Александр Максик - Недостойный
Это была пятница. Он читал нам вслух отрывки из эссе. Ариэль написала в своей тетради: «Мы все еще в начальной школе?» Повернула тетрадь и показала Альдо, который улыбнулся своей идиотской улыбочкой, гладкие волосы заслонили его лицо.
Но остальные слушали. Даже Колин перестал ухмыляться. За последний месяц он принял вид почти угрожающей прилежности. Говорил все меньше и меньше, писал, внимательно слушал. Неделю после ухода из класса его не было на занятиях. А потом в один прекрасный день он пришел, опоздав на десять минут. Силвер ничего не сказал, только кивнул Колину, когда тот осторожно вошел в класс. Проходили дни, и он начал сосредоточиваться. Потянулся к Силверу. Поначалу я думал, что это притворство, провокация. Но, оказалось, нет. Колин принял какое-то решение, и после его возвращения произошел всего один инцидент, во время обсуждения «Гамлета».
Силвер написал на доске: «Александр умер, Александр погребен; Александр превратился в прах. Прах — это земля. Из земли добывается глина. Почему же этой глиной, в которую он превратился, не могли законопатить пивную бочку?/Великий Цезарь умер, — и истлел, /И прахом Цезаря замазывают щели»[30] и т.д.
— Почему, — обратился он к нам, — Гамлет говорит об Александре и Цезаре?
— Мы все превратимся в прах, — машинально ответил я, а потом поднял голову, удивившись звуку собственного голоса.
— Да. — Он улыбнулся мне. — Продолжай, Гилад.
— Не имеет значения, кто мы. Были. Мы умираем. Разлагаемся. Затыкаем дыры. Вот так. Это всё.
— И поэтому?..
Я посмотрел на цитату, которую скопировал к себе в тетрадь. Потом встретился с ним взглядом. Казалось, он с любопытством меня изучает. Меня залила теплая волна любви и гордости. Избранный. Когда на тебя смотрят так, как смотрит он. Я потерял дар речи.
— И поэтому, — вступил Колин, — ничто не имеет значения. Но мы все равно вынуждены жить. В этом-то и проблема. Ничто не имеет значения, но мы все равно вынуждены жить. Даже если закончим в чьей-то заднице, мы все равно вынуждены жить.
Все рассмеялись.
— Согласен с тобой до слов о заднице, — кивнул Силвер.
— Он говорит… — Колин быстро листал свою книжку с пьесой, щеки его горели. — Вот! «Наше воображение может проследить благородный прах Александра до того времени, когда им законопатят бочку»[31].
Силвер улыбнулся ему:
— Ты увлекся, Колин.
Ариэль засмеялась чересчур громко. Колин сощурил глаза.
— Твоя мысль, однако, ясна. Ты сказал, ничто не имеет значения, но мы все равно вынуждены жить. Продолжай.
Последовала тишина. Потом Колин решительно вздохнул и произнес:
— Не важно, кто ты или что сделал в жизни, ты станешь прахом. — Колин повернулся к Ариэль и сказал как выплюнул: — Мы все станем прахом.
— Вот именно, — пробормотал Рик.
— За одним исключением, — возразил я.
Колин повернулся ко мне. Впервые в том году мы посмотрели друг на друга. Меня поразили гнев, ярость в его глазах. Это меня напугало. И заставило ревновать.
— За одним исключением? — переспросил Силвер.
— За исключением того, что это не совсем верно.
— Почему?
— Потому что никто не вынуждает нас жить. В этом-то все и дело. Об этом говорит Сартр. Об этом говорит и Шекспир. Вот в чем суть вопроса. Быть или не быть. Вот в чем вопрос. Жить или умереть. Умереть. Уснуть.
Колин смотрел на меня не мигая.
— Ты прав. — Его взгляд смягчился, он кивнул.
— Они правы, — ответил я, осмелившись на едва заметную улыбку.
Колин расслабился. Снова одобрительно кивнул.
— И поэтому мы выбираем, как нам поступить со своей жизнью. Мы делаем это, даже если не делаем. Мы выбираем своим невыбором. Об этом и говорит Сартр, правильно? — Хала, которая в последние недели сделалась какой-то тихой, снова подалась вперед. — Мы или убиваем себя, или что-то делаем со своей жизнью. Ясно. Вот такой выбор.
— Точно, — откликнулась Лили, задумчиво жуя кончик косы.
Джейн засмеялась и посмотрела на Силвера.
Рик кивал в ответ на свои мысли. Абдул уставился на стол и качал головой, выражая молчаливое несогласие. Кара смотрела в потолок.
— Значит, — задумчиво произнесла Кара, — вот это он называет абсурдом? В смысле это и есть абсурдное высказывание? Мы все равно умрем, но вынуждены жить.
— Точно. — Лили улыбнулась Каре. — Точно.
Словно в поисках подтверждения. Кара посмотрела на Силвера, но он лишь чуть улыбнулся.
И тогда я ощутил вместе со всеми, кто был на его стороне, кто его любил, что произошло что-то важное. К философии как таковой это имело мало отношения, а касалось только Силвера, того, что мы порадовали его, стали в каком-то смысле взрослыми. Это было чувство приключения в семейном кругу.
— Что за чушь, — фыркнула Ариэль.
Мы все повернулись к ней. Все, за исключением Колина, который затих, глядя в пространство.
— Убить себя — это не вариант. Это неправильно. Опомнитесь. Жизнь не так проста. Есть же инстинкт, человеческий… Вы же не можете просто так взять и спрыгнуть с моста? Не можете жить, словно самоубийство — реальный вариант. Что за глупая мысль. Я хочу сказать, как вы можете сидеть здесь и соглашаться со всей этой чушью? — Она окинула нас взглядом, словно хотела услышать ответ.
— Хороший вопрос, Ариэль, — проговорил Силвер. — Кто-нибудь может на него ответить?
Я набрал воздуху, чтобы заговорить. Но тут Колин повернулся к ней и произнес холодно, медленно, подчеркивая каждое слово:
— Заткни свою гребаную пасть. Заткнись!
— Колин! — резко встал Силвер. — Колин, прекрати.
Колин обратил на Силвера темный, полный гнева взгляд, будто не понял, почему его перебили. Что тут можно было сказать? Чего мог Силвер хотеть в такой момент?
— Иди, Колин. — Он указал на дверь, слегка кивнув.
Никто не шевелился, все молчали. Эти двое скрестили взгляды. Потом Колин встал и повернулся к Ариэль. Глаза у нее побелели от злости. Она была до невозможности красива. Колин посмотрел прямо на нее. Я видел ее лицо. Заметил, как она дрогнула, как в ее глазах отразилось что-то похожее на страх. Я смотрел и видел, как кровь пульсирует в венах на ее длинной шее.
— Колин, я жду.
— Ты — ничтожество, — прошептал он с этим своим сильным, комичным, зловещим дублинским акцентом. — Да, ничтожество.
Он собрал свои вещи и вышел из класса, тихо прикрыв за собой дверь.
Уилл
Последним уроком в тот день я вел семинар. За выходные они прочли лирические эссе Камю, и я с нетерпением ожидал обсуждения. Времени на подготовку у меня не нашлось, и я вообразил, что, возможно, снова перечитав Камю, обрету чувство спокойствия.
Гилад и Колин сидели рядом, когда я вошел, и при виде их я немедленно испытал трепет отеческой гордости. Гилад, который был так обособлен от всех с начала учебного года, возможно, обрел друга. А Колин, который так сильно противостоял мне, был таким нарочито агрессивным, буквально за ночь заинтересовался почти до одержимости любым моим словом. Увидев их вместе, сидящими бок о бок, я приободрился. И не только из-за них. Здесь была Лили с ее косичками, естественными манерами и смешливостью. Хала, которая вполне сошла бы за тридцатилетнего юриста, с хлестким умом, саркастичная и забавная, с откровенным презрением к Абдулу. Кара с ее смутным цинизмом, молчаливостью, отстраненностью и беззастенчивым пренебрежением к заданиям, с длинными черными волосами, падающими на глаза, с редкими вспышками интереса. Джейн, оставившая свои пурпурные волосы и ангельские крылья, вырывающаяся из трясины подростковости. И Рик с его надменностью, который пристрастился к уничтожающим и точным репликам в ответ на разнообразные замечания и обличительные речи Ариэль. Внезапно появился энтузиазм по отношению к занятиям, ко мне, к философии. Возник союз, конструктивное ощущение единства, словно все части головоломки в одно мгновение заняли свои места.
Несколько недель назад был один день, когда я вообще перестал говорить, когда при обсуждении последнего акта «Гамлета» дал им полную волю. Они воспользовались ею, самостоятельно находя связи, слушая один другого, давая друг другу отпор, смеясь. Это был тот редкий подъем, нарастающее возбуждение, движимое исключительно интересом, их собственным энтузиазмом по отношению к пьесе.
Они вышли за пределы класса, плыли, пока я стоял в углу. Я мог бы выскользнуть из класса, мог бы оставить их одних. Но мне хотелось понаблюдать. Хотелось это видеть. Это было лучше всего, лучше любой любви, любой страсти, любой еды. Это было самое подлинное, редчайшее, сладчайшее из всего, что мне известно. В течение не знаю скольких минут — пяти, десяти — мы все находились там вместе. Они несли меня.
Но Ариэль не могла этого допустить. Она вмешалась. Назвала нас всех дураками. Заявила, что оскорблена мыслью о самоубийстве как о жизнеспособном выборе, вообще как о выборе. И все нарушилось. Колин вышел из себя. Этот парнишка, масса играющих мышц. Он вполне мог ее ударить. В ту минуту это показалось возможным. Пришлось выставить его из класса. При всем моем сочувствии ему я не мог этого допустить.
