Васко Пратолини - Постоянство разума
– Все из-за нее?
– Раз ты знал ее, значит, поймешь. Вела себя слишком скандально. Братья – трое их у нее – без конца ее колотили. У нас такое поведение, знаешь, не принято, – добавила она. – Покуда были живы старики, она хоть немного их слушалась. Но отец и мать Электры умерли в больнице. Отец – когда они жили в бывшей полицейской казарме на Виа-делла-Скала, а мать – уже после того, как они перебрались на виа Гуэльфа, что за старой табачной фабрикой. Вот где люди мерзли! Я там тоже жила. Не забыть мне, как мерзли на виа Гуэльфа. Зимой можно было на пальцах пересчитать тех, кто не схватил воспаления легких.
Мы шли вдоль зарослей камыша; совсем близко у перекрестка раздавались голоса, они доносились к нам издалека – слабое эхо чьей-то беседы.
– Отчего она с собой покончила?
– Тебя это задело? С нами всеми судьба поступила жестоко. Только я ничего не замечаю – молода, жить люблю. – Она шла, чуть опережая меня, и вдруг остановилась, скрестив руки за спиной. – Зачем мы сюда пришли? Разговаривать об Электре? Ты из тех, кто в нее был влюблен?
– Нет, встретился с ней всего один раз, – ответил я, чувствуя, как на лице вспыхнула краска стыда. Розария не заметила моего неожиданного волнения.
– Ну и что ж? Я тебе верю, знаю, кто ты. Мне твой приятель все рассказал. Узнала, что ты умен, а что красив – и сама вижу.
Она уселась спиной к камышам, склонив голову:
– Давай отдохнем!
Я это понял как приглашение. Когда я шел следом за ней, мной владело желание, естественное при таких обстоятельствах и навязанное соучастием друзей. Теперь я мог делать с ней все, что хотел, «повалить» ее, как выражался Армандо, но воспоминания об Электре с необъяснимой силой заставили вспыхнуть угрызения совести и погасили мой порыв. Розария сидела, запрокинув голову, выставив грудь. Выражение ее лица пугало: казалось, будто любовь могла ее убить. Я сел рядом с ней, с трудом сдерживая охватившую меня дрожь. Сказал ей:
– Знай, мне ничего не нужно…
– Со мной не так просто, – улыбнулась она. – О нас пошла дурная слава. Впрочем, думай как хочешь и что хочешь. Спорим, что твой Армандо уже успел похвастаться.
– Да, – признался я, – это так.
Меня отталкивал сильный запах ее тела. Во рту она держала шпильку, которую теперь воткнула мне в волосы.
– Да он и впрямь трактирщик! Впрочем, тут ничего дурного нет.
– Электра, – сказал я, – тоже жила с теми, кто ей нравился.
– Электра жила со всеми, каждый раз с кем-нибудь другим. Это не ее вина, она была больна.
– Что значит больна?
В тот первый вечер она больше ничего не захотела сказать. Я проводил ее немного и был рад, что не пришлось ее даже целовать. Она шла, держа меня под руку, и что-то напевала. Прерывая молчание, она внезапно спросила:
– Хочешь взять у меня сигареты за полцены? – Потом вытащила из-за пазухи пачку «Муратти». – Только одна и осталась. Денег не нужно. Заплатишь завтра. Если ты на самом деле такой честный, завтра снова придешь.
– Я не такая, как Электра, – сказала она мне на следующий вечер. – Но не вижу греха в том, что выбираю сама. Скоро выйду замуж за своего двоюродного брата. У нас ведь свои обычаи, как у гречанок или женщин из Апулии. Муж для нас все равно что король. Когда мужья вечером возвращаются домой, мы разуваем их, и вода у нас уже согрета, и таз готов. После трудного дня у нас еще многое недоделано. Но мы рады оказать им услугу. Мы, женщины, заботимся о доме. У нас не принято, чтобы женщины ходили на работу. Такие, как Электра, исключение. Ее и колотили за это. Не хотела дома сидеть или сбывать сигареты и другое барахло. Предпочла завод. Они ее любили, но ничего с ней не могли поделать. Такой был разлад в их семье.
– Вы и впрямь, как цыгане, – сказал я.
– Ты только не шути, бывает и везение, и дурной глаз. – Она перекрестилась, тронула меня за руку. – Вот такие разговоры мне не по душе.
– Ну, а счастье? В чем ваше счастье?
Я нарочно посмеивался, а она отвечала всерьез:
– В том, что мы женщины! Это наше ремесло.
Прошли недели. Теперь мне с ней было легко, но я все еще не желал близости, особенно из-за этого запаха, который мне казался противным. Как-то вечером шел" дождь, нам пришлось укрыться под мостом. Уселись с ней рядом на камне – том самом, с которого мы ныряли, пока не обмелеет Терцолле. Как-то Дино столкнул меня в воду с этого камня – так я научился плавать.
