Марлена Штрерувиц - Соблазны
Всю ночь трезвонил телефон. Но никто не говорил. Иногда слышалось какое-то стрекотанье. Хелена его не отключила. Звонки прекратились только к четырем утра.
В воскресенье Хелена прилегла после обеда. Девочки мастерили подарки ко Дню Матери. К этому дню в школе относились очень серьезно. Было велено купить цветную бумагу, клей, материю, кружева и нитки для вязания. Входить в детскую Хелене запретили. Хелена лежала на кровати. Нужно поговорить с Грегором. Не пришло никакого письма ни от какого адвоката. У нее оставалось 7100 шиллингов. Хенрик больше не звонил. Надо забыть его. Месячные так и не кончались. Алые потоки Больцано превратились в жидкую коричневатую мазню. Со странным запахом. Не противным. Но иным, чем обычно. Короткая острая боль прямо посередине низа живота заставляла ее время от времени останавливаться и пережидать. Пока не пройдет. И как объяснить дочкам, почему она не хочет отмечать фашистский праздник. Они-то готовятся к нему с таким усердием. Хеленино сердце забилось неровно. Она лежала и прислушивалась к нему. Тахикардия — это не страшно. Ждала, пока не пройдет. Биение сердца снова стало незаметным. Ожидание усыпляло. Она задремала. Уснула. Наверняка уснула. И вот в какой-то момент, совершенно неожиданно, ни с того ни с сего, вдруг встал вопрос: "Ну вот. А что, если у тебя окажется рак груди. Что ты тогда будешь делать?" Горячим комом он поднялся по грудине и перехватил горло. Этой весной 1989 года во всех газетах только и писали что о раке груди. И о шансах на жизнь, если заболеешь. Хелена читала статью, разоблачавшую ложь с помощью статистики. Там говорилось, что в среднем больным остается пять-семь лет. Те, у кого болезнь диагностировали на ранней стадии, все это время лечились. Врачи зарабатывали. У тех, кому диагноз не поставили, болезнь прогрессировала. Они умерли. Но до того жили спокойно. Обе группы больных прожили приблизительно одинаковое время. Рак груди. Им заболевают такие, как она. Женщины с гендерными проблемами. Не могущие управлять собственной сексуальностью. Замученные бытом. Недостаточно долго кормившие грудью. Хелена повернулась на бок. Закрыла лицо руками. Менее страшно от этого не стало. Она перевернулась на другой бок. Встала. Пошла в ванную. Заперлась. Расстегнула блузку. Прощупала свои груди. Грудь под руками была теплой. Соски напряглись и мягко уперлись в ладони. Она начала играть с ними. Рассматривала себя в зеркале. Услышала, как кто-то из девочек прошел в кухню и налил в стакан воды. Если бы она была мужчиной, она бы считала себя привлекательной. Разве не похожа она на Изабель Юппер? Она подалась навстречу отражению. В грудях узелков не прощупывалось. Пока нет, подумала она. При этой мысли неожиданно навалилась страшная ненависть. Бушевала в желудке. Со стороны же затылка одновременно опускалась давящая безысходность ее положения. Хелена расстегнула джинсы. Спустила до колен. Сунула в трусики правую руку. Левой гладила груди. И в ярости терзала себя правой рукой. Нагнулась еще дальше. Глядела при этом себе в глаза. Как на мгновение радужка беспомощно сжалась в узкое кольцо, а зрачки расширились до огромных черных дыр, сквозь которые она глядела внутрь себя. И тут же ей стало дурно. Она вымыла руки и дрожащими пальцами привела одежду в порядок. Снова прилегла. Не закрывая двери спальной. Девочки то и дело ходили туда-сюда. С деловым видом. Таинственно улыбались и махали ей руками.
Хелене поручили выбрать лучший отель в Зальцбурге. Для Нестлера. И спутников. И не "Австрийский двор". Поближе к природе. Так лучше. В таких случаях. Герр Надольный глядел на Хелену, ища сочувствия. Она могла бы тут же предложить отель "Гайсберг". Там она всегда останавливалась с отцом. Они приезжали на два концерта во время Зальцбургского фестиваля. С тех пор, как ей исполнилось четырнадцать. Пять дней в Зальцбурге с отцом. Потому что ему хотелось слушать музыку. А мать ездила в санаторий. Всегда в то же самое время. В Аббано. Хелена вернулась к себе в комнату. Звонила, наводя справки. Потом сказала фрау Шпрехер, что ей надо в турбюро. Взять проспекты. Тогда Нестлер сможет сам посмотреть. Хелена поехала на трамвае к опере. Там в агентстве выбила у скучающей блондинки с ярко-красным маникюром проспекты и прайс-листы. Поехала обратно. Вышла на Шварценбергплац. Пошла мимо Хюбнера в городской парк. Дошла до кафе и села за столик на террасе. Справа. У самой стены. На обед подавали лапшу с ветчиной и зеленый салат. Хелена заказала еще маленькую кружку пива. От пива она почувствует себя усталой. Хелена взяла газету. Ей представлялось, что она сбежала откуда-то. Солнечный свет сочился сквозь оранжевые зонтики. Все посетители выглядели здоровыми. Загорелыми. Хелена предвкушала обед. Перед ней стояло пиво. Она читала в "Кронен-цайтунг" гороскоп. Над ним — фотография улыбающейся