Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2005)
Одна — с ликованием пронеслась по проспекту Руставели, другая отбушевала на Майдане Незалежности, третья отметилась погромами в Бишкеке.
Кто-то будет следующим. Если захочет народ...
А все началось с того, что летом 1980 года на Гданьской судоверфи уволили крановщицу Валентинович.
Или — еще раньше?
И самое последнее.
Прожитые в Польше годы были для меня счастливыми. Несмотря на то что в душе осталось чувство вины и стыда.
Отсюда — название этих записок.
* Прошу прощения (польск.).
С книжкой в траве
Филановский Леонид Аронович родился в Москве в 1937 году. Выпускник МАИ. Это первая публикация поэта в толстом журнале.
* *
*
Эта кепочка для тени
У меня на голове
Побуждает к легкой лени
С книжкой где-нибудь в траве.
Чтобы каркала ворона,
Чтобы плыли облака,
Чтоб была про время оно
В книжке каждая строка,
Чтобы ползал муравьишка
По странице, наконец,
И чтоб кончилась интрижка
Счастьем любящих сердец.
* *
*
Год послевоенный,
Город — не важно какой.
Колонну немецких пленных
Вел с работы конвой.
На всех без нашивок шинели.
И, глаза опустив,
Шли они и свистели
Вместе один мотив.
Шло побежденное воинство
Длинной колонной по пять.
Свистом свое достоинство
Пыталось оно поднять.
* *
*
Тень от старенького “ИЛа” —
Под крылом лежу в тени.
Как давно все это было,
Как прекрасны были дни!
На движки чехлы накинул,
Люк защелкнув на замок,
Из кармана “Приму” вынул —
Моторист, школяр, щенок.
И теперь лежу на тверди,
Взор уставив в небеса,
А в душе поют из Верди
Золотые голоса.
* *
*
Не холодно, не жарко,
И с моря легкий бриз.
Ведет аллея парка
Меня к заливу вниз.
Там камни в темном иле,
Там в берег бьет волна,
Оттуда, как шутили,
Финляндия видна,
А виден отовсюду
Над памятником крест.
Тебя я ждать там буду,
Пока не надоест.
* *
*
Уйдем на пенсию. Начнем считать рубли,
И будет не хватать порой рублей.
Уйдем на пенсию. Сожжем все корабли
И новых не построим кораблей.
Будильник в дальний ящик уберем,
В тот самый, где хранится всякий хлам,
И будем замечать, как окоем
Становится все ближе, ближе к нам.
* *
*
На родину смотрел в окно,
Решая, брать, не брать ли зонтик.
Висели в небе тучи, но
Не здесь, а там, на горизонте.
Вели детишек в детский сад,
Переходил старик дорогу.
Он был увиденному рад —
Жизнь продолжалась понемногу.
* *
*
Положи под елку мне
В валенок с дырою
Командира на коне,
Трубача с трубою.
Станет все мне нипочем,
Поутихнут страхи
С оловянным трубачом,
С конником в папахе.
Прокричит в ночи труба,
Звякнет тихо стремя.
Что же, видимо, судьба,
Что ж, настало время.
И уйду я в дальний путь,
Спорь не спорь — без толку,
Только ты не позабудь
Положить под елку
Командира на коне,
Трубача с трубою.
Не печалься обо мне,
Что ты, Бог с тобою.
* *
*
Живу в стране, где все знакомо
И даже многое приятно.
Сначала я иду из дома,
Потом домой иду обратно.
Вокруг меня мелькают лица
Мне очень близкие ментально.
И пусть все это долго длится,
А прекратится моментально.
Дым
Уткин Антон Александрович родился в 1967 году в Москве, окончил исторический факультет МГУ и Высшие курсы сценаристов и режиссеров при Госкино. Прозаик, автор романов “Хоровод”, “Самоучки”, а также повестей и рассказов. Дважды лауреат премии журнала “Новый мир”, лауреат премии “Ясная Поляна”. Живет в Москве.
Отцветал дрок. Марина, сложив руки на груди, стояла на плоской крыше бывшей крюйт-камеры, затянутой липкой повителью. Когда-то здесь держали боеприпасы, а теперь — пансионатские овощи. Справа у самого подножия маяка на бордовой скамейке за голубым столом смотритель дядя Коля пил пиво и ел вяленых бычков. Жирный запах рыбы долетал до нее и нелепо смешивался с пряным ароматом желтых цветков дрока. Она поморщилась и снова стала смотреть перед собой туда, где по косо лежащим плитам, точно пленка, расстилались волны, разбитые до берега метров за двадцать пять, там, где края этих плит круто уходили под воду. Еще правее на парапете из вылущенного ракушечника сидел в старомодной панаме Алексей Михайлович, профессор биологии, о котором было известно, что вот уже лет тридцать пять каждое лето он приезжает сюда из Питера на две недели. На душе у Марины было скверно. Утром на пляже один парень, когда она закурила, сказал, что с курящей женщиной целоваться все равно что с прокаженной. Это слышал его молчаливый друг, ее двоюродная сестра Вика и Шурик из Днепропетровска. По выражению лица молчаливого друга сложно было понять, какого он мнения о поцелуях с курящими женщинами, между тем он-то и подносил зажигалку, а Шурик из Днепропетровска был занят своим приемником, по которому на украинском языке передавали подробности взрывов в лондонском метро. Он был так безразличен, этот Шурик, что Марина испытала к нему почти благодарность. Вика выразила презрение обидчику всеми способами, допускаемыми рамками приличий, но, хотя тоже собиралась закурить, после таких его слов сделала это не сразу, а сидела некоторое время молча, зло поджав губы и разбрасывая песок дужкой солнцезащитных очков. Враг курения им нравился обеим, и теперь они сосредоточенно пускали дым, униженные и как бы заранее отвергнутые. “Невозможно, значит, курящей женщине заслужить внимание такого мужчины?” — спросила Вика нехорошим голосом. “Боюсь, что так”, — ответил он со своим расслабленным смехом, но не дружелюбным, а каким-то обращенным внутрь, служащим только для самого себя. Поэтому и непонятно было, то ли он тактично прикрывает угаданную истину, то ли иронизирует над самим собой. Все замолчали. А незадолго перед этим отчаянно визжала двухлетняя девочка, которую родители окунали в прохладную волну, и под этот трогательный визг он рассказывал, что граф Анжуйский Готфрид имел обыкновение украшать свою шляпу веткой дрока, отчего и созданная им династия английских королей получила название Плантагенетов. Никто, кроме Шурика, ничего не знал об этой династии, но все равно было интересно и загадочно, и обе они слушали его затаив дыхание. Ричард Львиное Сердце тоже был членом династии, заметил Шурик, и он-то уж не позволил бы сарацинам терзать свою столицу бомбометанием. Все это сейчас промелькнуло у Марины в голове. “Сволочь”, — подумала она, но как-то вяло, почти плаксиво — так, что ей самой это не показалось. Она вздохнула, сошла по ступеням погреба, согнувшись под ветками дрока, и, обсыпанная желтыми благоухающими цветами, приблизилась к голубому столу. Некоторое время молча смотрела за тем, как дядя Коля толстыми пальцами чистит бычков, на их черную, припудренную солью кожу, смотрела на массивный татуированный якорь повыше левой кисти, на мокрый след от кружки на столешнице, потом сказала:
