Зельда Фицджеральд - Спаси меня, вальс
На Ривьере всё соблазн. Ослепительный блеск трепещущей синевы и белейших дворцов на ярком солнце делался еще более ослепительным. Это было до того, как Могущественные властелины «Голубого экспресса», Важные шишки с задворок Биаррица и Главные мэтры среди художников по интерьеру стали использовать здешние синие горизонты как обрамление для своих художественных поисков.
Собравшаяся здесь небольшая компания растрачивала свое время на то, чтобы быть счастливыми, и свое счастье на то, чтобы быть рядом с горячими пальмами и виноградниками, жадно цепляющимися за глинистую почву.
Длинными вечерами Алабама читала Генри Джеймса. Еще она читала Роберта Хью Бенсона, Эдит Вартон и Диккенса, а Дэвид работал. Вечера на Ривьере длинные, тихие, они полны предчувствия ночи, еще прежде чем опустятся сумерки. Летом на судах ярко освещена корма, и с моря доносится ритмичное пыхтение моторов.
«Чем бы мне заняться?» — тревожно размышляла Алабама. Она попыталась перешить платье, но из этого ничего не вышло.
Тогда она пристала к няне.
— Мне кажется, в еде Бонни слишком много крахмала, — не терпящим возражений тоном заявила она.
— Не думаю, мадам, — коротко отозвалась няня. — Ни один ребенок, который был на моем попечении за двадцать лет работы, не получал слишком много крахмала.
Няня пожаловалась Дэвиду.
— Алабама, ты можешь хотя бы не вмешиваться? — спросил Дэвид. — Для теперешней моей работы необходим абсолютный покой.
Когда Алабама была ребенком и дни так же лениво тянулись в праздном ничегонеделании, она не думала о том, что жизнь представляет собой некое монотонное кино, в котором ничего не случается, ей казалось, что такой распорядок завел Судья, желая лишить дочь положенной ей по праву радости. Теперь она начала винить Дэвида, тоже обрекшего ее на скуку.
— Почему бы тебе не устроить вечеринку? — предложил Дэвид.
— А кого мы пригласим?
— Не знаю… хозяйку и эльзаску.
— Они противные…
— Совсем нет, если посмотреть на них глазами Матисса.
Нет, эти женщины были слишком буржуазны, их приглашать явно не стоило. Компания встретилась в Рыцарском парке, пили «Чинзано». Стараясь воспроизвести мелодию из оперетты «Только не в губы»[55], мадам Полетт ритмично била по клавишам крошечного рояля из тикового дерева. Французы многословно и непонятно рассказывали Дэвиду и Алабаме о картинах Фернана Леже и романах Рене Кревеля[56]. Беседуя, они наклонялись всем туловищем вперед, будто ощущали себя не вполне на своем месте, и от этого были зажатыми и скованными, — все, кроме Жака. Тот нарочито драматизировал свою неразделенную любовь к жене Дэвида.
— Вам не страшно выполнять фигуры высшего пилотажа? — спросила Алабама.
— В небе мне страшно. Вот почему мне это нравится, — вызывающе ответил он.
Кухонные сестры, бывало, исчезали в будни, но в особых случаях они разом возникали, словно июльский фейерверк. В паутине из сельдерея грозно краснели лобстеры, а салат был свежим, словно едва проросшая весенняя травка на поле из майонеза. Стол был весь в венках из декоративной спаржи, и в подвале имелся даже лед, стоявший на цементном полу.
Мадам Полетт и Алабама, других женщин не было. Полетт держался наособицу и не сводил глаз с жены. Казалось, он считал обед с американцами не менее рискованным, чем «бал четырех искусств»[57].
— Ah, oui, — улыбалась мадам, — mais oui, certainement oui, et puis o-u-i[58].
Это звучало как подхваченный хором рефрен в песенке Мистингетт[59].
— А в Монтенегро — вам ведь, конечно же, известно, где Монтенегро? — вмешался корсиканец. — Там все мужчины носят корсеты.
Кто-то ткнул Белландо в бок, проверяя наличие корсета.
Жак не сводил мрачного взгляда с Алабамы.
— Во французском флоте, — произнес он с пафосом, — капитан с радостью, с гордостью пойдет на дно вместе с кораблем. Я — офицер французского военно-морского флота.
Все заговорили по-французски, и ничего не понимавшая Алабама совсем не к месту предложила:
— Пожалуйста, попробуйте «одеяние дожа», — сказала она, погружая ложку в смородиновое желе, — или возьмите хотя бы немного «Рембрандта».
Они сидели на продуваемом с моря балконе, разговор шел об Америке, Индокитае и Франции, одновременно все прислушивались к визгам и стонам ночных птиц, доносившимся из темноты. Невеселая луна потускнела от летнего соленого воздуха и черных теней, льнущих друг к другу. На балкон влезла кошка. Вечер был очень душный.
