Элис Петерсон - Спустя десять счастливых лет
– Это твоя двоюродная бабушка, Бекка, – сказал он, осторожно вынимая из коробки кожаные альбомы.
Тем воскресным утром мы были в его кабинете вдвоем, потому что мама повезла Пиппу на шестичасовой тренерский семинар по теннису в Слау. Альбомы, несмотря на потрепанные уголки и тонкую бумагу, пахли приключениями. Под каждой работой Сесили аккуратно подписывала карандашом место и время. В тот день бабушка Сесили провела меня по кафе Барселоны, пляжам Корнуолла, коровьим пастбищам Сомерсета, пустыням Египта. Помню, как меня зачаровали картины дикой природы Африки.
– Сесили любила архитектуру, – говорил папа, показывая мне изящные рисунки тушью с изображениями коринфских колонн, арок и церквей.
Там даже была западная сторона Винчестерского собора. Папа объяснял, что так он впервые узнал про этот город, – здесь жила Сесили. Я любила ее рисунки Винчестера, на них были знакомые места. Однако больше всего мне нравилась картина флорентийской базилики Сан-Миниато-аль-Монте. Папа говорил, что это великолепная церковь в романском стиле, которая примыкает к Оливетанскому монастырю. Когда папа показал мне мозаику с изображением Христа на троне между Девой Марией и святым Миниасом, я воскликнула: «Ого-о!», так красиво это смотрелось в золоте. Обычно старых бабушек считают пропахшими нафталином кошелками, но Сесили была исследовательницей.
– Тогда ей было двадцать восемь, – пояснил папа, рассказывая про ее отъезд во Флоренцию в 1917 году.
Я поклялась, что тоже однажды отправлюсь в Италию и увижу этот город своими глазами, с собственным альбомом для рисования в руках.
Прохожу мимо библиотечного кафе, направляюсь к лестнице…
В отгороженных кабинках работают студенты, однако Олли нет. Значит, он может быть только в одном месте.
– Тебе повезло, Бекка, что ты тоже любишь рисование, – сказал папа. – Это замечательное хобби.
– Хобби? – позже возмутился Олли. Мы лежали в постели, слушая группу Supergrass; я устроила голову на сгибе его локтя. Нам было по девятнадцать, почти двадцать, и мы встречались уже около полугода. Я пригласила Олли в Винчестер на выходные. – Как-то снисходительно, а?
Я рассказала, как теннис моей сестры не считается хобби, что родители, особенно мама, лелеют мечты о том, как Пиппа будет играть на Уимблдоне. А вот мое искусство – это просто развлечение, никто не может жить за счет рисования.
– А как же Энди Уорхол? – заспорил Оли.
– Он умер.
– Предварительно сколотив целое состояние. А Дэвил Хокни? Он продолжает богатеть! – не унимался Олли.
Олли провел ладонью по моим длинным волосам, накрутил прядь на палец.
– Я не видел твои картины, Бекка. Можно посмотреть?
Я достала с верхушки шкафа черную папку с подборкой работ, и Олли бережно их просмотрел. Я показала свою любимую: стилизованный вид на кафе. Этот рисунок занял первое место в колледже.
– А что это? – спросил Олли, зацепив мою ступню своей.
– Боже… — Сразу ожили воспоминания. – Был такой конкурс, для детей от пяти до девяти лет… – Олли отвлекал меня щекотными прикосновениями. – Велели нарисовать стихийное бедствие.
На рисунке был изображен красный дом с выпадающими кирпичами, на фоне гор и бурлящей лавы. Фигурка на переднем плане заставила нас улыбнуться – настолько странные у нее оказались ноги. Я пыталась показать, что этот человек изо всех сил убегает от катастрофы, но не смогла правильно передать движения. Получилось, будто он сидит на шпагате. Я дикий крик подняла от разочарования. «А, всего-то», – отмахнулась примчавшаяся мама. На рисунок она даже не взглянула.
– Я так разозлилась, что скомкала его и выкинула в мусорку, – закончила я рассказ. – Поэтому он такой мятый.
– Скучаешь по рисованию? – поинтересовался Олли.
Я кивнула.
– Но родители правы. Этим на жизнь не заработаешь.
Я принялась собирать рисунки, однако Олли схватил меня за запястье.
– Бекка, я хочу быть писателем, и никто не посмеет сказать, что не выйдет. Пусть идут к черту. Не слушай родителей! – Он положил папку на пол и пинком закрыл дверь в мою спальню. – Делай то, что тебя радует. Живи своей жизнью. Иди ко мне.
Вскоре мы вовсю целовались. Я подняла руки; Олли стянул с меня футболку и мастерски расстегнул лифчик. К тому времени Олли порядком наловчился это делать.
– Ты потрясающая и талантливая, – пробормотал он, когда я избавила его от джемпера и потянулась к пряжке ремня.
– Ребекка, ужин! – позвала нас мама.
Мы замерли, по-прежнему прижимаясь губами друг к другу. И через мгновение продолжили сдирать остатки одежды.
– У тебя есть?.. Придется быстро…
– Не вопрос, – спрыгнув с постели, Олли полез в задний карман джинсов.
Я бегу по коридору под звуки музыки. Где же он? Должен быть здесь…
Нахожу Олли в последнем помещении. Тихонько открываю дверь, замираю в углу. Олли ко мне спиной. Двигается в такт, наклоняет голову то к одному плечу, то к другому, а его пальцы пробегают по клавишам все быстрее и быстрее.
К глазам подкатывают слезы. Как же сильно я его люблю! Готова ли я от него отказаться, уехать?
Когда произведение подходит к концу, Олли встает и кланяется, словно он выступает в Альберт-холле.
– Бис! – восклицаю я, хлопая в ладоши и присвистывая.
Олли поворачивается. Его щеки пылают.
– Бекка! Давно тут стоишь?
– Достаточно. Ты великолепен! – Присаживаюсь на краешек стула. – Такая красивая музыка, что это ты играл?
Олли садится рядом.
– Шуберт.
Он начинает другое произведение, наслаждаясь вниманием. Бросаю взгляд на ноты: Экспромт соль-бемоль мажор Шуберта.
– Когда ты играешь, то кого представляешь своим слушателем?
– Кэмерон Диаз.
– Эй! – Пихаю его локтем и ударяю по клавишам.
– Голую, – добавляет Олли.
– Ты всегда кусаешь ногти, когда что-то не так, – говорит Олли по пути домой.
– Как ты отнесешься к тому, что я буду учиться в колледже искусств?
– В смысле? Когда?
– Меня приняли на курс.
– Какой курс?
– Основы черчения, рисования и скульптуры. Там такие вдохновляющие преподаватели. Многие их студенты стали профессионалами и…
– Бекка, притормози! Идея отличная, но…
– Этой осенью.
Замерев, Олли выпускает мою руку.
– Ты уедешь из Бристоля?
Мы переходим дорогу.
– М-м.
– Так. Разве ты не можешь сперва закончить универ, а потом уехать?