– Дома, в Греции, наши были обеспечены. У них был свой участок земли. Мне суждено было стать крестьянкой. У нас были поля и виноградники, у нас было розовое вино «химеттос», оно пахло смолой. Я запомнила из-за цвета. Ведь мне к концу войны было всего три года, и тогда нас изгнали из страны, тотчас после концлагеря. Мы теперь потеряли все, – сказала она. – Мужчинам пришлось выкручиваться, идти на любую работу. И теперь, когда у нас есть дома, люди все еще видят в нас прокаженных. Если бы мы не стали ловчить с самого начала, пришлось бы с голоду подыхать при том пособии, что мы получаем.
– Но вы пошли против закона, – сказал я. – Право воровать есть у тех, кто голоден, кто родился несчастным. А вы обыкновенные жулики.
– А закон был справедлив к нам? Наши старики выбрали родиной Италию. Как она вознаградила нас за это? Ведь могли же мы отречься, стать греками, по-прежнему жить на своих землях. Те, кто так поступил, сейчас живут лучше прежнего. Время от времени они приезжают к нам погостить. Они по сравнению с нами – настоящие баре. Конечно, и там есть нищета, но у нас ведь была собственная земля. А тут торгуй не торгуй – останешься оборванцем. Помогли нам те, кто ведет большую торговлю на «черном рынке», но они-то начинали, имея деньги. Мужчины слушаются их, они помогают им заработать, они подчиняются им, как мы своим мужьям. Мужья приходят домой вечером, и женщины моют им ноги, подают кебаб, горячий, прямо с огня. Спорим, тебе бы понравилось жареное мясо с душистой травой. Я бы так и клала его тебе в рот прямо с вертела!
Особенно хорошо она умела готовить гювеш, его готовят из мяса молодого барашка, а не из крольчатины – только барашек и тесто. Едят из той же кастрюли, в которой готовят.
– Нужно только все делать с любовью, чтобы хорошо получилось, – сказала она. Еще она умела делать кефледес из риса, рубленого мяса и тыквы. – Да, но не с пармезаном, дурачок. Тебе бы пришлись по вкусу и массака, и долмадес, и ладера.[21] Боже, как мне хотелось бы угостить тебя всем этим!
Она пододвинулась ко мне, приблизила свои губы к моим. Я сидел откинувшись назад, опершись на руки. Теперь я уже видел перед собой не Электру, а ее – Розарию, юную, полную жизни, запах ее тела сливался со свежим запахом зелени, доносившимся из зарослей камыша. Я повалил ее на траву. Она притворно сопротивлялась:
– Нет, нет, только не теперь… – И боролась и наконец уступила с одной лишь мыслью – отдаться мне целиком, взять на себя все, что было страданьем и болью. Нет, я не был с нею нежен. Я был груб и жесток: слишком все это долго тянулось и требовало выхода. Под конец я чувствовал себя совсем опустошенным, она же испытывала какое-то идиотское блаженство. Во мне поднялось чувство ненависти, желание оскорбить ее.
– Как же ты будешь ладить со своим двоюродным братом? Что ж он за южанин, если не ревнует тебя?
– Он король, – повторила она. – У короля не может быть подозрений. Мы служанки, нам это нравится. Таков закон, который мы чтим. Вот если король пренебрегает нами, тогда мы виноваты.
– Сволочь, ты, – сказал я.
– Что ж! Может, я в тебя влюблена? Я не гашу свет допоздна, только свистнешь – прибегу.
Такова уж ее логика, отталкивающая, но принятая мной.
В один из вечеров, после того как она уже сдружилась с Паолой, которая обхаживала Армандо, и мы, исключив из нашей компании Дино, гуляли вчетвером, она открыла мне тайну Электры.
– Виноват один из наших, – сказала она. – Знаю, об этом нельзя говорить, нельзя предавать… О том, что бывает у нас, вообще нельзя говорить. Но я вижу, как много ты об этом думаешь.
– Мне нужно все всегда понять до конца. Не выходит– значит, беда – я, как пес, кидаюсь на друзей, ссорюсь с матерью.
Она приласкала меня. Мы лежали на постели из трав посреди камышей.
– Я же говорю: один из наших, родом из Луканьи. Он овладел ею, когда она была совсем девочкой. Причем, неплохой парень как будто… Тебе не понять наших страшных ночей в казармах. Спали на одной кровати, под одним одеялом, втроем-вчетвером. Она еще не была женщиной, но знала все. Не она первая, и со мной так же было, – добавила она спокойно. – Спала, и кто-то ко мне подобрался. Но я не стала из этого делать трагедию. А Электра и без того была немного сумасшедшая, ну, больная. Ему было почти двадцать, они могли бы пожениться, но он исчез, спутавшись с какими-то торговцами шерстью, а потом вернулся с женой-немкой. Вернулся, чтоб уехать тотчас: ему угрожала тюрьма за дезертирство с военной службы. Что до Электры, то она уже не могла обойтись без мужчин и повела себя так, чтобы больше ни в кого не влюбляться.
