Миндаль - Вон Пхен Вон Пхен

— Ну как? Сердце не екнуло? Все еще думаешь, что ей «не очень нравится»? И это все, на что ты способен? — кричал Гон срывающимся голосом.

— Теперь я думаю, что ей больно. Очень. А не очень нравится — тебе.

— Да, мне это совсем не нравится. Если уж убивать, то с горячим сердцем, когда кровь кипит. А вот так — не спеша, растягивая удовольствие — это омерзительно!

— Тогда зачем все это? Я все равно не смогу сделать так, как тебе хочется.

— Заткнись, дебил! — Лицо Гона было все перекошено. Мы как будто вернулись в тот день, когда он избивал меня ногами у котельной. Гон задумался, что бы еще такое сотворить с насекомым, но вариантов особо не оставалось: бескрылый обрубок, вертящийся на игле, уже и бабочкой нельзя было назвать. Все ее истерзанное тело словно кричало об испытываемых мучениях. Оно металось во все стороны — вперед, назад, вбок, дергаясь в предсмертной агонии. Что значил этот беззвучный вопль? «Не надо!»? Или: «Я же так хочу жить!»? В действительности это был просто рефлекс. Не эмоция, просто рефлекс, запускаемый восприятием внешних раздражителей.

— Блин, черт с тобой, я сдаюсь!

Тум. Тум. Тум. Гон сбросил бабочку на пол, несколько раз изо всех сил наступил на нее ботинком, а потом растер по полу.

От бабочки осталось лишь небольшое пятно на полу. Мне хочется верить, что она попала в лучший мир, чем этот. Жаль, что ей пришлось столько вынести, а я не смог избавить ее от страданий.

Когда я вспоминаю этот случай, то понимаю, что для меня это было чем-то вроде игры в гляделки. Правила в ней просты: кто первый моргнет, тот и проиграл. В таких играх мне равных не было: людям приходилось напрягать все силы, чтобы держать глаза открытыми, я же просто не понимал, что их нужно закрывать.

Гон перестал заходить ко мне. Почему он так разозлился на меня после этой истории? Потому что я никак не реагировал? Потому что я его не остановил? Или это он злился на себя за то, что ему все-таки пришлось сделать то, что сделал? У меня был только один человек, с которым я мог поделиться этими мыслями.

Доктор Сим всегда старался максимально подробно отвечать на вопросы, которыми я его забрасывал. Кроме него, не было никого, кто бы мог без предвзятости относиться к моим специфическим отношениям с Гоном.

— И что ж, мне теперь с этим всю жизнь жить? Ничего не ощущая? — спросил я, с хлюпаньем втягивая лапшу из удона. Доктор Сим иногда угощал меня в ресторане. И чаще всего это было какое-нибудь блюдо из лапши. Похоже, он был любитель мучного: если не сдоба, так лапша. Доктор дожевал закуску из маринованной редьки, аккуратно вытер рот и сказал:

— Вопрос непростой. Скажу так: то, что ты такой вопрос задаешь, — это само по себе уже большой шаг вперед. Поэтому мы можем попытаться что-то сделать в этом направлении.

— Попытаться сделать что? Если проблема с головой у меня врожденная… Мама заставляла меня каждый день есть миндаль, но это что-то не помогало.

— Хм, насчет миндаля не скажу, а вот какой-то внешний раздражитель, запускающий импульс, может дать положительный эффект. Наш мозг — он ведь на самом деле довольно тупая штука.

Доктор Сим считал, что, хотя у меня и недостаточно развитые миндалины, если я буду постоянно упражняться в проявлении эмоций, пусть даже искусственных, то существует вероятность, что мозгом они будут восприниматься как настоящие. Есть шанс, что это поможет восстановить размер и функцию амигдал, и тогда будет немного проще распознавать эмоции других людей.

— Так у меня шестнадцать лет мозги в простое были, с чего вдруг они сейчас заработают?

— Ну смотри, приведу такой пример. Вот, допустим, человек совсем не умеет кататься на коньках. За пару месяцев он, конечно, чемпионом не станет, даже если будет тренироваться каждый день. Или же если у человека с рождения нет музыкального слуха, то вряд ли он сможет вызывать восторг публики виртуозным исполнением оперных арий. Но! Если тренироваться, ты, по крайней мере, научишься стоять на коньках и сможешь хоть и неуклюже, но ездить. Точно так же и с пением: пусть и фальшиво, но хоть один куплет ты споешь. Вот именно это и дают нам тренировки — чудо, но в ограниченных пределах.

