Алина Знаменская - Женщина-зима
— Нет.
— Зря, Люба, зря. Заведи. Не отрывайся от народа. Моя тоже было рыпнулась: я, говорит, теперь первая леди в районе… Слышь? Моя Зинаида — первая леди! Ты ее видела, Зину мою?
— Виделись как-то, под Новый год… — с тоской отозвалась Любава. Не хочет Никита ей помогать. Уходит от разговора, под дурачка косит… Пухов опередил, гад!
— Я ей говорю: держали коров всю жизнь и будем! Я хоть и глава администрации, а потомственный колхозник и хозяин! Цыц, говорю, баба! И она как миленькая: ведро в зубы и — доить! У меня так. Видала, какой я пансионат для стариков отгрохал?
— Видала, — согласилась Любава. Она действительно каждый день ходила мимо пансионата дневного пребывания пенсионеров, с вывеской на первом этаже «Ритуальные услуги». В окне при входе торчали траурные венки.
— Ну и как?
— Сила.
— Ну хочешь, на работу возьму? Завхозом в пансионат? Вакансия освободилась.
— Спасибо, Никита, но я к тебе по делу пришла. Одна надежда на тебя. Приструни Пухова. Пусть отдаст мое оборудование. У меня дело простаивает, убытки. Ты же мне лицензию подписывал, Никита! Помоги!
— Так не отдает оборудование? Вот Пухов, вот жук! — ласково восхитился Никита. И залпом выпил рюмку коньяка. Некрасиво вытянул язык и уложил на него ломтик лимона. — Дело свое хочет открывать. Ну а как же? Район надо поднимать, разве я против? Малый бизнес я поддерживаю. Пухов — мужик хоть и хитрый, но работящий. Ты его, Любаня, не обижай. Голова у него варит хоть куда! А твоего Семена мы вернем. К кому он загулял? К Наташке Сизовой? Фью… Да хочешь я ее…
— Не хочу, — поднялась Любава. Она чувствовала, что от усталости и бессилия готова заплакать.
— А дочка у тебя как? В Москве?
— В Москве.
— А я своего оболтуса в Англию отправил. Прикинь!
— Прикидываю…
— Вот, Любань, как жизнь-то повернулась, — хохотнул Панин и снова полез к ней обниматься. — Знала бы ты в школе, что с будущим главой района в одном классе учишься, небось прибрала бы к рукам?
— Обязательно, — устало согласилась Любава. Голова трещала, хотелось одного — выйти на воздух.
— А ты заходи, не стесняйся. Я по-простому… Я всегда тебе рад, ты баба что надо…
Оказавшись на воздухе, Любава поняла — торопиться некуда. Она не знала, куда теперь идти и что делать. Судя по движению масс на площади, наступило время обеденного перерыва. Исполкомовские, в шубах нараспашку, тянулись к рынку, продавщица пирожков зычно кричала: «Беляши кончились, ждите!» Очередь притопывала от нетерпения, поскольку перерыв не резиновый, а беляши жарятся непростительно медленно. Рядом женщина в засаленном халате переворачивала шумовкой в большой жаровне круглые румяные пирожки. Недавно в эту пору и у Любавиного киоска толпился народ, расхватывая горячие рогалики с маком.
Любава пошла домой, поскольку идти больше было некуда. Возле ворот стоял милицейский «уазик» с мигалкой. Любава подошла поближе, из машины выбрался толстый до неприличия милиционер Кирюхин. Любава ничему не удивлялась. Приблизилась и молча протянула ему обе руки. Для наручников.
— Чего это? — покраснел Кирюхин и сделал недовольное лицо. — Вы это… хулиганничать тут бросьте!
— Пойдемте тогда в дом… хулиганничать, — передразнила Любава и прошла к крыльцу. Милиционер последовал за ней.
Дома, не глядя на Кирюхина, Любава стащила сапоги с отекших ног и сняла пальто. Уселась в кресло и уставилась на милиционера.
— Протокол составлять будем? — догадалась она.
— Что же это вы, Любовь Петровна, солидная женщина… а озорничаете в общественном месте? — топчась перед ней, сказал Кирюхин. Говорил он со свистом, вес мешал нормальному дыханию.
— Озорничаю, — согласилась Любава. — Это вам любовница моего мужа нажаловалась? Что я в своем магазине порядок попыталась навести?
Кирюхин запыхтел, надулся, заработал мозгами.
— От гражданки Сизовой поступило заявление, что вы, Любовь Петровна, устроили в магазине гражданина Кольчугина настоящий погром. Попортили имущества на сумму…
— Ну-ка, ну-ка, — Любава потянулась рукой к протоколу, — интересно, во сколько же она свою редьку оценила? Ого! Золотая редечка. Семян надо попросить…
— Вы это… зря это, Любовь Петровна… Ну зачем лишние-то неприятности? Теперь вот протокол, заявление…
Любава подняла глаза на Кирюхина и взмолилась вдруг:
— Федя, забери меня в милицию! Пожалуйста, Федя! Нельзя мне дома одной сегодня. Ну хоть вешайся!
— Да вы… Что это вы говорите такое, Любовь Петровна? Такая солидная женщина… Да вы из-за этой грымзы?
Кирюхин говорил что-то, а сам с тревогой наблюдал за Любавой. Она вдруг обхватила голову руками и затряслась, зашлась нехорошим смехом, пытаясь что-то втолковать ему, видимо, казавшееся ей смешным. Но, так и не сумев втолковать, она поддалась своему терзающему смеху, который, кажется, переходил в слезы.
Кирюхин совсем растерялся, метнулся на кухню за водой, не смог найти стакан и назад вернулся с чайником. В эту минуту во дворе стукнула калитка, по ступенькам простучали легкие шаги. Кирюхин беспомощно оглянулся и увидел Полину, облегченно вздохнул и протянул ей чайник.
— Что происходит? — строго спросила Полина, по-деловому разделась, засучила рукава и бросилась к сестре. Крепко обняла ее, пытаясь отдать хоть каплю своей собственной силы и стойкости. — Любушка, что ты? Это он тебя обидел? Он? — кивнула она на Кирюхина. — Сейчас мы его…
Она говорила совсем как их мать когда-то давно, в детстве, когда пыталась развеять детские страхи и обиды. И странное дело, на Любаву это подействовало. Она заревела в голос у Полины на плече и ревела так смачно и самозабвенно, что даже Кирюхин отвернулся и пару раз шмыгнул носом. Как большинство мужчин, он терялся при виде женских слез.
— Полина Петровна, я тоже говорю, что внимание обращать на всяких… Я это так пришел, для порядку… Да я Любовь Петровну уважаю, как… как… я не знаю…
— Ну, не знаешь, Федя, тогда иди, иди…
— Да я вам, Полина Петровна, по гроб жизни буду благодарен! Вы моего пацана от воспаления легких вылечили… Думаете, я не помню? У меня же теща в Завидове живет!
Кирюхин говорил это и пятился к двери. Но видимо, судьба была в тот день не на его стороне. Когда Кирюхин уже коснулся самой тяжелой своей частью входной двери Кольчугиных, эта дверь со стороны улицы втолкнула его назад.
— Стой! — крикнули ему с крыльца. Он посторонился. В прихожую протиснулась Любавина соседка, баба Стеша. — Милиция?
— Милиция, — согласился Кирюхин. — А вы чего хотели, мамаша?
— Украли! — заголосила баба Стеша. — Всех как есть украли! Куда только милиция смотрит! Это не милиция, это мафия! Другой раз уже всех кур поукрадывали, и — ничего!