фрау Хельги. Хелене были обещаны любовные радости и важные встречи. Прибыла еда. Лапша переварена. Копченое мясо крошилось. Ветчина с лапшой была воспоминанием о возвращении домой после долгого школьного дня. Ее ставили в духовку, чтобы не остыла. Прилетели воробьи. Сели на край стола и подбирались к еде. Хелена прогнала их. Вблизи птицы выглядели грязными и растрепанными. Хелене хотелось выпить кофе с молоком. Надо возвращаться на работу, думала она. Огляделась в поисках официанта. Первой увидела Пупсика. Пупсик за руку с Софи вышли из-за дома. Они шли к террасе. Хелена уже собралась поднять руку и окликнуть Пупсика. Пупсик остановилась у столика на солнце. Следом подошел Грегор с коляской Софи. Поставил коляску в угол и сел рядом с Пупсиком. Софи громко и возбужденно требовала чего-то. Грегор встал и вынул из коляски плюшевого зверя. Подал зверушку Софи. Что-то сказал. Потом всех троих заслонил официант. Хелена встала и вошла в помещение. Старательно избегая смотреть на столик у балюстрады. Стояла в ресторане. За одним из столиков сидела пожилая пара. Больше — никого. Официант пробежал мимо. Счет, окликнула она его. Он не услышал. Или не хотел слышать ее. Хелена боялась, как бы не вошли Пупсик или Грегор. Направляясь в туалет. И не застали бы ее. Хелена взяла меню и подсчитала, сколько с нее причитается. Достала из сумочки деньги. Так быстро, как только смогла. Положила деньги на столик. Крикнула официанту, что деньги там. Ей нужно уходить. И выбежала на улицу. Пошла в сторону музея прикладного искусства. Быстро. Не поехала на трамвае. Она чувствовала, что двигается. В то же время она застыла. Оцепенела. Больше не чувствовала ничего. Хотелось побежать. Бежать. Идти. Без конца. Или спать. Долго. Всегда. Хелене не хотелось думать, что все это означает. К ее детям. К своим детям. Ни к одной из девочек Грегор никогда не склонялся так. И не подавал им плюшевых зверей. Так. С такой любовью.
Дойдя до Ринга, Хелена уже не была уверена, что на самом деле видела их. В бюро Надольный велел узнать, дают ли при покупке железнодорожных билетов чек. Надольный был возбужден. В нервном оживлении. Хелена позвонила. Выяснилось, что она была права. Чеков не дают. Покупаешь билет. Он действителен три месяца. Его можно сдать. Но Надольному требовалось официальное подтверждение. Он делал загадочный вид. Потом, однако, все рассказал. Не смог сдержаться. Он таки нашел манекенщицу. Хозяин агентства был у него в долгу. И уговорил даму. А она понравилась Нестлеру. Он просто с ума по ней сходит. И теперь нужно организовать уик-энд. Дама ни на что не соглашается. Пока. Как дела с отелем? Хелена позвонила в "Гайсберг". Был свободен один люкс и один номер на двоих. Двух люксов нет. Да. Хорошо. Она согласна. Люкс и номер на двоих. Да. С пятницы до понедельника. Она положила листок Надольному на стол. Надольный стоял у окна и глядел на улицу. Спросил Хелену, знает ли она, в чем самая глупость. Хелена посмотрела на него. "Он не охотник. Не охотится. Был бы он охотником. Все было бы куда легче. Охота. Это я могу организовать в любую минуту". Хелена вернулась к своему столу. Села. Представляла, чем могла бы разрешиться сцена в парке. Она могла бы подойти к ним. И поздороваться. Очень холодно. Что-нибудь сказать. И отойти. Пусть сидят. Повернуться и уйти. Уйти. Прочь. Улыбнуться Софи. Ребенок ведь ни при чем. И уйти. Не скандалить. Но Хелена знала, что не смогла бы. Она бы расплакалась. Хелена решила напиться. Минуту, когда она останется одна и будет бесконечно представлять себе это. Оттянуть эту минуту. И боль. И не говорить. Ни за что. Ни с кем, не рассказывать. Фрау Шпрехер сказала, а не уйти ли ей домой. На сегодня. Хелена спросила Надольного, нет ли еще каких поручений. Надольный снова стоял у окна и пил ундерберг. Хелена купила большую упаковку. Надольный ничего не возразил против такого самоуправства. Теперь левый нижний ящик его стола был полон маленькими бутылочками. Хелене пришлось уйти. Пойти домой.
Хелена выпила две бутылки белого вина. Потом рюмку бурбона. Бутылка была еще почти полной. Она начала, пока девочки еще ужинали. Потом смотрела телевизор и заставляла себя отпивать по глотку бурбона каждые двадцать минут. Поставила будильник на телевизор. Как будто ей надо было пунктуально и регулярно принимать гомеопатические капли. Девочки мирно уснули. В десять зазвонил телефон. Хелена не подошла. Продолжала пить. Виски в бутылке убавилось мало. Но до кровати она добралась с трудом. Когда легла, все кругом закружилось. Она положила подушки друг на друга. Пришлось изо всех сил стараться, чтобы собрать их и уложить. Но голова кружилась уже не так сильно. И удалось заплакать. Хелена плакала над тем, что коляска, над которой так по-другому и с такой естественной любовью наклонялся Грегор, была той самой, в которой некогда сидели ее девочки.