Я осторожно кивнул. Все звучало логично, но не до конца убедительно. Неужели со мной такое сработает?

— А скажи, давно тебя стал беспокоить этот вопрос?

— Недавно.

— Что-то послужило поводом или причиной?

— Ну-у, как сказать… Это, типа, как фильм, который уже все посмотрели и только я один — нет. Вроде ничего страшного, можно и без этого прожить. Хотя, если посмотришь, будет что обсудить с другими.

— Твой прогресс просто удивителен! Ведь из твоих слов вытекает, что ты хочешь общаться с другими людьми.

— Наверное, это из-за пубертатного периода…

Доктор Сим усмехнулся:

— Ну коли так, тогда и эмоции отрабатывай на чем-то веселом и красивом. Лучше наполнять себя позитивом, чем негативом.

— Я попробую. Не знаю, правда, как, но это все равно лучше, чем просто сидеть и ничего не делать.

— Только знай, что испытывать эмоции, которые раньше были тебе недоступны, — это не всегда хорошо и приятно. Человеческие чувства — вещь коварная. Привычный тебе мир может предстать совсем в другом свете. Те мелочи, которые ты сейчас просто не замечаешь, могут ранить словно острый меч. Чье-то выражение лица или даже обычное слово будут больно задевать. Вот представь, к примеру, камушек на дороге. Да, он ничего не чувствует, но и от душевных травм не страдает. Камень не осознает, что люди пинают его ногами. Но как ты думаешь, каково ему будет, если он станет понимать, что люди десятки раз на дню на него наступают, бьют, катают по земле и пытаются расколоть? Не знаю, насколько доходчивый это пример, я просто имел в виду…

— Я понял. Мама тоже мне часто что-то подобное говорила. Хотя немного для другого — чтобы утешить. Она же такая умная.

— Большинство мам такие, — улыбнулся доктор.

Я чуть подождал, потом снова заговорил:

— Можно еще кое о чем спросить?

— Конечно. О чем?

— Об отношениях между людьми.

Сим залился смехом. Потом придвинул стул поближе, положил руки на стол и стал внимательно слушать. Я выложил ему историю с бабочкой.

Руки у него по ходу рассказа несколько раз сжимались в кулаки. Но когда я закончил, его лицо просветлело, стало не таким напряженным, и он даже улыбнулся.

— Так, и что конкретно тебе хотелось бы узнать? Зачем Гону понадобилось устраивать для тебя все это? Или же что он при этом чувствовал?

— И то, и другое.

Доктор Сим кивнул:

— Похоже, что Гон хочет стать твоим другом.

— Другом… — эхом повторил я. — То есть, когда хотят стать другом, отрывают крылья бабочке?

Доктор сцепил пальцы в замок.

— Нет, конечно. То, что он чувствовал после того, как у тебя на глазах убил бабочку, — это уязвленное самолюбие.

— А почему его самолюбие было уязвлено?

Сим глубоко вздохнул. Я поспешил извиниться:

— Я знаю, что это, наверное, сложно объяснить, особенно мне.

— Да нет, я как раз сейчас думаю, как это можно понятнее растолковать, простыми словами. Ладно, если вкратце, то ты ему интересен. Очень. Он хочет узнать о тебе побольше, хочет понять, что ты чувствуешь. И, судя по твоему рассказу, именно он всегда первым идет на контакт. Может, ты как-нибудь сам попробуешь проявить инициативу?

— А как?

— Как говорится, добро пожаловать в наш мир: задай один вопрос — получишь сто разных ответов. Вот и мне сложно тебе что-то конкретное порекомендовать. Понятно, что для тебя жизнь представляется сплошной головоломкой, тем более ты пока подросток, с вами всегда так. Но ответ на эту головоломку ты уже должен найти сам. Если же ты все-таки хочешь получить совет, то позволь спросить: как чаще всего у вас происходил контакт с Гоном?

— Он меня бил.

Доктор передернул плечами.