Александр Максик - Недостойный
— Когда?
— Когда захотите. В любой день после школы.
— Кроме пятницы, ясное дело, — сказала Лидия.
— Ясное дело, — закатила глаза Джулия.
— Ясное дело, — подтвердил я. — Тебе там что-нибудь понравилось, Джулия?
Она в последний раз заглянула в пакет с ленчем, положила его и пожала плечами.
— Нет. И не меняйте тему. Вы согласны?
— Кто еще хочет этим заниматься?
— Кто знает… — Закрыв глаза, Лидия подставила лицо солнцу. — Но поверьте мне, Силвер, люди подпишутся, если консультантом будете вы.
— Точно, — засмеялась Джулия.
— Но вы и так это знаете, — заметила Лидия.
— Не думаю, что это вызовет такой уж большой интерес, но согласен. Сделаем это в среду днем. Я призову на помощь мисс Келлер. В смысле, если кто-нибудь вообще придет.
— Ура! — Джулия ткнула меня в плечо.
— Я знала, что вы согласитесь. — Лидия наклонила голову и улыбнулась мне.
Я поднялся.
— Спасибо, Силвер, — проворковала Лидия.
Мари
Сам он меня в ответ не пригласил. Я все ждала, но он так и не позвонил. Улыбался мне в коридорах и, может, держался чуть более игриво, но лишь самую малость. С этой своей снисходительной улыбочкой. Иногда я отправляла ему сообщение. Писала, что он хорошо выглядит сегодня: «Мне нравится свитер, в котором ты сегодня», или что-то подобное. И он отвечал. Писал, что я тоже хорошо выгляжу. И больше ничего, так твою растак. Это сводило меня с ума. Я не знала, куда себя деть. Начала отчаиваться. Начала фантазировать.
Я представляла, как он звонит и приглашает меня к себе. Иногда я посылала эсэмэски, когда была пьяна. Предлагала прийти, но он отвечал отказом. Мол, неподходящее время. Не знаю. Может, у него была девушка или другие препятствия.
«Пожалуйста, — написала я. — Пожалуйста».
Он ответил: «Мари, это слишком опасно».
Поэтому я начала слать ему сексуальные сообщения: «Я хочу, чтобы ты меня трахнул».
Потом стала писать как можно вульгарнее. Я писала, а он отвечал. Он всегда отвечал: «Напиши, чего именно ты хочешь».
И вот тогда я и начала лгать. Говорила Ариэль, что постоянно с ним встречаюсь. Стала показывать ей сообщения. Писала их, сидя напротив нее, и мы ждали его ответов.
Иногда писала она, выдавая себя за меня: «Скажи, что ты хочешь сделать».
И он говорил мне, и в тех сообщениях не было никакой нежности. Совсем никакой. И все равно он не позволял мне приходить.
Гилад
До этого семинара я не читал Шекспира. До Силвера я шел обычным путем — «Клиффноутс», «Спаркноутс», «Классикноутс». Читаешь краткое содержание главы, анализ, и готово дело. Не нужно даже читать саму вещь. Шекспир всегда казался мне чрезмерным трудом. Но то, как он говорил, как двигался по классу… этот парень либо фантастический актер, либо верил в то, что говорил. Такое не часто встретишь.
Учителя в кино всегда вспрыгивают на стол и жертвуют жизнью ради своих учеников и своей любви к литературе, но, по правде, ты редко встречаешь неравнодушного учителя. Это просто нереально.
Сколько людей могут год за годом входить в класс и рыдать над «Одой на греческую урну»? Вот почему часто нет более унылых людей, чем те, которые остаются. Это никак не связано с возрастом. Они остаются в силу своего характера — ожесточенные, скучающие, недостаточно амбициозные, одинокие и слегка ненормальные. За небольшим исключением это люди, способные остаться в школе. Вот чего стоит полжизни, отданной учительству. Те же, кто неравнодушен, кто любит свой предмет, своих учеников, кто прежде всего любит преподавать, — они редко остаются. Примерно так объяснила мне мама в Сенегале, когда мисс Мариама потеряла работу.
— Люди считают, учителей легко заменить, — сказала она. — Но это верно только по отношению к плохим учителям.
Мистер Силвер был первым человеком, в которого я влюбился. О сексуальном желании здесь речь не шла. А может, и шла. Трудно сказать. Всякий раз, когда любишь так напряженно, всякий раз, когда так сильно хочешь, чтобы тебя любили, сексуальное желание всегда присутствует. А когда тебе семнадцать или восемнадцать лет, все имеет отношение к сексу. После мисс Мариамы я ничего ни к одному из учителей не испытывал. Для себя хотел всего, чего, похоже, хотел для нас он — жить увлеченно, принимать что-то, хоть что-то, близко к сердцу, ощущать сиюминутность времени, жаждать, стремиться. Тогда это не казалось пустой риторикой. Я и сейчас думаю, что это правда. Он верил во все это, без дураков.
