Отохико Кага - Приговор
— Но уже назначили Сонэхару. — И главврач недовольно поджал губы, словно говоря: «Ну что за манера снова и снова возвращаться к тому, на чём уже поставили точку?» Его двойной подбородок вспучился двумя сардельками.
— Видите ли… — Тикаки напрягся, стараясь изобрести убедительный предлог. Наконец в его голове прояснилось, и мысли, которые до сих пор ползли зыбким, смутным туманом, вдруг обрели чёткие очертания. — Кусумото — мой пациент. Как я вам уже докладывал, ощущение проваливания, от которого он страдает, не является серьёзным заболеванием, во всяком случае, на данном этапе помешать казни оно не может. Тем не менее, психическое расстройство налицо, и во избежание нежелательных инцидентов я считаю целесообразным наблюдать за его состоянием до самого конца.
— Вот как? — главврач слегка кивнул. — Хорошо, будь по-вашему. Может быть, вы и правы.
— Вспомните, как было с Сунадой, — тут же вставил Тикаки. — Доктор Таки говорил, что тот начал буянить в самый ответственный момент. А ведь он тоже был моим пациентом.
— Но накануне вы сказали, что он в норме и никаких лекарственных препаратов не требуется.
— А? — Тикаки понял, что ему ловко подставили подножку. Надо было как-то выкручиваться. — Очевидно, я в самом деле переоценил его состояние. Но если бы я присутствовал при казни, то, скорее всего, сумел бы заранее предвидеть подобное развитие событий.
Желая показать, что Тикаки так и не удалось до конца его убедить, главврач прикрыл свои тускло-карие щёлочки-глаза и сделал вид, будто погрузился в размышления. Когда он снова открыл глаза, они улыбались.
— Ах, доктор, хоть вы и пытаетесь меня убедить, что ваше желание присутствовать на казни продиктовано исключительно заботой о пациенте, на самом деле у вас наверняка другая цель. Такэо Кусумото совершил одно из самых громких преступлений послевоенного времени. Вам, небось, просто хочется увидеть, как его будут казнить! Я прав?
— Да нет, совсем не это! — запротестовал было Тикаки, но тут же спохватился и, смягчив тон, сказал: — Ну, не стану отрицать, конечно же, любопытно посмотреть, как будет умирать такая знаменитость. Впрочем, если честно, я и сам не понимаю, откуда у меня взялось это желание. Я видел Кусумото всего два раза, но есть в нём что-то удивительно притягательное, к тому же, как ни стыдно в том признаваться, у нас с ним много общего — в мыслях, ощущениях… Поэтому я считаю своим долгом проследить, чтобы с ним всё было в порядке в момент смерти… Я понимаю, что это глупо и не может служить основанием… — Тикаки стёр пот со лба.
— Почему же? Более чем достойное основание, — серьёзно ответил главврач. Когда его лицо приобретало серьёзное выражение, в нём, возможно потому, что в этот момент расположение мышц оказывалось максимально гармоничным, появлялось что-то удивительно благодушное. — Меня смущает другое. Боюсь, Сонэхара не согласится на замену. Присутствовать при казни — его страсть, он хочет установить рекорд. А поскольку речь идёт о столь значительной особе…
— Да? — Тикаки удивлённо наклонил голову. По словам Томобэ, Сонэхара был страшно недоволен и всё время жаловался… Очевидно, он кривил душой.
— Ладно, давайте поступим так. Я попрошу начальника тюрьмы разрешить вам в виде исключения присутствовать при казни. Ведь последнее слово всё равно за ним. Вы можете быть вместе с начальником воспитательной службы и патером. Ну а в качестве причины выдвинем это ощущение проваливания. Скажем, надо подстраховаться, чтобы избежать непредвиденных осложнений во время казни.
— Хорошо. Спасибо. — Тикаки поднялся и чопорно, как это всегда делал старший надзиратель Ито, отдал честь.
3
Где-то я уже всё это видел, только очень давно — и эту раковину, и этот унитаз, и этот шкафчик, и трещину на стене, и облупившуюся краску… Ах да, конечно, три дня назад, в пятницу, в это же самое время. Правда, тогда кое-что выглядело немного иначе. Сегодня вместо «Места человека в мире природы» на матрасе лежит «Святой Иоанн Креста», покосившийся католический календарь висит прямо, копии судебных решений, торчавшие из папки, куда-то исчезли. Совсем как картинки-загадки в воскресном номере газеты — на первый взгляд вроде бы всё одинаково — так же расставлены вещи, та же атмосфера тюремной камеры, — но есть мелкие отличия, которые и предлагается выявить. Вот только в нём самом словно что-то оборвалось, и взгляд бесцельно блуждает вокруг, как будто смотрит не он, а кто-то другой, скажем, душа «покойного Такэо Кусумото». Да, вот она, камера, в которой жил Такэо Кусумото. Смотрите внимательнее. Это тесное пространство пропитано его жизнью — его пристрастиями, его привычками, запахом его плоти.
Взгляд скользит по лежащим на столе книгам. Душе умершего они больше не нужны. Большой католический словарь, «La Bible de Jerusalem», Словарь иврита, японско-английский и англо-японский словарь, Библия в переводе Барбаро, Новый Завет в переводе Раге…
Вдруг в тёмной, словно завешенной туманом комнате вспыхивает свет. Оказывается, он всё ещё здесь. Он вовсе не «покойный Такэо Кусумото», он «воскресший Такэо Кусумото», и именно ему принадлежит эта живая плоть, ощупывающая взглядом предметы вокруг. «Воскресший Такэо Кусумото» открыл Новый Завет и принялся разглядывать ряд крестиков на титульном листе. Крестики слева от проведённой в центре вертикальной линии — казнённые, под ними мелко подписаны имена. После имени Итимацу Сунада он поставил ещё один крестик и снизу написал имя — Такэо Кусумото. Крестики справа от центральной линии — родные и близкие. Патер Шом, отец, в будущем сюда предполагалось вписать мать, Эцуко Тамаоки, отца Пишона. Это его маленькое кладбище. На горизонте зеленеют горы, над ними — белоснежная вершина Фудзи. Ступая по ещё не растаявшему снегу, он идёт между рядами надгробий и оказывается перед сверкающим крестом. Могила патера Пишона. Далеко впереди — могила Такэо Кусумото… К внутренней стороне обложки приклеена бумажка, вырезанная в форме гроба, и написано: «Подарок от патера Шома ко дню моего Крещения… 9 июля 1955 года». Обложка сильно замусолена, ведь с того самого дня он не расставался с книгой. Он открыл её наугад, и она привычно раскрылась на 20-й главе Евангелия от Иоанна. Глава о Воскресении. Когда-то, когда он её прочёл, ему было ниспослано откровение, и он уверовал в Воскресение Христово. Он вернулся к 19-й главе. Страдая от ужасной боли, распятый Иисус беспокоился о матери своей и учениках. А он? Сможет ли он последовать Его примеру? Удастся ли ему прожить часы, оставшиеся до казни, думая только о других? Такэо взял чётки и начал читать молитвы. Постепенно душа обрела покой, и он понял, что снова стал «реальным живым Такэо Кусумото». Наверное, испытанные им странные ощущения были сродни видениям дзэнских монахов. Вот ведь и Святой Иоанн Креста, кажется, считал большой помехой в духовной жизни возникновение у человека неестественной чувствительности. Такэо снова принялся молиться. Глаза — долу, а сердце — горе. Душа заполнилась кромешной тьмой. В тишине, такой глубокой, словно он находился в толстостенной камере-обскуре, раздался беззвучный голос, произносящий слова Блаженного Августина: «Вот сколько бродил я по своей памяти, ища Тебя, Господи, и не нашёл Тебя вне её». Открыв глаза, Такэо понял, что совершенно успокоился, и начал приводить в порядок свои вещи.
Сначала он развязал узелок, приготовленный специально для этого дня. Рукопись «О зле», конвертик для пряди волос и ногтей, список тех, с кем он должен проститься, почтовая бумага, конверты и открытки, комплект чистого нижнего белья, копия документа, подтверждающего его согласие на предоставление своего тела для анатомических работ, фотографии патера Шома и матери. Потом извлёк пачку новогодних открыток, сверил со списком и сократил число лиц, которым он должен писать прощальные письма, до двадцати. Прочитал записку, приклеенную к рукописи «О зле». «Эту тетрадь прошу уничтожить после моей смерти. Я писал её не для публикации». Отодрав записку, выбросил её, после чего написал новую следующего содержания:
Госпоже Эцуко Тамаоки
Эту тетрадь оставляю тебе. Благодаря тебе я прожил весь год словно в прекрасном саду, среди лучезарных цветов, радуясь каждому дню. Я сумел безраздельно поверить тебе, и лёд, сковывавший моё сердце, начал таять. В этой тетради — заметы сердца, скованного льдом. Помяни меня так, как сочтёшь нужным.
Он добавил к вещам чётки, авторучку, тренировочный костюм — подарок Эцуко и снова завязал узелок.
Ему не потребовалось много времени для того, чтобы привести в порядок свои вещи. Письма, уже разобранные, лежали в картонной коробке, грязное бельё было перестирано, количество книг в камере сведено до минимума. Оставалось только подмести пол и вытереть пыль. Пока он это делал, к нему заглянул надзиратель Таянаги, чтобы узнать, как дела, но он попросил его зайти чуть попозже, тщательно протёр шкафчик снаружи и даже внутри, прочистил унитаз и вымыл его с мылом. Последовательность этих действий была обдумана им заранее, достаточно было поставить иглу на пластинку и не мешать её движению. С удовлетворением обозрев аккуратно сложенные стопками вещи, он подошёл к окну.
