Эдуард Тополь - Настоящая любовь или Жизнь как роман
ГОЛОС ВРАНГЕЛЯ (за кадром). Так я познакомился с Достоевским… Мы стояли друг перед другом, оба забытые судьбой, одинокие… И так мне было тяжко, что я, несмотря на высокое свое звание «господина областного прокурора по уголовным делам», невольно бросился ему на шею…
ВРАНГЕЛЬ (Достоевскому, смущенно вытирая мокрые щеки). Извините… Я… я первый раз уехал от родителей… (Гордо.) Но я сам взял себе назначение в Сибирь!
ДОСТОЕВСКИЙ (покровительственно). У вас благородное сердце, барон.
ВРАНГЕЛЬ (шмыгая носом и утирая слезы). А что вы сейчас-то пишете?
ДОСТОЕВСКИЙ (темно усмехнувшись). Пишу? В казарме? Я, батенька, уже шесть лет ничего не пишу…
ВРАНГЕЛЬ (пылко). Как? Вы же гений! Как Гоголь, Толстой! Вы обязаны писать!
ДОСТОЕВСКИЙ (с усмешкой и прищуром взглянув на Врангеля). М-да… Знаете, в каторге приезжал к нам из Петербурга инспектор, допрашивал меня, не пишу ли я чего…
ВРАНГЕЛЬ. Вот видите! Вам император больше всех смягчил наказание. За гений ваш…
ДОСТОЕВСКИЙ (продолжая). Я отвечал: писать ничего не пишу, но материалы для будущих писаний собираю. Он спрашивает: и где же эти материалы находятся? Я говорю: вот здесь… (Пальцем стучит себе по лбу.) Здесь, Александр, такие романы и повести за каторгу сочинились! (Горестно.) Только где ж их тут писать? Я в солдатах такой же невольник. Бессрочный…
Плац перед солдатской казармой. ДеньФЕЛЬДФЕБЕЛЬ (кричит). Смирна-а!!! Ружья на грудь, штыки наголо!
Солдаты, стоя в строю, расчехляют штыки и, щурясь от встречного солнца, снова замирают как вкопанные.
Фельдфебель гоголем идет вдоль строя мимо…
семнадцатилетнего кантониста Каца…
пожилого татарина Бахчеева…
старика «наемщика»…
Достоевского…
Фельдфебель медленно осматривает каждую шеренгу.
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ. Ублюдки! Как вы будете с китаезами воевать, если во фрунт стоять не можете? Генералгубернатор едет нам смотр делать! (Подойдя к Бахчееву.) Ты! Почему штык колышется?
БАХЧЕЕВ. Солнце в глаза…
Фельдфебель кулаком бьет Бахчеева по лицу.
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ (в бешенстве). Что? Препираться, сволочь?! Под шпицрутены пойдешь! (Всему строю.) Во фрунте нет солнца!
На плац въезжает щегольской двухместный тарантас, с крытым верхом, на длинных дрогах. В дроги запряжен роскошный, в яблоках, рысак. На вожжах — Адам-чухонец, а в тарантасе — Врангель в прокурорской форме.
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ (солдатам, орет). Рота-а, во фрунт!!!
Фельдфебель подбегает к тарантасу Врангеля, вытягивается по стойке «смирно».
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ. Ваше благородие! Первая рота седьмого линейного батальона проводит строевые учения. Докладывает фельдфебель Маслов!
ВРАНГЕЛЬ (не выходя из тарантаса). Похвально, похвально-с… Достоевского ко мне.
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ (оборотившись к строю). Достоевский! Бегом!
Достоевский подбегает, вытягивается по стойке «смирно», начинает докладывать.
ДОСТОЕВСКИЙ. Ваше благородие, рядовой Достоевский по вашему приказу…
ВРАНГЕЛЬ (перебивает). Отставить. (Подвигается в тарантасе.) Садитесь сюда, Федор Михайлович.
Достоевский подсаживается к Врангелю, у фельдфебеля от изумления вытягивается лицо.
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ (Врангелю). Но у нас же учения, губернатор едет…
ВРАНГЕЛЬ (строго, угрожающе). Препираться, фельдфебель?
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ (испуганно, вытягиваясь). Никак нет, ваше благородие!
ВРАНГЕЛЬ (высокомерно). Достоевский мне нужен для служебного разбирательства. (Адаму.) Пошел!
Адам щелкает вожжами, рысак берет с места, тарантас увозит Врангеля и Достоевского.
Фельдфебель и солдаты смотрят вслед.
Базар в Семипалатинске. ДеньСидя по-турецки на коврике, старая киргизка отбивает тесто на своих огромных ляжках и забрасывает сырые лепешки в дышащее жаром горло тандыма. Ее муж — вислоусый и кривоглазый киргиз — железными щипцами извлекает оттуда горячий лаваш.
Врангель, купив четыре лепешки, обжигаясь, бросает их в руки Достоевскому.
Хохоча, они идут по базару.
Вокруг них — экзотика и изобилие Азии. Верблюды, лошади, овцы… Горы винограда, инжира, персиков, дынь… Мангалы с лавашем, бараны на вертеле… Соколы на руках у охотников-киргизов… Китайцы, русские, казаки… Телеги с клетками, набитыми живыми курами и гусями… кувшины с кумысом, молоком, медом… Открытая чайхана под тенистым карагачем у арыка, вода арыка крутит огромное колесо с желобками, с которых — для прохлады — стекает вода…
Купив столько винограда и инжира, сколько руки вмещают, Врангель и Достоевский заходят в чайхану, устраиваются у воды на ковре-паласе.
Жена чайханщика, с лицом, закрытым чадрой, подает им чай.
ВРАНГЕЛЬ. А что, Федор Михайлович, тут вообще есть женщины?
ДОСТОЕВСКИЙ. О, еще какие! Я тут такую красавицу видел — третий месяц снится!
ВРАНГЕЛЬ (с интересом). Кто же это?
ДОСТОЕВСКИЙ. Откуда мне знать? Но — божественна! Ангел! Ангел!
В его интонации такое возбуждение, что Врангель смотрит на него в изумлении.
ДОСТОЕВСКИЙ (подавшись всем телом вперед, лихорадочно). Скажите честно, барон, вы в Лицее грешили? Ходили в публичные дома?
Врангель смущенно опускает глаза.
ВРАНГЕЛЬ (уклончиво). Ну…
ДОСТОЕВСКИЙ (продолжая). А я грешил… Грязный, темный, потаенный разврат на окраинах Петербурга… Но однажды… подросток, почти девочка, двенадцать лет… Нет, это я должен написать, когда-нибудь я напишу это… (С усмешкой.) А вообще, нищета, прозябание, грязные притоны, а потом — «Бедные люди», слава, деньги и какие-то болтуны-социалисты — вот и вся моя биография, барон. Я ушел в каторгу, не полюбя никого. И только теперь, в солдатах… (Обрывает себя.) Впрочем, она светская женщина, мне и не увидеть ее! Проклятый я каторжник…
Врангель, глядя на него, загадочно щурится.
Казарма. НочьДневальный Бахчеев проходит вдоль двухэтажных нар со спящими солдатами, останавливается у нар Достоевского, толкает его в плечо.