Когда тем октябрем мы начали изучать «Гамлета», я очень волновался. Он попросил нас прочесть за выходные всю пьесу. Это пришлось мне по душе. Позволило почувствовать себя взрослым. Заставило ощутить, будто я могу прочесть «Гамлета» за выходные. В воскресенье я сел на солнце в Люксембургском саду на один из тамошних зеленых металлических стульев. Замотал шею толстым шарфом и поднял воротник пальто. Я прочел всю пьесу за один присест. Сделал перерыв, чтобы съесть сандвич, а потом продолжил.
— Пойдите сядьте где-нибудь в кафе и читайте эту пьесу, — посоветовал он нам. — Закажите себе кофе. Захватите ручку.
Он сказал об этом, как о вещах очевидных, словно так поступил бы любой нормальный человек. Но они были неочевидны для большинства из нас. Хотя я знакомился с Парижем самостоятельно, хотя время от времени сидел один на берегу реки, но когда это же предлагал он, все звучало по-иному: было бы безумием не послушаться. И потому многие из нас, те, кто его любил, поступили, как он просил. И мы почувствовали себя значительными, раскрепощенными. Мы казались себе художниками и поэтами, ощущали себя взрослыми, когда сидели с книгами в руках и с переживаниями. И когда мы снова пришли в школу, сколько из нас молилось про себя, чтобы он спросил, что мы делали в выходные? Не только прочитали ли мы, но и где. А это уже кое-что.
— Пойдите в Люксембургский сад, — сказал он. — Найдите свободный стул, они такие красивые, сядьте на солнце и читайте. Понаблюдайте за людьми, съешьте сандвич, оставьте свои дома. Это же так здорово!
Я так и поступил. И начал носить шарф.
Мне не терпелось прийти в школу. Я представлял наши беседы. Готовил реплики. Я хотел обсуждать «Гамлета». Никакое другое место не представляло для меня интереса.
Из моей тетради:
27 октября
— Так о чем же эта пьеса? — Он обвел класс взглядом. Поднял брови.
Рик нетерпеливо вздохнул.
— Ну, она про этого парня… Гамлета и, как его…
— Скажи мне, — перебил Силвер, — о чем она, не пересказывая историю. Сюжет меня не интересует. Я хочу знать, о чем пьеса.
— Да, понятно. Ну, она про этого парня…
— Рик, скажи мне, о чем пьеса.
— Но она же про этого парня, — произнес Абдул, уставившись в пустую тетрадь перед собой.
— Я не согласен. — Силвер посмотрел на Абдула.
— Как скажете, — буркнула себе под нос Ариэль.
Не отводя глаз от Абдула, Силвер произнес резко:
— Выйди.
Абдул вскинул голову, его глаза расширились.
— Ариэль, выйди из класса.
— Простите?
Наконец он перевел взгляд на нее и повторил, делая паузы между словами:
— Выйди из класса.
Мы молчали. Это было похоже на экстаз. Альдо с открытым ртом посмотрел на Ариэль, на Силвера и снова на Ариэль.
— Вы серьезно?
Он смотрел на нее со смесью настойчивости и злости, какой я никогда у него не видел. Он совершенно переменился.
Ариэль густо покраснела. На мгновение утратила свою обычную насмешливость. Потом посмотрела на него с таким видом, будто ее предали.
— Отлично. Но я только хочу сказать, что это…
— Ариэль! — резко бросил Силвер. — Мне не интересно. Убирайся.
Она собрала свои вещи, качая головой и шевеля губами. Минуту смотрела на Силвера, словно оценивая. На ее губах заиграла едва уловимая улыбка. Затем Ариэль вышла, хлопнув дверью.
Он немного переждал. Молчание нарушила Лили.
— Ну, вы даете, — пробормотала она.
Силвер подошел к открытому окну и посмотрел на улицу. Помню, я наблюдал за ним тогда, гадая, что последует дальше. Высокие деревья у дальнего края поля пожелтели и сияли в мягком свете солнца.
Наконец он снова повернулся к нам.
— Вы теряете время. На вашем месте я бы держался за него, — сказал он.
Никто не ответил. Он посмотрел на доску и, словно только что заметив рисунок, произнес:
— Вот в чем смысл, посмотрите. Вот в чем смысл — расстояние между желанием и действием, между тем, чего ты хочешь, и тем, что делаешь. Все упирается в этот внутренний конфликт. Может ли кто-нибудь объяснить мне, о чем я, черт побери, говорю?
— Труднее всего делать то, что ты хочешь делать, — подала голос Хала.
Он по-театральному выразительно кивнул.
— Или жить так, как хочешь, — глядя в потолок, добавил Рик.
