Раздолбай - Лим Юлия

Неля поджимает губы. Ее бледные веснушчатые щеки стремительно розовеют. Бах, и Демьян сгибается пополам, прикрывая руками солнечное сплетение.

– Я думала, что ты изменился, а ты все такой же болван! – Ухтабова разворачивается и вылетает из класса.

Пересечься с Самарой становится нереально. Ее страница Вконтакте пестреет расписаниями волейбольного кружка, дополнительных соревнований и разнообразной музыки для спорта. Когда Ремизова занимается любимым делом, то отдается ему без остатка. Иногда Демьян спускается в спортзал и наблюдает за тем, как она играет. Когда волейбольный мяч хрустит в ее руках, Храмов хочет быть на его месте. Вот бы она любила его с такой же отдачей, с какой уничтожает соперников за сеткой.

Однажды, устав от недомолвок и игнорирования, Демьян ловит Самару за локоть.

– Давай поговорим.

– У меня нет на это времени. – Она трясет рукой, но Храмов ее не отпускает.

Мимо проходят волейболистки.

Кто-то из них интересуется:

– Самар, все нормально?

– Да, я вас скоро догоню. Идите. – По-настоящему улыбнувшись им, Ремизова поворачивается к Демьяну с холодным безразличием на лице. – Ты вроде что-то там собирался сказать?

– Что значит – у тебя нет времени? На нас?

– Да каких «нас», Демьян? – смеется Самара. – Давно уже нет никаких «нас»! Егор умер, я занята, а ты все ноешь о каких-то «нас». Оставь меня в покое, ладно? Я не хочу разгребать твое дерьмо, мне своего хватает.

– Что?..

– Послушай, – смягчается Ремизова, освобождая локоть, – пора бы тебе признать, что между нами нет никакой химии. Да, была когда-то искра, первая любовь и все такое, но я не могу вечно топтаться на месте. Понимаешь?

Демьян качает головой. Самара терпеливо, как маленькому ребенку, поясняет:

– Настало время для меня двигаться вперед. Через два года школа закончится, и нужно думать о будущем. У вас с Егором полные семьи и особо никогда никаких проблем не возникало, а мне надо самой себя обеспечивать. Я хочу преуспеть в спорте и сделать карьеру. Отношения – не то, что мне сейчас нужно. Теперь понял?

Храмов сжимает кулак, силясь сдержать наплыв грубых слов.

– Поэтому ты изменила мне, хотя мы еще не расстались?

– Что за бред ты несешь?

– В прошлый раз, когда я звонил, ты спалилась. Я видел, как кто-то лапал тебя.

– Подумаешь, – фыркает Самара. – Ладно, не буду смягчать удар, скажу прямо. Меня достало твое нытье, сопли и неспособность решать проблемы самостоятельно. Я не самая правильная девушка, признаю́, но я лучше буду спать с кем-то, кто может найти себе занятие, чем с тобой. Ты даже успокоительное без напоминания не принимаешь.

– Значит, ты меня все это время просто терпела. Так, что ли?

– Господи, какой же ты душный. Иди проветрись. – Ремизова толкает его в плечо и идет к выходу из спортзала. В проеме она оборачивается и с обворожительной улыбкой добавляет: – Передай от меня привет Даниилу. С ним было классно, он ради меня даже в увольнение ходил. И да, между мной и тобой все кончено.

Она уходит. Демьян опускается на колени. Он позволял брату обманывать себя, когда на вопрос про духи, как у Самары, тот отвечал: «У моей девушки такие же, это ж популярный запах». Все это время они были вместе. Когда ей нездоровилось и они разговаривали по телефону, Храмов говорил ей нежности, наблюдая, как брат куда-то собирается. Каждый чертов раз, когда они прекращали говорить, Даниил уже поднимался к ней домой. Вот почему от подушки и одеяла брата пахло Самарой. Вот почему брат никогда не оставался дома, когда она должна была прийти в гости. Картина сложилась, а вместе с ней из сердца вырвали последнюю трепыхающуюся надежду на счастье.

Когда Егор был жив, они с Демьяном поднимались на крыши. Вид сверху успокаивал, проблемы на его фоне казались уже не такими большими, а еще он напоминал, что люди – всего лишь букашки. Даже воздух казался чище. Наблюдать за закатами и городом, погружающимся в сумерки, было интересно.

Сквозь серый сгусток зимнего неба не видно солнца. Свесив ноги, Храмов держится за край крыши и смотрит вниз. Всего семь этажей до асфальта.

В прошлый раз они пришли сюда ранней весной, шмыгая носами из-за прохладного ветра. На Демьяне был продуваемый вишневый бомбер с белыми рукавами. На Егоре – брендовое пальто, название которого Храмов все время забывал. Демьян рос в верующей семье, где сначала кормили отца, потом старшего брата, а оставшееся доставалось им с матерью. Егор был единственным, а еще поздним и желанным ребенком. Демьяну во многом отказывали, а Егору покупали все, на что тот только посмотрел. Полосков покупал Храмову сладости в столовой, а тот объяснял ему значение матерных слов. Они пробовали курить, но заблевали чужой подъезд после первой затяжки и сбежали, хохоча как безумные.

– А куда делись твои часы? – Демьян заметил красный след на запястье Полоскова.

– А, это, – тот оттянул рукав вниз, – надоели они мне. Разбил.

– Чего вдруг?

– Просто…

Егор болтал ногами в воздухе, поглядывая вниз. Он и раньше бывал задумчивым, но в тот день молчал дольше обычного.

– Дёмыч.

– М-м?

– Тебе когда-нибудь хотелось родиться в другом месте, времени или в другой семье?

– Да не особо. А что?

Полосков покачал головой и отмахнулся, мол, забудь. Чем сильнее он вытягивал шею, вглядываясь в пропасть под ними, тем отчетливее проступали на коже под затылком тонкие красные линии. Будто его, как холст, неровно разрисовали красными карандашами.

– А побывать в чужой шкуре? – продолжил Егор.

– Типа как в «Принце и нищем»?

– Что-то вроде того.

Демьян ухмыльнулся и закинул голову, вглядываясь в темнеющее небо.

– Конечно, хотелось. Каждый раз, когда вижу тебя, думаю: вот бы быть единственным ребенком в семье, которого любят и у которого нет ненавистного старшего братца.

Он говорил это с иронией, желая вызвать у друга улыбку, но тот слушал, изредка кивая.

– А я бы лучше оказался в семье с ненавистным братцем, – пробормотал Егор.

Когда они спустились, он уже повеселел и сказал Демьяну не обращать внимания. Почему-то именно сейчас, сидя на крыше, Храмов вспоминает его слова пугающе отчетливо. Что это были за следы на шее Егора? Куда делись его дорогие часы? Чем больше Демьян задает вопросов, тем сильнее перегружает мозг, и тот выключается, как телевизор, оставляя темный бездумный след.

Храмов ложится на спину, раскидывает руки в стороны. Наверху одна за другой зажигаются звезды. Они ведь светят всегда, просто люди из-за ограниченности своего мирка вспоминают о них только ночью.

Как только родители узнали о смерти Егора, мать велела Демьяну сходить с ней в церковь. Там они ставили свечки, молились и крестились. После Храмова сдавило от тоски: ребра ломило, горло саднило, голова шла кругом. Может, виноват запах ладана, но об этом он тогда не подумал.

– Вы были хорошими друзьями с тем мальчиком, но с этого момента я хочу, чтобы ты о нем забыл, – сказала мать. – Он грешник. Самоубийца.

Будучи послушным мальчиком, Демьян кивнул, лишь бы отделаться от ее назойливых речей, а по ночам беззвучно плакал, утирая слезы. Нельзя забыть человека по щелчку пальцев. Демьян надеялся, что однажды они с Егором вместе получат дипломы и первые зарплаты; когда Самара еще не порвала с ним, мечтал, что именно Полосков будет свидетелем на его свадьбе. А теперь ни его, ни Ремизовой, ни мечтаний не осталось.

Демьян идет в магазин с пакетами в карманах. Если купит новый, мать устроит скандал, поэтому он пользуется старыми, пока те не порвутся. В наушниках играет случайная радиоволна, подгоняя к барабанным перепонкам попсу. Храмов, не вслушиваясь в слова, набирает продукты по списку. В какой-то момент он обнаруживает себя перед стеллажом с алкоголем. Рука вытянута, палец касается крышки бутылки с водкой.