Рабыня - Конклин Тара

– Нет-нет, Джозефина со мной с самого детства. Она знает, что мне нужно. Честное слово, иногда мне кажется, что она это знает лучше, чем я сама.

– Ты балуешь ее, я уверена. По голосу слышу, Лу Энн. Посмотри на эту комнату, она не очень хорошо убирает дом. Куда ни глянешь, везде пыль. Где ни проведешь пальцем, он становится серым.

Джозефина стояла у двери и смотрела на влажные губы Мелли Клейтон, говорившие Миссис все эти слова.

– О, вовсе нет, Мелли, – сказала Миссис, но ее голос дрогнул. Джозефина не видела ее лица, но пальцы Миссис беспокойно двигались на коленях, будто не знали, за что уцепиться.

– Боюсь, из-за твоего состояния ты стала слишком… снисходительной. Пожалуйста, порадуй меня, позволь осмотреть твой чудесный дом, чтобы я убедилась, что за тобой правильно ухаживают.

Джозефина не понимала, что скрывается за просьбой Мелли. Но эта женщина с бегающими глазами и сутулыми плечами могла заметить то, чего не видела больная Миссис Лу. Еда. Обувь. Картины Джозефины, свернутые в рулон. Вещи, распиханные по углам дома, чтобы Джозефина могла забрать их позже, когда Миссис и Мистер пообедают, Миссис заснет или найдет себе занятие, а Мистер вернется в поле. Сегодня день как день, нужно делать что всегда, пока не наступил вечер, а там Джозефина пойдет к Лотти и Уинтону в хижины. И поговорит с Натаном о маршруте на север.

Миссис колебалась, теперь ее руки были крепко сцеплены на коленях.

– Ну, – начала Миссис, – не вижу в этом ничего плохого. Ведь в глубине души ты желаешь мне только добра, Мелли, я в этом не сомневаюсь. – Миссис встала, повернулась к Джозефине и посмотрела на нее так, будто перед ней очередной полированный стол, бессловесный, прочный и готовый к использованию.

Миссис Лу и Мелли двинулись в кухню. Джозефина шла позади.

Внезапно Мелли остановилась.

– Лу Энн, какая прелестная картинка! – Она указала на маленькую акварель на стене, полускрытую в тени лестницы. Джозефина нарисовала ее пару лет назад в Белл-Крике, в самом в начале лета – разноцветные клумбы, безупречно-синее небо. Джозефина помнила, как была довольна, что застала цветы во всей красе в те короткие недели, когда они еще не начали вянуть от жары, а были пышными и яркими. – Да ты настоящий художник, вот что! Почему же ты скрывала? – Мелли повернулась к Миссис Лу, чопорно поджав губы, с видом деланого неодобрения, которым, как подумала Джозефина, устрашала пугливых учеников.

– Ну, я просто так развлекаюсь. Чтобы скоротать время. – Лицо Миссис вспыхнуло, она упорно смотрела в пол, казалось, лесть Мелли смутила ее. Потом она подняла голову и улыбнулась более уверенно. На Джозефину она не смотрела. – Но спасибо, Мелли, на добром слове. Мне приятно, если мое маленькое хобби радует глаз.

– О, еще как! Нужно повесить ее получше, чтобы все могли восхищаться. И нечего скромничать. – Мелли взяла Миссис под руку, и они снова двинулись к кухне. Миссис с удобством оперлась на руку Мелли, казалось, они вмиг стали близкими подругами.

Проходя мимо акварели, Джозефина тоже остановилась, чтобы посмотреть на нее. Когда Миссис Лу приняла похвалу Мелли на свой счет, Джозефина ощутила привычную горькую пустоту. Как уже тысячу раз до этого, Джозефина осознала, что у нее ничего нет, что она идет по жизни с пустыми руками – ничего не может дать, ничего не может назвать своим. «Видишь, у тебя ничего нет. Видишь, ты сама ничто», – сказал голос у нее в голове, и это не были слова Мистера или Миссис Лу, – нет, это ее собственный голос произнес их. «Вот видишь, глупая девчонка». Джозефина еще секунду постояла перед картиной, чувствуя, что сама исчезает в тусклом освещении холла, тает, словно тень или призрак, и казалось невероятным, что это она когда-то взяла кисть, выбрала краски и наложила их на холст так, что получилось нечто настолько осязаемое и красивое. Может быть, она ошиблась. Может быть, это и в самом деле была Миссис Лу. Цветы переливались красками по всему холсту.

