Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака
— Мы же наукой занимаемся…
— Вон отсюда!!!.. Немедленно вон!!!
Это было введение в послух, меня сразу же зауважал весь отдел. Крик слышали во всех комнатах, и в тот день ко мне зашел каждый, сладостно вспоминая, как ужасно, грубо, несправедливо орал на него когда–то Чернов и какая классная в результате вышла программа. Чернов появился ближе к вечеру. Прошептал хмуро:
— Показывайте, что там у вас…
На следующий день предстояло освоить дисплей. Мне дали в инструкторы эсэнэса, не хуже московского, пригожего, вежливого. Чернов сорванным голосом ставил задачу:
— Для начала пусть точка опишет окружность. Вокруг центра. Чтоб сила была по касательной.
Я поправила:
— Сила направлена в центр.
Он пустил петуха:
— Как… в центр?! Там нет ускорения! Это входит в программу десятого класса.
— Восьмого. Но ускорение есть.
— Марксэн Егорович, вначале, конечно, по касательной, — вступил эсэнэс, — а за счет погрешности вычислений…
Я почувствовала, как бледнею. Голос обиженно зазвенел:
— Погрешности тут ни при чем. Я знаю, что…
— Нет, вы не знаете ничего! — Чернов напряг свои изношенные связки. — Я сомневаюсь, что вы вообще что–то знаете!!..
Испугался ли он, что я ненадежный партнер, или злился, не понимая, как найти ускорение — в тот момент я не пыталась это понять. Мне, выпускнице аспирантуры МГУ, не доверяли специалисты по печатным платам! Моя специальность — механика, все детство я поклонялась Джордано Бруно: сжечь — не значит опровергнуть… Я плохо понимала, чего хочет Чернов:
— Развели там в Москве заповедник!! Хранители культуры!! Динозавры!!.. Таких, как ваш этот профессор в МГУ… Да не желаю я иметь с вами дело!
Часа два я плакалась всем в жилетки, умывалась, подкрашивалась, часа два меня урезонивал эсэнэс. Чернов нагрянул после обеда:
— Ну что, разобралась?
— Вы не имеете права кричать и оскорблять моего научного руководителя…
— А полгода своей диссертацией заниматься? За счет отдела!! За государственный счет!! Вы имели право? А позорить отдел?! Бегать советоваться?! Идите, идите, советуйтесь снова! Позорьте себя! Возьмите школьный учебник!! Чтоб сегодня же было понимание!!!
— Земля вертится…
Но он уже хлопнул дверью. К вечеру вызвал:
— Что вы там говорили?.. Про Землю?
— Сила направлена в центр. Притяжение к Солнцу.
Я обессилела, он, кажется, тоже. Я объяснила про центростремительное ускорение. Он сдался:
— Вот как… Ладно. А почему не сказали сразу?
Теперь я сидела в машинном зале. Допоздна — благо дни в июле длинные. Из–за кондиционеров простыла и закашляла, зато команды вводила без перфокарт — это было началом новой эры. Мы сделали классную программу. Электронщики впаяли ручку, и по экрану забегал крокодил, шофер–убийца, ромбик со стрелочками. Он гонялся за мальчиком, маленькой точкой, траектории рисовались пунктиром, и при столкновении высвечивалось: «Бац!» Теперь–то я знаю, как назывались наши опции: запас жизней, переход на новый уровень… В назначенный день в машинном зале постелили ковровую дорожку. Пришел Красовский в окружении партактива — такой понятный, такой похожий на эмгэушных профессоров… Он что–то объяснил нашим гостям, они покрутили ручку, меня сфотографировали для газеты. Вот эта газета, «Вечерний Свердловск». И фото: «К. ф. — м. н. И. Горинская моделирует сложную динамическую систему».
58
А вот и статья. Любимая. Ее год рецензировали, потом прислали текст для правки, а я обнаружила новые истины — из разряда тех, что нравились Глебу. Текст вырос в два раза, я позвонила, договорилась с редактором, выслала новый вариант, но статья словно без вести пропала. Я отправилась в Москву разбираться — за свой счет, по чужому студику, уложившись в десятку с постелью и чаем. В плацкартном вагоне пахло матрасами, из окна дуло, я замотала шею вафельным полотенцем и дремала на своей верхней боковой, предвкушая встречу с Москвой, скучая по детям и радуясь, что от них сбежала.
Это был очень серьезный журнал. В мире письменных столов, на двенадцатом этаже, меня встретили два редактора: главная — пенсионного возраста, и ответственный — лет сорока.
— Что ж вы делаете! — упрекнула женщина. — Мы платим художнику, заказываем рисунки, а вы присылаете новые. Мы же не можем переделывать рисунки!
Я оправдывалась:
— Рисунки не существуют без текста… Я договаривалась …
Мужчина торжествовал:
— Ведь вы, наверное, наслаждались? Когда творили это, наслаждались? За все в жизни, знаете ли, приходится платить!
Я увидела, что он просто завидует.
— Может, мне правда заплатить? Ну… художнику за новые картинки.
Женщина посмотрела на меня с интересом:
— А что ж, платите. Пятьдесят рублей.
Майоров рисовал в кинотеатре афиши, получал в месяц сто рублей, а за свою графику просил триста. Его картинки не покупали, и я не могла понять, почему он просит так много:
— Андрей, ведь для тебя и тридцать рублей — деньги.
— Потому что картинка стоит триста, Ирина, я вложил в нее труд! И эти тетки, что давятся в очереди за хрусталем, должны понимать, что она того стоит. Поверь, моя графика стоит триста!
А мои графики — пятьдесят?! Я пыталась сообразить, у кого занять деньги.
— Ну, ладно, — сжалилась главный редактор, — посмотрим, что еще можно сделать.
Она усадила меня рядом, я уже год не видела свою статью и невольно загордилась: как тщательно проработан этот холст… Она вздохнула, уныло поморщилась:
— Вы попроще–то никак не могли написать?
Это было крушение. Катастрофа. Будто враз пропали цвет и яркость. За окном маленькие черные люди вязли в сугробе у светофора. Я вдруг увидела, как скучны мои истины, как излишне скрупулезен мой труд. Ей не нравится — и никому не понравится…
— Вот у вас тут благодарность профессору — может, возьмете его в соавторы?
Шеф дал статье еще год отлежаться и задавил их авторитетом.
59
Я теперь не занимаюсь наукой — как тот редактор лет сорока. Какая мне разница, год или три лежала в редакции эта статья? Почему я не хотела делить авторство с шефом? «Это важно, потому что это истина»…
— Ну, конечно, лапушка, ну конечно. Дай обниму, поцелую. Побрезгашь, нет? Вишь, я зуб ночью вынул. Начал роман и вынул зуб.
Чмутов скалится щербатым ртом, обнажая провал на месте переднего зуба, свежую рану, кроваво вклинившуюся в верхнюю десну. Он словно отрабатывает с классом новый звук: просовывает в дырку кончик языка, вертит, прячет язык, вновь высовывает, глаза брызжут весельем — он чертовски доволен.
Моя баба Тася не верит в приметы и поздравляет детей с днем рождения заранее.
— Завтра набегут, задарят, — говорит бабушка, — ребенок и не заметит мой подарок. Я дорогого дарить не могу, а новенькому сегодня пусть порадуется.
Боясь затеряться в толпе поздравляющих Чмутова, я зашла в Зойкину школу на день раньше. Я не могла нарядиться мухомором, но как сумела, повторила его цвета и рисунок: красная юбка и белый плащ с черными пятнами — дети в Лелином садике жмурились в ужасе: «Лелина мама, а сколько сюда пошло долматинцев?»
Чмутов прочел открытку. Он просиял, наткнувшись на «полуденди–полубомжа», остальное смахнул ресницами и теперь растроганно внимал рассказу про статью. Не вникал в смысл, просто слушал интонацию. Сочувственно хмыкал, растворялся в моих глазах, брал за локоть. Вдруг перебил:
— Иринушка, когда ты свой текст мне покажешь?
— Да покажу, конечно, покажу… У меня что–то с принтером.
Он объяснил, что надо записывать на дискету. Я не умею, — не вступила в новую эру. Даже не отследила тот момент, когда компьютеры вырвались из–под опеки.
— Что ж такое у женщин творится! И у Гордеевой с компьютером нелады. Пропадают тексты средь бела дня.
Мы сидим с ним в коридоре на скамейке, он ждет сына. Я смотрю сбоку — так не видно его увечий, ни шрама–полумесяца, ни щербатого рта. Что–то похожее было у Чехова: еще хорош, если смотреть сбоку и чуть сзади… Вчера был Ленин день рождения, завтра Чмутовский. Леня приехал с работы уставший от поздравлений, долго выгружал из машины корзины цветов и подарки: дорогие ручки, дешевые картины, чучело белки, шкуру рыси и хрустальную голову Шопена…
— Слушай, Игорь… Вам ведь нужно пианино? Для младшего? Я не знаю, кому бы свое отдать.
Игорь становится подчеркнуто щепетилен:
— Ну, матушка… Если тебе и правда не нужно… Но для начала я бы пришел с настройщиком…
Я тихо радуюсь, что он придет. В коридор выходит директор школы, обводит нас взглядом, разъединяет вопросом.
— Вы ко мне?
Мои мышцы непроизвольно отвердевают: Пьюбис — отдельный абзац. Последний раз я ушла от него с распухшими веками и размазанной тушью.
