглядывая в англоязычный текст. Китайская ручка поставила лишь заголовок «В секретариат…» и подчеркнула его жирной изогнутой линией. Дальше дело не шло.
— Откуда у тебя мое письмо?! — ужаснулся Фет.
— Станислав Львович принес… — объяснила мама, задумчиво глядя в темное окно.
— Ну да, — догадался Фет. — Ну да… Понимаю!
Он представил себе, как Пашка делится со своим отцом переведенным текстом и как дядя Стасик бежит на студию и вручает маме непотопляемую депешу.
— Нас всех вызывают в Лондон, — рассеянно сказала мама, по-прежнему глядя в окно.
— И тебя вызывают?! — ахнул Фет.
— Конечно. Не могу же я тебя отпустить одного!
— И Лешек поедет?
— Я с ним пока не говорила, — призналась мама. — А разве он помешает нам в Лондоне?
— Но у него же того. Трещина в голове, — напомнил сын. — Представь себе, советский человек и вдруг с трещиной. Этого не поймут!
— Ты прав, — согласилась она. — Я как-то не подумала!
— Вот именно. А ты чего сочиняешь?
— Письмо в ЦК КПСС. Только они нам могут помочь!
Такого крутого оборота Фет не ожидал. Пошел в угол комнаты на свою кровать и влез на нее с ногами. Что толку думать, переживать и разбираться, если события уже затянули его в воронку? Пусть крутят и распоряжаются телом, как считают нужным.
— А ребят-то мы с собой возьмем? — спросил он из угла.
— Каких? — не поняла мама, зачеркивая что-то в сочиняемом письме.
— Бизчугумба, Рубашею, Елфимова?
— А зачем? — спросила мама. — Разве мы с Лешеком хуже сыграем, чем они?
И Фет понял — женщина не в себе. А если женщина не в себе, то что толку с ней разговаривать?
В одном мама была права — она с Лешеком сыграла бы Фету не хуже Бизчугумба и K°. Другое дело, что это был бы не квартет, а трио.
Глава девятая. На малой земле
Доклад Генеральному секретарю ЦК КПСС был назначен на 10 часов утра.
Юрий Владимирович сидел в приемной на стуле и, вдыхая тяжкий запах нежилого казенного помещения, размышлял, что сулил доклад ему лично и всей стране в целом.
Перед ним висела табличка с именем Генерального секретаря. С Генсеком были проблемы — первое лицо партии соглашалось со всем, что ему говорили, и со всем, что ему предлагали. Когда ему ничего не говорили и ничего не предлагали, он тоже соглашался, но соглашался молча, тая в душе непростую думу. Юрий Владимирович не мог понять причину такого согласия и гадал, кто находится перед ним и какая каша варится в душе этого по-своему незаурядного человека.