Джозефина отвернулась от картины и поспешила за женщинами. Мелли уже медленно и методично кружила по кухне. Оживленная болтовня сменилась напряженным молчанием, которое Джозефина ощутила физически, будто вошла в комнату, заполненную водой или песком. Миссис Лу смотрела на Мелли испуганно и выжидательно, и Джозефина почувствовала невольное восхищение этой женщиной, которая умела вызвать стремление угодить ей даже в тех, кому этого совсем не хотелось.

– Ну, здесь вроде достаточно чисто, – на ходу сказала Мелли, проводя пальцем по разделочному столу, где в деревянных лунках хранились ряды ножей. Одна лунка была пуста. Мелли остановилась.

– Но, Лу Энн, где же этот нож?

Джозефина и Миссис Лу на мгновение замерли. Обе чувствовали вину за их общую тайну: безумие Миссис Лу, порезанное лицо, предполагаемый дар госпожи своей рабыне. Как все это объяснить?

Миссис заговорила первой:

– Мелли, Мелли, это Роберт забрал нож и унес в сарай для инструментов. – Миссис солгала так непринужденно, легко, что на миг Джозефина смогла представить, как Мистер выбирает рукоять, лезвие и выходит с какой-то целью – разрезать веревку или зарезать теленка.

– Пожалуйста, Мелли, давай посидим на крыльце, – сказала Миссис Лу. – Здесь можно задохнуться от жары. – Она указала на угли, тлеющие в широком каменном очаге. Время близилось к часу пополудни, и солнце через задние окна вошло в жесткие скошенные углы кухни. Щеки Миссис покраснели, лоб болезненно блестел.

– Конечно, дорогая Лу Энн, – сказала Мелли. – Извини, пожалуйста. Как глупо с моей стороны!

Она двинулась по направлению к коридору, но ее глаза продолжали шарить по кухне.

С усталым облегчением Джозефина вышла за дверь, и тут снова раздался голос Мелли, тихий и торжествующий:

– А это что такое?

Джозефина обернулась. Мелли держала в руках ее узелок с припасами, развязывала узлы, принюхивалась.

– Это же твоя чайная салфетка, Лу Энн? И почему в ней спрятана хорошая еда? Наверное, она собирается отнести ее работникам в поле? Украсть прямо из-под носа? Знаешь, моя мама говорит, что они все воровки, все до единой.

По лицу Мелли Клейтон Джозефина поняла, что тою движет не что иное, как спортивный интерес. Возможно, это была не единственная причина, по которой она затеяла ревизию, но сейчас главным для нее было удовольствие от того, как Джозефина изворачивается и выкручивается, от того, как она может управлять чужой жизнью без всяких усилий – лишь предположением, полунамеком.

Миссис, хмурясь, рассматривала сверток.

– Джозефина, что это значит? – спросила она. – Почему ты держишь узелок с едой здесь, у самой двери? Для кого это?

Джозефина стояла в дверях, из кухни прямо ей в лицо тянуло жаром, Миссис Лу и Мелли застыли в выжидательных позах. Джозефина почувствовала, что ее щеки пылают, и солгала с такой же легкостью, как только что Миссис Лу.

– Для Мистера, – не дрогнув, сказала она. – Он попросил собрать для него узелок, не знаю, зачем ему.

Мелли прищурилась.

– Ну, об этом ты скоро сама сможешь спросить его, – пробормотала она, обращаясь к Миссис Лу. – Тогда и узнаешь правду. Но посмотри, у нее типичное лицо нашкодившей негритянки.

Миссис Лу медленно покачала головой.

– Джозефина, а где мои ботинки? Где ботинки?

Мелли ахнула.

– Ботинки? Лу Энн, у тебя что, пропали ботинки?

Тут Джозефина почувствовала настоящую панику, жар, гораздо сильнее кухонного и солнечного, горячее даже, чем сами раскаленные угли. Страх колол ее, словно иголками, и она поняла, что может сейчас обмочиться прямо на пол, и обе дамы увидят, как горячая струя стекает по ее ноге на широкую каменную плитку, и это будет равноценно признанию.

Джозефина не могла выдавить ни слова, и втроем они являли собой живую картину обвинения, растерянности, ужаса; может быть, молчание длилось несколько минут, а может быть, только один миг, ровно столько времени, сколько требуется легким, чтобы вытолкнуть из себя воздух и снова наполниться. Наконец Джозефина заговорила: