Василий Дворцов - Каиново колено
— Здравствуйте. — Смирнов проглотил вдруг поднявшийся ком.
— День добрый. — Улыбка стала еще шире, собрав на детски розовых щечках мелкие-мелкие морщинки.
— Это ничего, что я тут брожу, смотрю? Можно?
— Отчего нет? Это же в зоопарке за просмотр деньги требуют. А тут за так ходи. Ходи. Тут тропинок много. Может, и свою найдешь. Коли сердце просит.
— Просит, отец, ох, просит.
Они посмотрели, заглянули, протекли друг другу в глаза, и Смирнова пробило. Он, согнувшись в три погибели, уткнувшись лбом в царапающую стену, взахлеб рыдал, а отец Савва, положив горячую ладошку ему на затылок, шепотом молился.
Кузница — место священное. Здесь все ритуально до мелочи, иначе огонь, вода и металл не совмещаются. Недаром сюда ни разу не ступала женская нога. Горн — жертвенник, наковальня — престол, корыто — купель. Возле них суетиться не полагалось. Место каждому определялось от порога, без дальнейших поправок. Поэта и артиста, как полнейших профанов и к железному делу самых непригодных, поставили качать меха. Дело не хитрое, но, мало того, что через десять минут начинаешь, как Снегурочка от Мизгиря, таять, труднее всего оказалось оставаться в заданном ритме, не отвлекаться. И это когда вокруг происходило такое! В раздуваемом ими белом безъязыковом пламени густыми малиновыми брусками на фоне оранжевых углей темнели две заготовки. Их периодически покручивали, задвигали и выдвигали, вытаскивали на пробу, обивая окалину. Самыми ловкими помощниками оказались медбратья из Склифосовского, они и были молотобойцами, стоявшими напротив Смирнова. Один студент длинными щипцами таскал заготовки из горна к наковальне и обратно, а второй подавал кузнецу разный по требованию инструмент. Феликс и Федор, не смотря на понтовку первого, просто ассистировали всем. В какой-то момент одна из заготовок «дошла», и ее начали оглушительно плющить, нещадно колотя в мастерский молоточек и две кувалды. Смирнов, левой удерживая искрящий под ударами металл, правой легко звякал, указывая место, куда тут же с коротким хаканьем опускалось два молота. Потом туго поддающийся лист снова отправлялся в пекло, взамен подавался другой, поменьше. Его не плющили, а вытягивали в длину, пока он не превратился в неуклюжую, корявую проволоку. После этого его на время забыли. А вот первый, все более и более уплощаясь, стал приобретать знакомые по детским фильмам очертания меча-кладенца.
Крестообразный меч, наполнив все вокруг свистящим облаком пара, утробно забурлил в прикопанной в землю ванне, продолжая малиново светиться и на дне. Не такой уж он и большой получился, со змеем-горынычем не повоюешь. И работы до его окончания еще непочатый край. Но, на пока с ним все. Теперь роза. «Роза»?.. Проволока была разрублена на кусочки, вновь прокалена, и тогда Смирнов сам, отослав всех подальше в сторону, в стремительном перезвоне только меняя подаваемые кувалдочки, за несколько минут превратил малые кусочки в ланцетовидные листья с остро рваными краешками, насадил их черенками на общую ветвь. И совсем с не воспринимаемой скоростью вдруг выковал пышный, широко распустившийся бутон. «Держи!» — оглохший Сергей осторожно принял в зажиме железную ветку. Цветущую ветку: черный уже стебель с отогнутыми вниз листьями ало цвел дышащими игрой внутреннего жара распахнутыми лепестками. Свет мелкими голубоватыми волнами переливался от центра к краям и обратно. Цветок постепенно темнел, из алого становясь красным, затем пурпурно-фиолетовым. Волны затихали, продолжая плескаться только в самой глубине бутона.
— Смотри. Смотри, пока металл живет. Это тебе на всю жизнь запомнить нужно. Смотри жаднее.
А потом все разом почернело. И цветок стал тяжелым.
— Его не нужно закаливать. Положи так, пусть остывает. Отвезешь для любимой.
— Да как же вы так быстро его… сотворили.
— Ну, ты глазастый! — За Смирновым начали смеяться и остальные. Сергей проследил за их взглядами и захохотал сам: чуть дальше под потолком висело не менее десятка огромных разлапистых кованых люстр, сплошь покрытых железными розами. Только без веток. «Заказ для Кремля. Добавят гжелевых плафонов, фарфоровых подвесок, красота будет неописуемая. А мне за них „заслуженного“ союз художников обещал». Кстати, а почему его роза без шипов? «Она же райская».