— Там пещеры неандертальцев, — сказал Дэвид, показывая на лиловые углубления в горах.
— Нет, — возразил Жак. — Неандертальцев нашли в Гренобле.
Рене и Бобби отправились за нашатырем, чтобы отогнать комаров; Белландо пошел спать; Полетт с супругой отбыл домой, верный своим французским привычкам. Лед в подвале понемногу таял. Стали жарить яичницу на черных чугунных сковородках. Когда занялся бронзовый рассвет, Алабама, Дэвид и Жак отправились в Адау; по елям прыгали кремовые солнечные зайчики, в воздухе реяли свежие ароматы закрывающихся ночных цветов.
Жак сидел за рулем их «рено». Автомобиль он вел точно так же, как самолет, на большой скорости, со скрежетом и протестующим визгом, разгоняющим звуки наступающего утра, словно стаю перелетных птиц.
— Будь этот автомобиль мой, я бы прокатился на нем по морю, — произнес Жак.
Они мчались, оставляя позади сумеречный Прованс, к побережью, неслись по скучно тянувшейся дороге, прошивавшей холмы, словно смятые несвежие простыни.
На ремонт автомобиля уйдет по меньшей мере франков пятьсот, думал Дэвид, оставляя Жака и Алабаму в павильоне, так как они собирались поплавать.
Сам Дэвид отправился домой, чтобы поработать, пока не ушел свет, — он упорно считал, что не может писать ничего, кроме полдневных пейзажей Средиземноморья. А поработав, двинулся по берегу туда, где была Алабама, ему хотелось немного поплавать перед ланчем. Алабама и Жак сидели на песке, словно парочка, да, — парочка… не важно кого, мысленно проговорил он с обидой. Влажные и гладкие, они были похожи на вылизавших себя кошек. От быстрой ходьбы Дэвид был весь в поту. Солнце жгло мокрую шею, словно воротник из крапивы.
— Поплаваем еще? — спросил Дэвид, просто чтобы что-то сказать.
— Ах, Дэвид… сегодня утром ужасно холодно. Наверно, будет ветер, — ответила Алабама таким тоном, словно говорила с явившимся некстати ребенком.
Дэвид плавал один, не выпуская из виду эту парочку, блестевшую на солнце.
— Таких наглецов я еще не встречал, — со злостью пробормотал он.
Из-за ветра вода стала холодной. Косые лучи солнца разделили ее на множество серебряных рябинок и погнали их на пустынный берег. Уходя переодеться, Дэвид видел, как Жак наклонился над Алабамой и прошептал ей что-то сквозь налетевший мистраль. Но он не слышал, о чем они говорили.
— Придешь? — шепотом спросил Жак.
— Да… не знаю. Да.
Когда Дэвид вышел из кабинки, взвившийся песок залепил ему глаза. По загорелым щекам Алабамы катились слезы, чуть выступавшие скулы отливали желтым. Она попыталась свалить вину на ветер.
— Ты больна, Алабама, ты сошла с ума. Если ты еще раз увидишься с этим типом, я оставлю тебя тут, а сам вернусь в Америку.
— Ты не сможешь этого сделать.
— Еще как смогу! — угрожающе воскликнул Дэвид.
Несчастная, она лежала на песке под колким ветром.
— Я ухожу, а тебя он пусть везет домой на своем аэроплане.
Дэвид зашагал прочь. Потом Алабама услыхала удаляющийся шум мотора. Море сияло, словно металлический отражатель, под холодными белыми облаками.
Пришел Жак; принес портвейн.
— Вызвать для тебя такси? — спросил он. — Если хочешь, я больше тут не появлюсь.
— Если я не приду к тебе послезавтра, когда он поедет в Ниццу, больше не появляйся.
— Ладно… — Он помедлил, чтобы помочь ей. — Что ты скажешь мужу?
— Всё.
— Это неразумно, — испугался Жак. — Давай положимся на удачу…
Днем было ветрено и уныло. По дому летали клубки пыли. А на улице из-за ветра не слышно было голосов.
— Няня, не стоит после ланча идти на море. Слишком холодно.
— Но, мадам, Бонни становится беспокойной, когда поднимается ветер. Я думаю, мадам, нам лучше пойти, если вы не возражаете. Мы не будем купаться — просто погуляем. Мистер Найт отвезет нас.
На пляже не было ни одного человека. Прозрачный, как хрусталь, воздух сушил губы. Алабама легла было позагорать, однако ветер прогнал солнце с небес, прежде чем оно успело ее согреть. Все было против нее.
Из бара вышли Рене и Бобби.
— Привет, — коротко поздоровался Дэвид.
Они уселись рядом с таким видом, словно знали некий секрет, касавшийся семьи Найтов.