Умытые и вновь одетые, они сидели на веранде за длинным крашеным столом, на котором еще тихонечко сипел самый всамделишный, солнечно начищенный самовар с отпаривающимися на раструбе сушками. Похожая на Екатерину Васильеву, пухлая и такая русская-русская, жена Смирнова Галина ласково и все больше молча улыбаясь, по-хозяйски разливала деревянным черпаком по огромным, стоящим перед каждым мискам отчаянно пахнущую свежими с грядки огурцами, луком, яйцами и хлебным квасом окрошку. Молчали и они, чтобы слюной не капать. Смирнов распределил стаканчики, выставил около себя литровую банку белесоватого самогона. «Болящих нет? Впрочем, если что, то в Склифосовского по блату без очереди». «Смирновка» разливалась с помощью медицинской клизмы. Очень удобно: когда Федя запротестовал насчет своей дозы, у него тут же и всосали половину обратно. «За хозяюшку»? Потом «за нас, мужики», потом «за дружбу», «за русский дух», «за сына». Старший сын Смирнова уже полгода присутствовал с ограниченным контингентом в Афганистане. То есть, конечно же, помогал устанавливать народную власть, строить школы и фабрики. Лейтенантом в стройбате, по контракту после их семейного архитектурного. Зачем? Романтик, захотел сам квартиру заслужить, заодно себя проверить, а родители не против пока поддержать невестку с внучкой.
— Сергей, ты же тоже повоевал?
— Целых четыре дня.
— И что?
— Честно?
— Мы же здесь все свои.
— Ненужное это дело.
Настроение как-то подкисло. С Сергеем, было, стали вяло не соглашаться, приводя картонные пионерские доводы о присяге, невнятно бубнили о пользе и патриотизма и интернационализма — кто во что горазд. Но вдруг поэт, которого, как только теперь запомнилось, звали Олежеком, стал читать стихи. Нежданно сильные, пронзительные стихи не городского, и уж точно не московского, человека:
Все деревья в лесу пересыпаны светом,
И цветы между ними возносит трава.
Тишина нарушается шорохом где-то —
Это с елей спорхнувшие тетерева.
Хорошо… Только где-то война.
Изогнулась река под плакучею ивой,
Посреди темной ряски — лазурность окна.
Облака закачались в холодных извивах,
Повторяясь во всем — даже точкой орла.
Хорошо… Только где-то война.
Скошен луг и расчесан на темные копны.
Иван-чай на бугре островочком тепла.
Косари далеко — за курганом неровным.
Ты устала, отстала, осталась одна.
Хорошо… Только где-то война.
Ты платок расстелила, рассыпала косы,
И клонится усталою думой глава:
Он так любит тебя, твой парнишка курносый,
И ты любишь и ждешь, что наступит зима.
Хорошо… Только где-то война.
В наступившей такой тишине они услышали женский плач. Галина стояла за дверями, руками зажимая рыдание. Нужно было выносить пирог, но она так и не смогла выйти на люди. За пирогом сходил сам хозяин, поставил протвинь посреди стола. Снова пожулькал клизмой. Потом жестом волшебника достал из ниоткуда гитару. Протянул через головы:
— Это вот, Феликс, спой что-нибудь повеселее. Что-нибудь такое, старое, доброе, казацкое, чтоб всем нам хором поддержать. Я эту вашу сопливую «Машину времени» не воспринимаю. После Высоцкого что уж умничать?
Студенты и медбратья остались ночевать, а их Смирнов, здороваясь буквально со всеми встречными, провожал по вечернему городку до вокзала. Сам купил билеты. Даже подпихнул каждого под зад на ступени электрички. Потом подал Сергею завернутый в газету железный цветок.
— Теперь дорогу знаешь, приезжай. Кузнецом не станешь, ясно. Я и не хочу никому этого. Нет, моя радость в том, чтобы вас, молодняк, просто будить. Вдруг кто-то пораньше да решится жизнь поменять? Себя найти. Не так, как я… И, вдруг, кто да успеет? Нужно ведь только разок попробовать: кому-то виноградную косточку в землю зарыть, кому-то розу выковать. Кому-то сломить тростинку и выдуть на ней мелодию. Всем должен быть свой шанс проснуться.
Двери перед носом со свистом сошлись, плотно замкнув тамбур черными резиновыми прокладками. Перрон сдвинулся, откатываясь с одиноко стоявшим головогрудным Смирновым. И под нарастающий из-под пола гул выплыло резюме:
Эй, вы, задние, делай как я!
Это значит: не надо за мной.
Колея эта только моя,
Выбирайтесь своей колеей…
Действительно: после Высоцкого что уж умничать?..
